Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 95

— И это все? — обернулся Владигор, польщенный и одновременно разочарованный столь лаконичным описанием своей судьбы.

— Все, — ответил Чуча. — Там вообще обо всем понемножку.

Меж тем Белун перелистывал страницу за страницей, быстро усваивая содержимое пророческой книги. Она рассказывала не только о будущем, но и о прошлом подземного народа.

Род си негорцев и род подземельщиков имели один общий корень. Много-много веков назад, когда человек не знал иной одежды, кроме звериной шкуры, а озеро Ильмер и Венедское море были едины, первые начали строить свои жилища вверх, вторые, напротив, вниз. Жизнь в глубине родной земли казалась им надежней и спокойней.

Постепенно род подземельщиков разделился на три могучих семейства: серебряки, медники и железняки. Они поддерживали друг с другом добрососедские отношения, говорили на одном языке, соблюдали одни и те же обряды, обменивались изобретениями и новыми знаниями. Многовековое пребывание в недрах земли изменило внешний облик этого народа. Высокий рост стал им помехой при передвижении по узким ходам и пещерам. Зато подземельщики превосходили синегорцев в физической силе, ловкости и остроте зрения. Благодаря обилию целебных источников и озер они практически не знали болезней. Иногда некоторые из них поднимались наверх и пробовали обустроить свое жилье под солнцем, но почти все возвращались обратно, раздраженные беспрестанной сменой времен года и варварской дикостью синегорцев. В самом деле, расцвет культуры маленького народа пришелся на то время, когда наземные племена все еще яростно сражались между собой за право владеть своими территориями.

Это было около пяти столетий назад.

Все происшедшее позже Смаггл объяснял двумя причинами. Во-первых, люди наверху научились ценить железо, медь и серебро, которые добывались под землей в избытке. Люди предлагали взамен мясо, шкуры, вино, рабов, а позднее и деньги, изготовленные из этих же металлов. Главы семейств начали соперничать друг с другом за обладание вещами и предметами, в которых до сих пор не нуждались. Зависть и алчность привели к Первой войне. Серебряки и медники объединились против железняков, и те бежали на север, спасаясь от полного истребления. Старейшины двух оставшихся кланов сошлись на Великий Сход, увещевая образумиться. Казалось, их призывы возымели действие, и на какое-то время установился мир.

Второй причиной вырождения своего народа Смаггл назвал изобретение мастером Джугой горючего черного песка. Поначалу его использовали при прокладке новых тоннелей и для расширения рудников. Но в разразившейся вскоре Второй войне горючим песком уже уничтожали друг друга. Джуга был настолько удручен использованием изобретения в целях братоубийства, что подорвал себя вместе с рецептом изготовления смертоносного оружия. Однако запасов горючего песка оставалось еще довольно. В итоге горстка медников ушла и укрылась в Черных скалах. Одержавших верх серебряков уцелело немногим больше.

Когда Смаггл дописывал свою книгу, его соплеменники покидали Ладорский холм и разбредались кто куда. Окончив труд жизни, пророк лег в каменный гроб и задвинул над собой гранитную плиту. На последней странице он поставил не точку, а многоточие, словно еще надеялся, что когда-нибудь летопись его народа будет продолжена.

Белун посмотрел направо и двинулся к небольшому гроту в стене. Из глубины высовывался торец каменного ящика. Белун положил руку на гранитную крышку и произнес с торжественной скорбью:

— Мир праху твоему, Смаггл Впередсмотрящий! Я помню наши с тобой беседы, и я благодарю тебя за Книгу пророчеств. Она очень нужна сейчас!..

Чуча спрыгнул с сундука и подбежал к Белуну, заглядывая ему в лицо, как собачонка:

— Ты знал пророка Смаггла?

— Да, он был моим гостем в Белом Замке. Это один из достойнейших людей, каких мне довелось встретить за всю свою жизнь. — Чародей слегка обнял Чучу. — И дело его должно быть продолжено.

— Мною, да? — спросил подземельщик с надеждой и радостью, но вдруг помрачнел. — Не смейся надо мной, мудрый чародей. Достаточно произнести: «Книга пророка Смаггла», как трепет идет по жилам. Но «Книга пророка Чучи»?..

Филимон при этих словах прыснул и отвернулся, прикрыв рот.

