Страница 13 из 95
Тимша отмолчался.
Троллейбус неспешно полз по городу. Глядя на лихо проносящиеся мимо разномастные самобеглые телеги, Тимша давил испуганные охи — как не сталкиваются? Брали бы пример с их возницы — едет себе степенно, не торопясь… Может, даже чересчур не торопясь?
Тимше почудилось, что больничное начальство вот-вот опомнится и отрядит за ними погоню.
— Нас ловить не будут? — поделился он страхами с Венькой. — Может, вылезем и задворками, задворками…
Леушин насмешливо фыркнул.
— Кому это надо? Твое место уже другим занято… и головы докторские тоже. Хорошо, если в поликлинику вызовут.
«С глаз долой — из… головы вон? А еще, лекари! Нойд лопарский, и тот о излеченном не раз справится!» Тимша недоверчиво качнул головой, но спорить не стал — отвлекся на проплывающие за окном каменные домищи.
Странные чувства вызывало увиденое — ему бы пугаться, шарахаться, разинув рот и широко растопырив глаза, ан нет обступивший улицу город казался до боли знакомым, как укрытый за береговыми скалами умбский погост… родным казался, узнаваемым. Сейчас из-за деревьев вынырнет каменная фигура с указующе вытянутой вперед рукой… На высоком постаменте золотые буквы — «Ленин»…
Троллейбус миновал памятник, цепочку магазинов с кричащими вывесками и выкатился на открытое место с парком по правую руки и многоэтажной громадой — по левую.
— Остановка — площадь «Пять углов», — прогундосил скрытый динамик.
— Выходим! — пихнулся локтем Венька. — Надо ко мне заскочить.
Лязгнули закрываясь двери, троллейбус укатил дальше, оставив Тимшу в многолюдье спешащей куда-то толпы. Шабанов огляделся — люди равнодушно текут мимо. Тьма народу! Столько за всю жизнь не видел! И странные какие-то… Глаза пустые, никто не здоровается, не извиняется, ежели пихнет… словно не по городу идут — сквозь лес густой продираются.
Несущийся по тротуару поток выплеснул на Шабанова ярко накрашенную тетку на излете тех лет, что отделяют бабу от старухи. Смесь запахов пота и приторно-сладких духов окутала Тимшу душным до першения в горле облаком.
— Нашел место варежку раззявить, чукча немытая! — Вызверилась тетка. Брылястое лицо исказилось раздраженной гримасой, окончательно превратив женщину в старую каргу.
Тимша оторопело посторонился.
— У-у, наркоши! — бубнила карга удаляясь, — Наширяются и лазиют по городу! Житья от них не стало!
Шабанов обиженно посмотрел вслед — за что так-то? Ни человека не зная, ни дел его?
— Пошли! — дернул за рукав Леушин. — Неча внимание привлекать.
— Куда идти-то? — буркнул приходя в себя Тимша.
— Во-он туда! — беспечно махнул рукой Леушин. — Я за ДК Кирова живу, забыл что ли?
— Я много чего забыл…
— Ага, — виновато согласился Венька. — это верно…
Позади остались по-осеннему мрачный, забросанный опавшей листвой дворик, полутемный подъезд с исчирканными похабелью стенками… щелкнул отпираясь замок, Венька гостеприимно толкнул дверь:
— Заходи! Не боись, предки на работе, сеструха в институте.
Тимша почувствовал, как спадает, не отпускавшее с утра напряжение. И тут же, словно дождавшись подходящего момента, громко заурчало в животе.
— Жрать охота? — Венька хихикнул. — Значит, и впрям выздоровел. Не переживай — сейчас, в холодильнике чего-нито нашарим — мамка с утра готовила.
Нашарились котлеты и отварная вермишель, вскоре на газовой плите заскворчала сковорода. Ели молча. Леушин то и дело порывался что-то спросить, но откладывал, встречая суровую Тимшину сосредоточенность. Осмелел Венька, когда настала очередь чая.
— Ну, теперь рассказывай толком, кого это я из больницы к себе домой привез? — внезапно посерьезнев потребовал Леушин. — От Сереги-то у тебя одна рожа — а что за человек под ней и откуда столько про поморов знает, что-то не догоняю!
