Смерть в день рождения

Найо Марш

«Смерть в день рождения»

Глава 1

Пардонез-плейс, 9.00

1

Ее смерть с новой силой разожгла в людях любовь к ней, искорки которой она когда-то заронила в их сердца. Она даже и не представляла, что ее так любят. Она и вообразить себе не могла, что шесть юношей станут добиваться чести отдать ей последний долг: с величайшей осторожностью и благоговением понесут они ее на своих сильных плечах.

И все эти ничтожества будут там: и Старая Нинн, ее нянька, как всегда плачущая, с каменным лицом. И Флоренс, ее костюмерша, с букетом примул — ведь из всех цветов именно эти ей больше всего нравилось видеть на своем туалетном столе. И швейцар Джордж из театра «Единорог», совершенно трезвый и рассказывающий всем желающим его послушать, мол, чего уж там говорить, это и впрямь была великая актриса. И Рози Кавендиш, обливающаяся слезами, и Морис, оцепеневший как в карауле, с решительной складкой у рта. И толпы, толпы людей, которых она сама едва ли помнила, но которых когда-то покорила своим обаянием.

И, разумеется, все эти титулованные за театральные заслуги Дамы и Кавалеры, и Правление театра, и сам Тимон Гантри, знаменитый режиссер, столько раз приглашавший ее в свои постановки. И Берти Сарасен, делавший для нее костюмы в те времена, когда она была никому еще не известной актрисой на эпизодических ролях, и достигший своего нынешнего величия в лучах ее возрастающей славы. Но не из-за этой славы пришли они сказать свое последнее прости. Они пришли просто потому, что любили ее.

А Ричард? Да, и Ричард будет там, бледный и замкнувшийся в себе. И, запоздало вспомнила она, и, конечно, Чарльз. Тут мисс Беллами со сладостными слезами на глазах, захлебнувшись в фантазиях, очнулась. Картина собственных похорон неизменно трогала ее, поэтому она частенько доставляла себе удовольствие представлять их. Огорчал только непреложный факт — сама она не сможет насладиться этой величественной церемонией. Это казалось предательством, и тут была заложена явная несправедливость.

Ну а может, она все-таки увидит? Может, она будет незримо парить над людьми и, с присущим только ей даром, управлять приемом гостей? Может?.. Почувствовав некоторое беспокойство, она напомнила себе о своем великолепном здоровье и решила думать о чем-нибудь другом.

А подумать надо было о многом. Например, о новой пьесе. Ее роль была очень выигрышной, уж в этом она знает толк. Длинный монолог, как не падать духом и встречать будущее с презрительной улыбкой. Правда, у Ричарда в пьесе не совсем так. Иногда ей хотелось, чтобы он все же писал не слишком мудрено. Может, улучить момент и подсказать ему, что несколько безыскусных фраз могут произвести куда большее впечатление, чем туманные сухие пассажи, которые так чертовски трудно запоминать? Когда все сказано и сыграно, требуется нечто такое — неприличное словечко фигли-мигли всплыло и тут же было упрятано поглубже, — требуется что-то просто человеческое, именно здесь ее особый дар может проявиться во всем блеске. Может, сегодня утром воспользоваться случаем и поговорить с Ричардом? Он, конечно, придет поздравить ее с днем рождения. Ее день рождения! Здесь надо быть осторожнее и не думать о некоторых вещах. Никак нельзя думать о цифрах, которые так легко складываются и в сумме дают возраст. Потребовалась чуть ли не йоговская тренировка, чтобы удалось забыть о нем. О ее возрасте знали немногие. А из тех, с кем приходилось считаться, только двое: Флоренс, которая совсем не отличалась болтливостью, и Старая Нинн, у который, надо признаться, после стаканчика-другого портвейна язык за зубами не держался. Господи, сделай так, чтобы сегодня вечером она вела себя прилично!

В конце концов, важно лишь, как человек себя чувствует и как он выглядит. Приподняв с подушек голову, она повернулась и увидела свое отражение в высоком зеркале-трюмо, стоящем у противоположной стены. Недурно, подумала она, совсем недурно, даже с утра, без всякой косметики. Она прикоснулась к лицу, потрогала кожу у висков и под подбородком. Делать пластическую операцию или не делать? Рози Кавендиш целиком и полностью за и уверяет, что теперь, после операции лицо не выглядит неестественно натянутым. Ну а что будет со знаменитой треугольной улыбкой? Подтянув кожу к вискам, мисс Беллами улыбнулась. Улыбка оставалась прежней.

