Страница 4 из 35
Правда, дальше Катя придумать не могла. Она не знала, как поступить с совестью. Выслушать и оставить на столе в квартире, а самой уйти? Или положить в сумку и везде таскать с собой, прислушиваясь? А если и оставить, то как, скажите, жить дальше без совести-то?..
Но ведь и с говорящей все время совестью сложно.
Ее внутренний голос тому подтверждение. Причем, не самое радужное…
Катя положила рюкзак возле стола, кинула папки возле клавиатуры (едва не уронила пенал, ну и фиг с ним), и опустилась в кресло. После чудовищного Витиного кофе неимоверно хотелось заварить себе настоящего, молотого, без сахара. Только где же его возьмешь на работе? В столовой на первом этаже могут предложить, в лучшем случае, Nescafe из пакетика. Иногда, конечно, помогает, за неимением лучшего.
Может, сходить? Долгое путешествие с первого на третий…
Идти не хотелось.
Но, во-первых, кофе превыше всего, а во-вторых, следовало заглянуть к странному пациенту. Что-то на этой неделе перебор с пациентами. То вообще никого — сидишь себе и в "Зуму" целый день играешь — то сразу трое. Зимнее обострение что ли? Мороженой черники переели?..
Что-то она вообще не могла припомнить подобный наплыв. Такой практики в ее жизни еще не было.
Ну, с Карпачевым и с мальчиком все более менее ясно, а вот с залетным пациентом должно быть интересно…
Кофе манил. Но прежде Катя открыла папку с записями пациента и бегло их прочитала.
Двадцать восемь лет…
Уроженец Краснодарского края, станицы с легким названием "Ладожская", прописан в городе Армавире по такому-то адресу…
Образование высшее, управление финансами…
Та-ак… многочисленные ушибы, легкое сотрясение мозга, перелом обеих кистей… чего по сторонам-то не глядел, бедняга?
Подозрение на шизофрению в легкой форме. Подтвердить.
Собственно, что от нее и требуется.
Катя достала из полки в столе чистый блокнот для записей — с белыми листами — и гелиевую ручку. Затем накинула халат поверх вязаного свитера и вышла из кабинета.
В коридоре сидел Карпачев с мамой. Не поленились же с утра, да еще в такой мороз.
— Через час, — отрезала Катя, не ожидая, пока бойкая мать Карпачева откроет рот.
Навыки общения с настырной мамашей были приобретены в многочисленных схватках на прошлой неделе. Семейка достала в конец.
— Но у вас же нет никого! — возмутилась мать со свойственным ей повелительным наклонением в каждом слове.
— У меня пациент в реанимации, — сказала Катя и заставила себя улыбнуться, — через час заходите.
Идя по коридору, она подумала о том, что в депрессии есть и свои плюсы. Можно хамить людям, презирать их, ненавидеть, обманывать — и при этом не чувствовать ровно никаких угрызений совести. Ведь это же не ты виновата, а депрессия — противная стерва.
Реанимационные палаты находились на третьем этаже. Катя спустилась по ступенькам. В последнее время она редко пользовалась лифтом: там висели большие зеркала, и от них можно было спрятаться, лишь уткнувшись взглядом в пол, покрытый желтым линолеумом… а так не хотелось общаться с внутренним голосом, что заглядывал в глаза через отражение и бубнил что-то, иногда кричал, доказывал.
Пациент лежал с закрытыми глазами, и, казалось, спал. Обе его кисти были загипсованы. Словно сухие древесные сучки торчали три пальца на левой руке. На лбу, ближе к правому глазу, красовалась огромная темная шишка. На щеках проступила щетина. Узкий подбородок. Впалые щеки. Длинные черные волосы, давно не мытые и наверняка не видевшие расчески много дней. Физическое истощение налицо. Руки и ноги пациента были привязаны к койке.
В палате царила тишина, которую нарушало лишь тяжелое дыхание пациента — с легкой хрипотцой и присвистом. За окном, прикрытым прозрачной занавеской, шел снег.
Катя сделала несколько шагов по кафельному полу. Пациент повернул голову и открыл глаза.
