Страница 67 из 68
Правда, мне могут сказать товарищи, что протест мой несколько слабоват, благодаря тому, что под ним нет подписей «влиятельных» лиц. Но подписи ничьи здесь и не нужны. В самом деле, нельзя же вербовать людей для подписи с сентиментально-соглашательскими чувствами и, тем более, нельзя собирать подписи людей, сомнительных или с действительно - тусклой революционной совестью, которым ничего не стоило бы сегодня подписаться, а завтра делать закулисные выпады против того, что подписали...
Поступки, против которых я протестую, так ясны и понятны для каждого, желающего искренно и честно вникнуть в их позорную сущность, что звать кого бы то ни было к поддержке моего протеста против этих поступков, да еще самому, значит не отдавать себе отчета в глубине оснований этого протеста и не верить, что ложь Волина скоро ли, поздно ли будет вскрыта до конца документами, сомневаться в которых никому не придется. И тогда для всех станет ясно, почему он так нагл в своем ложном утверждении, что документ - удостоверение, выданное ему штабом повстанческой армии и подписанное мною, датированы 29 декабря 1919 г.
Далее. В том же своем позорно-лживом «разъяснении» Волин говорит, что я давно нападаю на него.
«Отвечая Кубанину, Махно, к сожалению, пользуется этим случаем для того, - говорит Волин, - чтобы, между прочим, свести некоторые личные счеты со мной... »
Здесь Волин вновь лжет. В своем ответе Кубанину я и не упомянул бы его имени, если бы в книге Кубанина не было ссылок на Волинское «дело» и «показания»... Но то обстоятельство, что в книге Кубанина авторитету Волинского мнения о контрразведке армии повстанцев махновцев уделено известное внимание, заставило меня остановить на нем и свое и товарищей внимание, что я и сделал в своем ответе Кубанину.
А ниже Волин подчеркивает: «отчуждение между Махно и мною возникло, в значительной степени, благодаря личным чертам характера и умонастроения Махно: недоброжелательному отношению его к интеллигенции и т. д.»...
И здесь Волин, не стыдясь, как подобает людям его типа, лжет. Все годы моей революционной деятельности я ценил и ценю подлинных интеллигентов, особенно в наших анархических рядах. И ненавижу я лишь негодяев из них. А таковых различать я могу. Долгий опыт моей революционной деятельности в самой гуще трудовых масс, куда интеллигенты часто заглядывают, но не всегда и не все из них остаются до конца преданы этим массам в их борьбе, научил меня их понимать и различать...
И не из-за личной неприязни я отвернулся от Волина. Никогда я не делал никаких попыток, чтоб сводить с ним какие-то личные счеты. От известного времени, после встречи с ним здесь за границей, я его просто не считаю товарищем, а это - я думаю - революционера обязывает не иметь никаких счетов с тем, кого не считаешь товарищем... Волин все это отлично знает, и я удивляюсь, как он мог делать в своем разъяснении заметки, утверждающего смысла о существовании каких-то личных счетов у меня с ним. Стоило ему прочесть лишний раз мое письмо к нему от 7-го августа 1926 года и честно, хотя бы с самим собой, поразмыслить, о чем он должен был бы, по-моему, поразмыслить раньше, чем писать ложь о моих попытках свести с ним личные счеты. Это письмо ему подсказало бы, как раз обратное. Но он этого не сделал и потому залез и в этом вопросе в пучину лжи.
Что же касается заключительных Волинских вопросов, то я могу лишь сказать, что большинство их них глупые вопросы. Волину отлично должно быть известно, что, если бы он проявил себя в рядах революционного повстанчества таким, каким он проявил себя здесь на эмиграции, то он ни одного лишнего дня не задержался бы в этом движении. Он был бы выброшен из него, потому что крестьянско-анархический авангард в повстанчестве лукаво-лживых людей не только что ненавидел, но и преследовал их. Особенно преследовал бы этот авангард Волина, который им был освобожден из-под ареста в августе м. 1919 г. и добровольно остался в повстанческом движении, помогая ему кое в чем, кстати, отметить, около 4-х месяцев, а не погода, как это он, Волин, сознательно ложно подчеркнул на 1-й же странице своего «разъяснения».
