Страница 12 из 18
Я была окончательно сбита с толку. Пия слишком легко относилась к страданию. Возможно, я все же получала определенное удовольствие при мысли о том, что из-за меня кто-то страдает. Это делало меня интересной личностью, и поэтому мне не хотелось, чтобы кто-то снижал ценность страдания.
— Да уж, тогда твоя мама осчастливила папу, причем в кратчайшие сроки! — фыркнула я и тотчас поняла, что лучше было держать язык за зубами. Хоть Пия и отзывалась о своих родителях шутя, это причиняло ей немало боли. Я покосилась в ее сторону.
Пия изменилась в лице. Она стала похожа на статую индейца из племени инков, высеченную из камня: слегка раскосые глаза, высокие скулы, большой рот и прямые волосы. Неподвижный взгляд, словно она находилась где-то за тысячу километров отсюда и была совершенно недостижима.
Мне стало не по себе, я поводила рукой перед ее лицом. Она даже не моргнула, шутливое настроение испарилось. Тогда я осторожно провела рукой по ее носу и губам.
— Ну укуси меня! — предложила я в приступе раскаяния. И Пия укусила, причем вовсе не в шутку. Она впилась в меня зубами так, что потекла кровь, я вскрикнула, почувствовав, как у меня глаза на лоб полезли. Но Пия очнулась, вытащила из кармана джинсов потрепанный бумажный платочек и приложила к ране.
— Ладно, хорош строить неженку, покажи, что страдания тебе нипочем! — сказала она.
Я бы не запомнила тот разговор, если бы не ее каменное лицо. Тогда я увидела его в первый раз, но не в последний.
МАРТ
Электрошокер и дрозофилы
Не буду скрывать, иногда я подслушиваю, что говорят другие. В кафе, в автобусе, гуляя по городу. Для меня это своего рода учеба, ознакомление с жизнью и разными ее проявлениями…
Впрочем, мне бы не хотелось стать невольным слушателем беседы, которая предназначена именно для того, чтобы я ее случайно услышала. Как, например, в случае с Бетте и Анной Софией, которые, подсев за мой столик на следующий день после каникул, стали громко рассказывать о том, как провели время со своими парнями. Чего они только не вытворяли, вплоть до акробатических номеров в постели и за ее пределами, а также на заднем сиденье машины. Потом они как бы вдруг обнаружили, что рядом сижу я.
— Тс-с-с! — прыснула Бетте. — Мы ведь мешаем Линнее. Она наверняка до сих пор блюдет свою невинность! Эй, крошка, хочешь, я расскажу тебе, что такое куннилингус?
Анна София захохотала. Когда она ржет, то прикрывает рукой рот, морщит носик и становится такой милашкой, что меня просто тошнит. Так обычно смеются в рекламе шампуней.
Как же я ненавижу все эти сальности! Естественно, я знаю, что такое куннилингус, но почему меня угораздило родиться в эпоху, когда все дети об этом знают? Если уж это так приятно, когда тебя лижут между ног, то мне б хотелось открыть это для себя в тишине и спокойствии, наедине с человеком, который создан именно для меня и которого я уже хорошо знаю — вплоть до того, какой у него размер ноги и какую игрушку он любил в детстве больше всего. Иначе мы, так сказать, начнем не с того конца. После такого тебя уже ничем не удивишь. Все остальное теряет смысл, если ты с места в карьер суешь свой нос между ног. А ведь можно осторожно прикоснуться к нежной коже у него за ухом, как раз там, где волосы начинают виться (как бы мне хотелось вот так прикоснуться к Маркусу, жаль, что сейчас это невозможно).
Они меня дико достали, так что я слетела с тормозов. Тоже мне, нашли крошку!
— Слышь, Бетте, скажи спасибо, что Фредрик тебя не видал без косметики и накладных ногтей! — процедила я. — Я тут заметила, как ты себя дезодорантом под мышками поливаешь. А ты уверена, что между ног у тебя тоже все в порядке? Ты хоть понимаешь, как рискуешь? Вдруг на обед опять подадут гороховый суп?