Катя ни разу в жизни не видела столь пронзительных голубых глаз. Таких глаз, цвета весеннего неба. И в это небо стремительно захотелось взлететь. И парить там, раскинув руки, подставив лицо прохладному ветерку. И наслаждаться каждой секундой полета. Потому что в глубине весеннего неба нет проблем, нет забот людской жизни, нет расставаний, обиды, злости, зависти, чувства нескончаемого одиночества, а есть свобода, ветер и бесконечный полет вверх…
"Брось к чертовой матери сомнения и займись, наконец, своей проблемой, — сказал внутренний голос, — удовольствие можно получать и от жизни. Главное — перестать пить снотворное на ночь"
Катя тряхнула головой, отгоняя наваждение. Ей вдруг показалось, что в глазах пациента возникла не только она (легкая, парящая, радостная), но и Андрей… Образ из ушедшего лета — улыбающийся, счастливый, как и она.
— Доброе… утро, — сказал пациент слабым голосом, — вы похожи на врача.
Катя заморгала. В голове вдруг возникла каша из мыслей, чувств и образов. Она совершенно не знала, что сказать. Депрессия подсказывала одно, воспоминания — другое. А еще этот проклятый внутренний голос…
И с чего это вдруг она вспомнила про Андрея?
Прошедшее лето было последним, которое они провели вместе — и самым счастливым в жизни Кати. Они ездили в горы Крыма, с палатками и снаряжением. Облазили вдоль и поперек все известные людям пещеры. Загорели до такой степени, что кожа стала похожа на шоколад. Проводили ночи в обнимку на краю гор, любуясь ночным морем и великолепной "лунной дорожкой" на морской глади. Там же в Крыму Катя первый раз в жизни увидела медузу и даже поймала одну — зачерпнула холодный скользкий комок вместе с водой обеими ладонями. И как раз в тот момент, когда она держала склизкое тельце медузы, в голове возникла идея рассказа о совести в платочке. Наверное, по ощущениям, совесть должна быть похожа на медузу. Ведь правда о самом себе всегда неприятна… А потом, сразу после приезда из Крыма и начались ссоры. Лето закончилось так, будто перевернули страницу романа о любви и открыли новую страницу романа о разлуке…
— А вы похожи на пациента, — наконец, сказала Катя и улыбнулась, — Кирилл Александрович?
Он кивнул, поморщившись. Игла, торчащая из его шеи — проводник к капельнице — наверняка вызывала не самые приятные ощущения.
— А я Екатерина Николаевна. Психиатр. Слышала о вас много интересного и, вот, решила заглянуть, проведать.
— Забавно, — сказал Кирилл, — я интересный человек для психиатра. Никогда бы не подумал, если честно.
Катя подошла к стулу, что стоял у кровати справа, между капельницей и тумбочкой.
— Можно, я присяду?
— Спрашиваете! Конечно. Мне тоже интересно.
— Вот как?
Катя села и положила на колени раскрытый блокнот.
— Конечно, интересно. С психиатрами всегда интересно разговаривать. Они такие… необычные люди.
— А у вас, я вижу, был опыт?
Он рассмеялся — слабо, негромко:
— Встречался пару раз. Исключительно в кампаниях друзей. Всегда хотел узнать отличаются ли психиатры в обычной жизни от психиатров на работе? Или они и там и там одинаковые?
— В хорошем смысле или в плохом?
— Как знать, — отозвался Кирилл и добавил, — вы уже считаете меня сумасшедшим?
— С чего вы взяли?
— Ну, я думаю, в ином случае вы бы не пришли меня навестить. На севере, конечно, живут хорошие люди, но ни за что не поверю, что забота о ближнем тут стоит во главе угла… К тому же вы наверняка прочитали мои записки…
— В рюкзаке? Нет. Пока мне о них только рассказывали. К тому же я не из тех людей, которые лезут без спроса в чужие вещи.
— Не скромничайте. Рано или поздно любой человек лезет без спроса в чужие вещи. Человеческая натура такая.
— Но можно стараться не делать того, чего не хочешь, — заметила Катя.
— Можно стараться протянуть подольше и не делать того, чего не хочешь. Но рано или поздно это произойдет. Против природы не пойти, — Кирилл усмехнулся, — но чтобы оградить вас от проблемы выбора, я вам разрешаю почитать мои записки. Вам ведь все равно придется. У вас же есть начальство, которое скажет вам это сделать. Так что читайте на здоровье.