— Вот видишь, — сокрушенно произнес коротышка, — одно мое имя вызывает смех! И потом, я не чувствую в себе дара предвидения. Грядущий век и грядущий день одинаково скрыты от меня.

Белун улыбнулся:

— Друг мой, твое наивное простодушие трогает меня до глубины души. Неужели ты думаешь, что Смаггл провел жизнь, не покидая этого хранилища древних рукописей, и что его рука сама собой, помимо его воли выводила пророческие письмена? Нет, он путешествовал, встречался с сынами других народов, размышлял, сопоставлял факты, изучал медицину и астрологию; он был следопытом и первопроходцем на любом поприще. Вот судьба, достойная подражания!

Чуча внимательно слушал, опустив голову. Затем поднял глаза на чародея и сказал решительно:

— Хорошо, я согласен. Но скажи, с чего мне начать мой труд?





— Сперва помоги мне кое в чем разобраться, — ответил Белун. — Смаггл использовал в своей книге некоторые диалекты, которые я не могу перевести.

Они подошли к столу. Книга содержала не только слова, в ней были рисунки и чертежи. По одному из них Чуча и воспроизвел обманную стену. Вдруг он воскликнул:

— А вот этого раньше не было!

На нетронутом письменами листе тонко выделанной кожи появилось изображение высокой и голой, как столб, горы.

— Ты уверен? — спросил Белун.

Чуча кивнул, не отрывая взгляда от рукописной книги. Заинтересованные Владигор, Ждан и Филимон также приблизились к столу.

— Это Воронья гора, про которую я вам рассказывал, — пояснил чародей. — Смаггл использовал особое заклинание, которому я его когда-то научил. Некоторые строки и рисунки не могут быть увидены тем, кому они не предназначены. Вот почему здесь еще много пустых, на первый взгляд, листов. Скорее всего и эта гора исчезнет, когда мы покинем хранилище рукописей.

— Я не видел ее, — сник Чуча, — значит, и для моих глаз она не была предназначена…

— Но теперь-то видишь, — грубовато ободрил его Ждан, которому уже начали надоедать внезапные смены настроения подземельщика — от бурного восторга до уныния.

— Да, теперь вижу, — вновь воспрянул Чуча. — Ой, смотрите, что это?

На листе начало проступать изображение длиннохвостой кометы, устремленной с небес прямо в Воронью гору. Рядом появились два слова.

— «Алат-камень», — прочел подземельщик.

— Благодарю тебя, Смаггл, — прошептал Белун. — Ты подтверждаешь, что мы на правильном пути. Не скажешь ли нам еще что-нибудь?

У подножия горы вырисовался маленький человечек в черном плаще. Он был немного похож на Чучу, но злобное выражение на сморщенном лице перечеркивало их сходство.

— Это железняк, по-нашему — грун, — пояснил Чуча. — Плащ из кротовых шкурок говорит о его знатности. Теперь мне понятно, куда ушли груны, — в Рифейские горы. — По листу побежали новые строки, и он принялся переводить: — Ключ от Южных ворот навеки в земле сокрыт, Северные ворота — непроходимый гранит, Западные ворота — огнедышащий жар, ключ от Восточных ворот Великая Пустошь хранит…

— Что это значит? — спросил Ждан в недоумении.

Никто ему не ответил. Все смотрели на появившуюся над горой черную птицу о двух головах. Изображение было живым. Птица медленно пересекала рукописный лист и, достигнув его края, исчезла. Чуча осторожно перевернул кожаную страницу, но не обнаружил ничего, кроме двух слов: «Великая Пустошь», написанных крупными буквами. Он вздрогнул от неожиданности, когда на его плечо легла рука чародея.

— Вот с этих слов, — сказал Белун, — ты и начнешь свою книгу.

От сверкающего на солнце снега болели и слезились глаза. Поднявшись на дозорную башню Ладорской крепости, Любава неотрывно смотрела вслед удаляющейся на юг траурной процессии, растянувшейся на версту. Траурные сани, которые тянули шестеро берендов, уже пересекли по льду реку Звонку. Впереди на крепком коне ехал Грым Отважный, неподвижно, будто каменное изваяние, возвышаясь в седле. Брат на своем Лиходее следовал сразу за санями подле Бажены. За ними бок о бок ехали князья Венедии и Ладанеи, разговаривая между собой о чем-то. «Вот и помирились Калин с Изотом, — подумала Любава с печалью. — Жаль только, что примирить их смогла лишь смерть Дометия…»