Это было жестоко! Мы с Бетте с самого начала учимся в одном классе. Кроме меня, уже не осталось никого, кто помнил бы, как во втором классе прямо посреди урока математики она пукнула так, что стены тряслись и все ржали. Учительница сказала, что такое может случиться с кем угодно, особенно после горохового супа. С тех пор в нашем старом классе Бетте прозвали Горошиной, но теперь уже никто не помнит, откуда взялась эта кличка.
Я вдруг так засмеялась, что аж за живот схватилась, не в силах остановиться. Перед глазами у меня стоял Фредрик, вываливающийся из постели с позеленевшим лицом. («Дорогая редакция, на обед у нас был гороховый суп, и когда вечером мой парень стал…»)
Бетте ужасно разозлилась и сделала то же, что и любой другой на ее месте, — по крайней мере, я ее понимаю. Она наклонилась ко мне и влепила пощечину. А потом удалилась в сопровождении Анны Софии.
А я так и осталась сидеть. Семь сотен взглядов устремились на меня — кто в открытую, кто украдкой. Челюсти у людей отвисли, все замолчали. И тут я сделала самое глупое, что только можно вообразить в такой ситуации. Широко улыбнувшись, я притворилась, будто нет ничего естественнее, нежели получить по морде в школьной столовке. Мне это было просто необходимо, чтобы немного взбодриться.
Я тогда подумала, что если у меня сейчас дрогнет на лице хоть один мускул, то придется на этой же неделе перейти в другую школу и учиться на автомеханика. И поэтому я улыбнулась так, что у меня чуть губы не треснули.
И тут в другом углу что-то произошло. Кто-то перевернул стол, чайник и несколько чашек со звоном грохнулись на пол. Семь сотен взглядов тотчас переместились туда. Я услышала голос Пии: «Блин! Ну что за кривоногий стол!» Пия все видела и все поняла — по крайней мере, большую часть. Ловко придумано.
Выскользнув из столовки, я понеслась к своему шкафчику. Засунув туда голову, я заморгала, изо всех сил пытаясь проглотить комок в горле. И вдруг почувствовала, что кто-то взял меня за руку. Я опустила глаза. Эта чужая рука была теплая, сухая, немного шершавая и потрескавшаяся. Под обгрызенными ногтями виднелась грязь.
— Ну ни на минуту тебя не оставишь! — сказала Пия.
Мы побрели к физкультурному залу и уселись на жердочку, там, где нас никто не найдет. Посидели немного молча, пока ко мне не вернулась способность говорить. Только вспоминать происшедшее мне не хотелось.
— Вот вырасту и стану консультантом по части секса, — произнесла я скрипучим дрожащим голосом. — И всем буду советовать, чтобы они вообще сексом не занимались. Ну кому от этого польза? Только ВИЧ, хламидии, всякие страхи и все тело ломает. А те, кто хочет иметь детей, могут сделать себе искусственное оплодотворение. Разве обязательно все время спариваться, как дрозофилы? И пока у нас с утра до вечера трахаются, те, кто не делают этого, наживают себе разные комплексы. На моем кабинете будет вывеска: «Парни, зашейте свои ширинки!»
Я тараторила без остановки. В кои-то веки Пия ни к чему не цеплялась, хотя я закидывала ей массу наживок. Надо ж, как странно, подумала я. Она уставилась вверх, будто искала глазами флаг на школьном флагштоке.
А потом вдруг сказала:
— А что ты посоветуешь тем, кто не хочет заниматься сексом, но удержаться не может?
— Ты имеешь в виду жертв насилия? — удивленно спросила я.
Немного помолчав, Пия ответила:
— Если есть кто-то, с кем тебе спать не стоит, но удержаться от этого нет сил. Ты превращаешься в дрозофилу, как только… как только видишь его пальто.
— Электрошокер, — ответила я. — Думаю, в таких случаях он помогает.
Я была не в духе. А Пия хотела не просто потрепаться, а поговорить о чем-то важном, при этом не называя вещи своими именами. Но мне казалось, что именно я нуждаюсь в сочувствии и поддержке. Ведь на этот раз досталось мне.
Пия ничего больше не сказала, хотя у меня внутри все сжималось от жалости к самой себе.
Я много раз горячо раскаивалась в том, что тогда не дала ей высказаться. Что она имела в виду? Какое еще пальто? В тот год ни один из наших парней в пальто не ходил. Впрочем…