Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 35

— Вон, смотри, "Планета", кафе, — говорю и тяну ее по тротуару.

— Неплохое место, — отвечает она, — там можно курить!

— Курить вредно.

— А ты видел девушек, которые не курят? — она удивляется, — это же признак некультурности! Боже! Если ты не куришь, значит, ты приехала с деревни! В городе нельзя не курить! Это тоже самое, как, например, чистить зубы по утрам! Это стильно, модно, это так по-современному!

Она говорит, а я лечу на крыльях, подняв голову, выпрямив спину. И я гляжу по сторонам, и мне кажется, что под ногами у меня грязь. Грязь из серой людской массы. О, как они все одинаково похожи! Как они одинаково пахнут, одинаково одеваются, одинаково курят, одинаково мыслят. Они даже одинаково разглядывают камешки на тротуаре! Все, как один, опускают голову и разглядывают, ищут, щурятся! Не все, конечно. Но большинство. Да и редко встретишь на тротуаре человека, не похожего на общую серую массу. Такие человеки пешком не ходят. Их место на дороге, в рядах элитных дорогих автомобилей, на заднем сиденье, за спиной у водителя.

И вдруг я понимаю, что всего пару минут назад сам был частью подобной серой массы. И мне становиться так противно, так гадко на душе, что хочется остановиться, вставить два пальца в рот и хорошенько стошнить. А потом отдышаться, и снова стошнить. И только после этого вздохнуть глубоко полной грудью, ощутить в легких горький, соленый привкус, сплюнуть хорошенько прямо под ноги прохожего, и уже тогда почувствовать себя действительно хорошо.

Но я не останавливаюсь, потому что в моей руке — ее рука. И мы идем в сторону кафе "Планета".

Внутри уютно, полутемно, работают кондиционеры. Есть несколько свободных столиков. Я ни разу не был, ни в одном кафе города. Я растерян, но не показываю вида. Направляюсь к столику, отодвигаю стул, предлагая девушке по имени Муза сесть. В ее руках недокуренная сигарета.

— Есть здесь пепельница? — бормочет она, оглядываясь.

Я оглядываюсь следом, вижу на соседнем столике пепельницу, переставляю на наш столик. Подходит девушка-официант, молча кладет на стол две папки "Меню".

— Нам два кофе, — говорит Муза, — ты ведь пьешь кофе?

— Пью.

— Вот и отлично. Два "Американо" и стакан холодной воды, пожалуйста.

Девушка-официант уходит, Муза затягивается, стряхивает пепел.

— Ну, Виталий, пора знакомиться, — говорит она, — ты кто такой?

Вопрос ставит меня в тупик.

— Эээ, — говорю я, — в каком смысле?

— В прямом, — говорит она и замолкает, глядя мне в глаза.

— Ну. Не знаю. Что ты хочешь знать?

— Все. Возраст, например, а?

— Мне тридцать два.

— Отлично.

— Работаю в одном крупном предприятии. Я делопроизводитель. Через меня проходит множество бумаг.

— Замечательно.

— Живу тут недалеко, возле стадиона.

— Великолепно.

Серый пепел рассыпается на краешке стола. Я перевожу взгляд на него и в этот момент понимаю, что сказать-то больше нечего. Этими тремя короткими предложениями я полностью исчерпал свое собственное жизнеописание. Она смотрит на меня и улыбается.

— Больше нечего сказать?

Пожимаю плечами.

— Вроде нечего. А ты? Ты расскажешь о себе? — спрашиваю.

— Было бы интересно, рассказала, — отвечает она, — да ты не поймешь всего этого интереса.

Я собираюсь с духом. Невероятно сложно вытолкнуть слова, которые витают в голове. Я всего несколько минут назад расправил крылья — мне простительна некоторая застенчивость.

— И все же? — спрашиваю я.

И тут приносят кофе. Две маленькие чашечки. И стакан холодной воды. На блюдечке лежат две чайные ложки и два пакетика с сахаром.





— Люблю без сахара, — говорит она и берет одну чашку, — кофе и сигареты. Не находишь, как романтично?

— Кто ты?