Она позвонила. Мысль о том, что все домочадцы ждут этого сигнала, согревала. Флоренс, кухарка, Грейсфилд, горничные, уборщица — все собрались на кухне в ожидании Великого Дня. Старая Нинн, которая каждый год доставляла себе маленькое удовольствие погостить здесь, наверное, сидит в постели со своей обычной газетой или готовит к вручению шерстяную ночную кофту, которую она связала и которую в знак благодарности придется надеть и всем показать. И, конечно, Чарльз. Мисс Беллами позабавило, что в мыслях она все время забывает о муже, а ведь она ужасно любит его. Пришлось, срочно исправляя это, подумать о нем. Чарльз, конечно, ждет, когда Грейсфилд сообщит ему, что жена проснулась и звонила. Он тут же явится, розовощекий, прилизанный, в темно-фиолетовом халате, который все же не может скрыть полной фигуры.

Она услышала слабое позвякивание и приглушенный шум. Открылась дверь, и с подносом в руках вошла Флоренс.

— Доброе-предоброе утро, дорогая, — сказала она. — Какие ощущения, когда опять восемнадцать лет?

— Вот дуреха, — улыбнулась ей мисс Беллами. — Но ощущения, скажу тебе, чудесные.

Флоренс устроила поудобнее у нее за спиной подушки и поставила поднос ей на колени. Потом раздвинула занавески, разожгла огонь. Это была маленькая бледная женщина, с крашеными волосами и язвительным выражением лица. Уже двадцать пять лет она была костюмершей мисс Беллами, а лет пятнадцать тому назад стала и ее личной горничной.

— Трижды гип-гип-ура, — заметила она. — Утро превосходное.

Мисс Беллами оглядела поднос. В корзинке для почты было множество телеграмм, на тарелке лежали орхидеи, а рядом — перевязанный розовой ленточкой пакет из серебристой бумаги.

— А это что? — спросила она, как обычно спрашивала каждый день рождения вот уже пятнадцать лет, и взяла пакет.

— Цветы от полковника. Думаю, что сам он с подарком явится, как всегда, позднее.

— Я не о цветах, — мисс Беллами принялась разворачивать бумагу. — Ой, Флори, дорогая моя!

— Приходится с утра пораньше, а то ведь и не заметите, — ворчливо пробормотала Флоренс.

Это была тончайшая, с изысканной вышивкой сорочка.

— Иди сейчас же сюда, — шутливо приказала мисс Беллами.

Флоренс склонилась над кроватью и позволила себя поцеловать. Ее лицо залилось краской. Мгновение она смотрела на хозяйку с каким-то болезненным обожанием, а потом отвернулась, скрывая непрошеные слезы.

— Нет, это божественно! — продолжала восхищаться сорочкой мисс Беллами. — Прелесть! Чудный подарок! — Как бы замирая от восторга, она медленно качала головой из стороны в сторону. — Мне просто не терпится ее надеть, — заявила она. И действительно, сорочка ей нравилась.

— Там почта, — буркнула Флоренс. — Целая кипа.

— Правда?

— В коридоре на тележке. Принести?

— После ванны, душечка, ладно?

Флоренс открыла ящики и дверцы шкафов, вытаскивая то, что хозяйка намеревалась сегодня надеть. Мисс Беллами, сидевшая на строжайшей диете, пила чай с поджаренным кусочком хлеба и читала телеграммы, сопровождая каждую довольным восклицанием.

— Милый Берти! Какую трогательную неразбериху он прислал. Смотри, Флори, телеграмма от Бэнтингов из Нью-Йорка. Как любезно с их стороны!

— Мне говорили, что их постановка прогорела, — заметила Флоренс. — И неудивительно. И неприлично, и скучно. Уж надо что-нибудь одно.

— Ну что ты в этом понимаешь, — рассеянно ответила мисс Беллами. Она в недоумении смотрела на следующую телеграмму. — Чепуха какая-то! Нет, это просто чепуха! Флори, дорогая, послушай, пожалуйста.