«И правда — выбраться помог, одежку принес… надо ответ держать…» Тимша вздохнул и принялся рассказывать — о погосте умбском, о провалах в памяти, мать к нойду пославших… и, скрепя сердце, о немчуре каянской, о набеге проспанном, молитве неведомо кем услышанной…
В любимой венькиной кружке забыто остывал дегтярно-черный настой. Глаза Леушина по-совиному округлились. Венька то кивал, то порывался вскочить, броситься за ему одному ведомыми подтверждениями… но оставался на месте, не желая прерывать затянувшуюся исповедь.
Наконец Шабанов замолк, рука помора задумчиво шевельнула чашку. Фарфор отозвался печальным звоном.
— Кру-у-то! — зачарованно выдохнул Леушин.
Несколько секунд тянулась пауза, потом Леушин встрепенулся:
— Стой! Мысля появилась — проверить надо!
Венька сорвался с места, юркнул в дальнюю комнату, донесся лихорадочный шелест книжных страниц.
— Нашел! — Леушин вернулся на кухню, победно размахивая тоненькой книжицей.
Книжка оказалась затрепанным учебником по истории родного края — по крайней мере так значилось на обложке.
— «…в 1589 году шведы разорили…..Ковду, Порью губу, Умбу…»
— В каком году? — недоуменно переспросил Шабанов. Семь тысяч девяносто восьмой на дворе!.. Был…
— А я про что?! — обрадовано затараторил Венька. — Ты на дату внимания не обращай — потом объясню![15] Дело в другом. Ты что-нибудь о наследственной памяти слышал?
Тимофей хотел отрицательно мотнуть головой, но Венька не нуждался в ответе:
— Впрочем, что это я? Значит так — что человек запомнил, чему научился, передается потомкам в виде спящей памяти. Понимаешь?
— Понять-то можно… — буркнул Шабанов, — поверить…
— Поверишь, куда денешься! В общем, все, что спит, имеет тенденцию просыпаться… оно и проснулось.
— И кто же я по-твоему? Морок этого самого Сереги?
Тимша сердито отпихнул чашку. По цветастой клеенке растеклась золотисто-коричневая лужица. Леушин невольно вздрогнул, однако язык работал независимо от чувства самосохранения:
— Смотря, чья память доминирует. Твой случай самый паршивый — практически ты… как там тебя зовут? Тимофей? И получается, что ты, Тима, Серегу со света сжил… и тело его занял.
Последние слова Леушин бросил жестко. Как выстрелил. На миг Тимше стало не по себе.
— Я что, просил? — неловко попытался оправдаться он, и память безжалостно ответила: «Да, просил. Молил!»
«И вымолил…»
— Жив твой Серега… — признался Тимша. — Я его, когда в первый раз услышал, за беса принял…
Леушин остро взглянул в глаза Шабанова, словно хотел отыскать в них затаившегося друга… пауза тянулась… тянулась… Тимша поежился.
— Ну… может быть, — уклончиво согласился Леушин.
Разговор сам собой заглох, воцарилась гнетущая тишина. Каждый, похоже, думал о своем.
О чем думал Леушин, Тимша мог догадаться. Мог, но не хотел — хватало других проблем.
— Сколько, говоришь, лет прошло? — переспросил он.
— Больше четырехсот…
Четыреста лет… от ровесников не то что живых — могил не осталось! Боль, кровь, сгоревшие монастыри, обезлюдевшие погосты — короткая строчка в тоненькой всеми забытой книжице… четыреста лет! Бездна!
Сердце ударило кузнечным молотом. Раз, другой, третий… Все громче и громче. До боли, до крика.
В такт ударам закачались стены, кухонный пол расколола извилистая трещина.
— Эт-то еще что? — пролепетал вмиг побелевший Венька… Ответа Шабанов не нашел. Да и некогда было искать.
Края разлома стремительно раздвинулись, из заполнившей пролом пустоты дохнуло могильным холодом. Тимша вскочил, отчаянно взмахнул руками, почувствовав, как сухим песком осыпаются под ногами мгновение назад прочнейшие доски…
Он сумел извернуться в падении, ногти скрежетнули по мелькающей перед лицом стене… всего-лишь скрежетнули.
Стены раздались, ушли в непроглядную тьму, высоко над головой стремительно уменьшался изломанный световой росчерк. Вскоре исчез и он.
Его несло в черноте. Кружило, бросало из стороны в сторону. Он задыхался, хрипел, рвал стянувшую горло рубаху… Грохот сердца заглушал все прочие звуки. Да и звучало ли что нибуль, кроме него?
15
До реформы Петра I счет лет на Руси велся от Сотворения мира, а год начинался с 1 сентября. Таким образом Весайнен пришел в Порью губу в начале сентября 7098 (1589) года.