Она делает глоток кофе. Затягивается сигаретой. В этом томительном молчании я слышу звуки кафе. Где-то в глубине зала шелестят газетой, кто-то разговаривает в полголоса, слышится громкий веселый смех. В этом уголке города, отрезанном от улицы стеклянными дверьми, течет своя жизнь. Здесь пьют кофе и курят сигареты. Здесь общаются полушепотом — словно в библиотеке. Здесь пахнет табачным дымом, а запах чего-то жарящегося остро щекочет ноздри. В этот мир приходят люди, которые хотят отдохнуть и расслабиться. Им здесь уютно. И они… я оглядываюсь по сторонам, разглядывая лица… они совсем не тихие и невидимые. Это не те люди, которые жмутся к стенам, а по ночам стремятся прыгать от одного освещенного фонарного круга к другому. Здесь сидят совсем другие люди… а я-то, наивный, полагал, что таких людей в городе нет…

Мужчина за соседним столиком берет пакетик сахара, разламывает его посередине и высыпает содержимое в чашку. Ага. Значит здесь заведено так…

Проделываю то же самое. От волнения немного дрожат пальцы. Над дверью, за спиной девушки по имени Муза, висят большие круглые часы с зелеными стрелками. Я уже на двадцать минут опоздал на работу. Это ли не великолепно?

Кем становятся люди, расправившие крылья?

Преуспевающими гражданами? Ангелами, порхающими за нашими спинами? А, может быть, отчаянными бунтарями?

— И все же? Кто ты?

Кофе крепкий, совсем не похожий на растворимую дрянь в жестяных банках, где даже название известных фирм печатают с орфографическими ошибками.

— Я Муза. Говорила уже, — она курит и пьет кофе. Ее лик божественен. Я не могу оторвать взгляда.

— Имя я расслышал…

— Это не имя.

— А что тогда?

— Профессия такая, — стряхивает пепел, — работаю Музой. Открываю людям глаза на очевидные вещи. Толкаю их на безумные и необдуманные поступки. Заставляю их поднять голову и расправить крылья.

— Что?

Муза кивает. Я стараюсь уловить на ее губах улыбку, но улыбки нет. Запах жареного мяса щекочет ноздри.

— Ты серьезно?

— Стала бы я идти с тобой в кафе, — отвечает она, — поверь мне, когда ты стоял там, среди толпы, такой маленький, сгорбленный, поникший, забитый, разглядывал тротуар и шевелил губами, на тебя вряд ли посмотрела бы какая-нибудь другая девушка. Но я увидела за твоей спиной крылья, готовые раскрыться. И я решила, что можно тебе немного помочь. Самое время, так сказать.

— Бред какой-то, — вырывается у меня.

— У каждого человека есть крылья. Каждый человек может летать. Некоторые осознают это быстрее, некоторые позже. Многие так и умирают, не узнав о своих крыльях, — она тушит сигарету о дно пепельницы. Я зачарованно наблюдаю за тонкой струйкой сизого дыма, поднимающейся вертикально вверх.

— Человек рожден, чтобы летать, а не ползать, — говорит она, — просто он рождается гусеницей, которая не всегда понимает, как стать бабочкой. Вот и все.

Я не знаю, что сказать. Я поражен настолько, что мир перед глазами сужается до маленькой точки.

— Когда ты увидел меня, твои крылья распрямились, — она продолжает, — теперь ты можешь летать. Поздравляю.

— Но ведь… — выдавливаю я, — но как же? Дело же не в этом… я увидел тебя… потому что ты такая красивая, такая… такая…

Она качает головой. Отпивает кофе.

— Дело не во мне, — говорит, — дело в тебе. Ты увидел меня, потому что я была нужна тебе. Такой катализатор в женском обличье. Понимаешь? Ни для чего больше.

— Но я бы хотел узнать тебя ближе. Познакомиться…

— Мы уже знакомы. А на счет всего остального… не думаю. Ты расправил крылья, больше я тебе не нужна. Найдешь себе хорошую девушку.

— А ты как же?

Она ставит на стол сумочку, расстегивает молнию и вытаскивает тонкий модный мобильный телефон. Хмурится.

— А я опаздываю к одному молодому писателю. Он уже, наверное, заждался. Злиться будет, и бросит писать, а я потом виновата! Ладно, Виталик. Приятно было познакомиться. Если увижу тебя когда-нибудь в толпе с расправленными крыльями, помашу рукой. Так что не зевай.

Она встает, наклоняется и целует меня в щеку. Ее губы теплые и сухие. Я замираю, чувствуя, с какой силой отдается в висках мое сердце.

— Смени работу и сходи в кино, — говорит она, выпрямляясь, — в кинотеатрах идут отличные фильмы! Пока.