Страница 23 из 38
Проще всего оказалось найти вышеупомянутый Нож — скрежеща и повизгивая, как живой, рылся он в громадном тюке с неизвестно чьей, траченой молью шерстью.
— Не вышло, — сказал Орех сумрачно.
— Как это? — я помахал в воздухе ставшим вновь рыбой Ножом. — Во! Гляди!
— У Туманяна не вышло, — сказало, вздыхая, дерево. — Скорняк местный. Считал, что шубы из оборотневых шкур уберегут хозяина от напастей.
— Ан нет? — уточнил я.
— В том-то и дело. Нет, ничего шубы были, теплые, даже цвет приятный. Только — вот потеха! — каждое полнолуние эти милые предметы одежды превращались в омерзительные кожаные плащи.
— Почему омерзительные?
— Как это — почему? Из человечьей кожи плащи-то были!
Меня продернуло до пяток.
— Вроде бы положено наоборот? Из человечьей — в волчью, кожу-то.
— Шкуры, — лаконично отозвался Орех. — На них, видать, законы сказочные по-другому действуют.
— М-м, — я кивнул и продолжил раскопки. Везло буквально ненормально — хотя чего я ждал, в ненормальной стране? Вот и Палка-Втыкалка раздобылась спустя каких-то полчаса — и угадайте, как я ее нашел? Правильно. По фонтану, бьющему из того места, куда она была воткнута.
— Интересно, кому это так повезло? — спросил я у Ореха, но тот только пожал ветвями.
Плащ-Палаты были моей следующей находкой. Их я получил с помощью Ореха, который, встав на цыпочки, еле дотянулся до стоящей на самом верху огромной кучи Палатки.
— Туда-то кто их зашвырнул? — пыхтел я, укладывая строптивые Палаты, никак не желавшие сворачиваться по моему хотенью. — Хорошая вещь, между прочим.
— Никто не швырял, — сказал Орех. — Его уронили. Сверху.
— Да кто же?
— Баба-Яга, кто!
— Какая еще баба? Зачем она лезла наверх? Она что у вас, летучая, что ли?
— А какая ж еще? Летает в ступе.
— В че-ом?
— Ну ступа, знаешь, есть такая?
— Откуда мне знать про ступу?
Дерево замялось.
— У нас, например, все при ступах, — сказало оно с тихой обидой.
— А у нас — все при холодильниках, так и что теперь?
— У нас тоже такие есть. Ледники называются.
— Ну а степлеры у вас есть? А? О!
— Кто? — я был отмщен. Дерево казалось не менее ошеломленным, чем я при сообщении о ступах в каждый дом.
— Степлеры! — вкусно повторил я.
— Нету у нас степлеров, — дерево обвисло, как мочалка.
— А у нас нету ступы! Кстати, что это за ерундовина?
— В них толкут!
— Что?
— Все толкут. Пестами. Пест, пест, погоняй — неужели не слышал?
— Честно? Нет.
— В общем, ступа — это такая вот кадка, а пест — толкушка. Разминают там в ступе всякие продукты. Картошку давят, ягоды…
— Понял, понял, — усталым голосом протянул я. — Достаточно. Теперь давай говори — как же она в ступе летает? Она что — карлица? Лилипутик-лилигном?
— Никакая она не лиликарлица! Это ступа просто здоровенная! Баба-Яга в ней сидит, пестом отталкивается — и летит!
— По воздуху?
— Говорят тебе — сказка! Тоже какой-то твой коллега выдумал, лет уж, почитай, тыщу назад!
— А зачем твоей Яге наш, сказочницкий, Плащ?
— А мало ли? Она же как сорока — хватает, что плохо лежит. Видать, как Шнапса замочили, и подобрала. Потом потеряла.
— А спуститься что, в падлу было?
— Это не падла, а свалка, — напомнило дерево.
— Я фигурально выражаясь. Не могла на своей ступе спикировать и — хвать!
— Не могла. Потому что это — Агромадная Свалка! А здесь свои законы. Брать со свалки вещи может только Царь-Государь, Сказочник и его Наставники.
— Почему?
— Потому что это Свалка, а не Бралка!
— Нет, правда — почему только мы с Царем?
— Ибо есть Свалка место закрытое и запретное, — нараспев молвил Орех. — И никому до Свалки ходу нет и не будет во веки вечные, акромя персон, выше упомянутых.
— Слушай! Так вот почему зеркальце Змиулану-младшему скормили! Навоз сюда свозят?
— Сам же видел.
— А ходу никому нет?
— Только нам.
— А Кащей сам говорил, что до сего случая на Свалку не ходил! Значит, тут тоже был свой расчет Маньяка. Агромадная Свалка — последнее место, куда полезут искать.