Касательно же вопроса: «Зачем было пользоваться всей той работой, которую я, - выкрикивает Волин, - ценой больших усилий и жертв, проделал, в бытность мою уже в Берлине, чтобы вырвать его (т. е. меня) из Данцигской мышеловки? - я должен сказать многое. Во-первых, мне вопрос этот кое-что говорит о жертвенности Волина совсем не в его пользу, как бы он этой жертвенностью не прикрывался. Во-вторых, он помогает мне точно установить и здесь, в этой жертвенности, которою он козыряет, плутни Волина.
Итак, в чем заключались усилия и жертвы Волина, во время устройства мне побега товарищами, проживавшими в Данциге, из данцигской городской больницы, а, спустя 40 дней и из самого Данцига?
Усилия и «жертвы» Волина заключались, во-первых, в переписке и пересылке денег, которые ему направлялись организациями и Александром Беркманом, и, во-вторых, в обещаниях, которые он обыкновенно не выполнял...
Побег был устроен без ведома Волина. Когда тов. из Данцига написали Волину, что я уже на воле, необходимо ускорить обещанный документ для меня, то Волин ответил им, что они форсировали побег мой, нужно было бы обождать еще. А для чего? Никто из нас не мог понять его безответственной болтовни.
Когда же товарищи ему, Волину, написали, что положение мое на нанятых нелегальных квартирах таково, что медлить с вызовом меня из Данцига нельзя, меня могут схватить и препроводить в какую-нибудь крепость, откуда вырваться не представляется никакой возможности, и вы, - заметили товарищи Волину, - постарайтесь больше делать, чем обещать, в направлении того, чтобы помочь Нестору выбраться из Данцига... На это Волин сразу же прислал им письмо, что он отказывается от этого дела. Товарищи с этим письмом прибежали ко мне сердитые и взволнованные. Это заставило меня написать Волину ответ на его письмо.
Я ему писал: «Дорогой дедушка, вы пишете, что вы отказываетесь от ведения порученного вам организацией дела помощи мне выбраться из Данцига. Я просить вас не буду. Мне очень надоело слышать от вас обещания и невыполнение. Уходите к черту от дела. Но пришлите мне 75 долл., которые тов. Карнук прислал на ваш адрес для меня из Северной Америки от 24 ноября 1924 года. Эти деньги здесь нужны и т. д. (мое письмо к Волину из Данцига от марта 1925г.).
Волин прислать эту сумму денег не мог. Он ее истратил на себя. И это принудило его смягчить свой тон перед молодыми товарищами, переписывавшимися с ним по делу моего побега и вызова меня из Данцига, и продолжать переписываться с нами в том же безответственном духе обещаний прислать паспорт мне и т. д.
Так я просидел на нелегальных квартирах больше месяца. За это время Волин прислал одного тов. из Гамбургских индивидуалистов, чтобы вывезти меня из Данцига морем. А вслед за ним Фельдман и Волин прислали нам еще одного нелегального человека, тоже помочь мне выбраться. Этого последнего я с товарищами решил отослать обратно. Но он заявил, что мы обязаны его вывезти вместе с собой, так как он нелегальный и обратно пробираться не может, кроме как нелегальным путем. Помню, какой обузой был этот человек для всех нас и как мы сердились и смеялись в то же время над Волинским «содействием».
Но и гамбургский товарищ ничем не помог нам. Он как будто имел какую-то связь в Данциге. Но по этой связи его как-то странно надули. Он заплатил хозяину катера, на котором предполагалось вывезти меня морем из Данцига в Штетин (Германия), наперед 300 марок золотых. Но хозяин этого катера на другой день не явился на свидание и лишь передал через жену свою, что он все деньги за ночь пропил и от стыда не может явиться нам на глаза...
После этого товарищи попробовали еще один путь переезда моего из Данцига в Германию непосредственными силами. Он тоже оказался неудачным. Это все вызывало у нас ненависть к обещаниям Волина прислать паспорт, и я решил не обращаться и ничего не писать в Берлин к Волину, и идти с одним товарищем, который все время также жаждал выбраться из Данцига в центры Европы, через польскую территорию в Германию. И мы в один вечер ушли, захватив с собою и нелегального человека, присланного из Берлина...