— Котелок варит, — с уважением сказало дерево.
— Только зачем такие сложности? Мог бы утопить это зеркальце или же разбить к чертовой бабушке!
— Мог бы. Только не получилось бы ничего, вот закавыка! Предмет-то волшебный, от него так просто не избавишься. Разве что расплавить в Змиулановом опять же огне? Да поди допросись… Вот навозу — пожалуйста!
Я бы еще порассуждал, только Орех засуетился и призвал меня к порядку.
— Сначала вещи найди. Поболтать успеем, пока в Мастерскую идти будем.
— И то правда, — согласился я. — Еще вопрос можно?
— Валяй.
— Ты с собаками вообще как? Уважаешь?
Хлесткий удар под зад был мне ответом.
Потом я нашел Горшочек, хотя Кащей в списке Амуниции его не упоминал. Точнее, это Дерево его нашло и толкнуло меня:
— Гля! Волшебный Горшочек. Хватай скорей!
— Спасибо, у меня в Плащ-Палатах есть встроенный, — отмахнулся я.
— Да это не тот! Бери-бери!
Не без опаски я взял в руки этот закопченный чугунок.
— Теперь говори: "Горшочек, вари!".
— Сам говори! Я скажу, а он мне наварит такого — вовек не отмоешься.
— Это предрассудки, — строго сказало дерево, и рявкнуло: — Говори давай!
— Слышь, ты! — возмутился я. — Карандашная заготовка! Ты мне не Наставник, и грубить не имеешь права.
— Я ж за тобой, как за малым дитем хожу, — задушевно ответило Дерево, — а на дите и прикрикнуть не грех, чтобы слушалось. Гляди — надаю лозанов-то, не зря весь ими оброс!
— Валяй, Горшок, — сквозь зубы приказал я.
Горшок запел басом.
— Заклинание не то, — мягко напомнил Орех.
— Горшочек, вари, — послушно молвил я.
В горшке забурлило, и он стал вдруг очень горячим. Ойкнув, я уронил горшок наземь, он опрокинулся набок, и из него полезло.
— Попробуй, — предложило Дерево.
— Ну уж дудки, — отказался я. — Это ты у нас всеядный. И не жалко тебя, ежели что.
Дерево, как мне показалось, зыркнуло недобро, но нагнулось, подняло горшок и с хрюканьем зарылось в него.
— Гурьевская, — доложило оно, выныривая. — Смачная.
— Отчего же Гурьевская?
— Гурием волшебника звали, который эту кашу выдумал.
— А Горшочек?
— Приснопамятные братцы-джерманцы. Попервости Горшочек ихнюю, немчурийскую кашу варил, да только что у них за каша — так, баловство одно.
— Ага! Значит, кто-то, скорее всего, этот ваш Гурий, исправил сказку про Горшок? Нельзя же!
— Горшок сам себе кашу поменял, делов-то. Он ведь сам решает, что ему варить.
— Тогда тем более есть не буду!
— Бу-удешь, куда денешься! Придут Глад, Мор и Семь Казней Египетских, и скушаешь, как миленький, все, что дадут.
Ворча, я отобрал у него уже остывший Горшок и с подозреньем понюхал кашу. Пахло вкусно.
— Ну и как я его теперь понесу? На вытянутых руках?
— Скажи: "Горшочек, не вари", потом: "Горшочек, опустей", потом…
— Потом я и сам знаю, — проворчал я, проделал все вышесказанное и кинул чугунок в суму.
Повозиться пришлось с этим дурацким Запоминальником! Поскольку на Свалке, как оказалось, сплошь и рядом валялись какие-то книжки, к каждой из них я бросался с энтузиазмом археолога, нашедшего-таки череп коня Вещего Калеки! И все было не то! Названия книжек, между прочим, поражали своей глубиной и откровенностью. К примеру, там был труд под названием "Как нам реорганизовать Рабкрин"… Небольшая, листов в двадцать, но до ужаса засаленная брошюрка, озаглавленная "Все, что вы не хотели знать о сексе, а придется"… Толстый же томище имел на обложке на редкость краткое название — "Папюс".
— Чей это папюс, интересно? — задал я вопрос томившемуся в ожидании и начавшему от скуки поскрипывать Ореху. — Того, кто написал?
— Да, это наш местный мукомол накарябал, — прокомментировало дерево, едва взглянув на томяру. — Лет двадцать назад его отец завещал ему все свое состояние, но с условием — если его будут помнить благодарные потомки. Вот мельник и постарался, уложил жизнеописание своего папашки в какие-то тыщу страничек.