Вальсирующие со смертью

— Это их образ жизни, позиция, убеждения. Нам, вдовцам, привыкшим к семейной жизни, требуется тепло, забота, ласка и общение с очень близким и родным человеком. Конечно, я понимаю, что в нашем возрасте трудно найти себе пару. Каждый прожил свою жизнь, имеет собственные взгляды, привычки, убеждения. Тут не обойтись без компромиссов. Нужно быть очень умными, деликатными и уступчивыми, чтобы создать новый и крепкий союз. А если начинать перевоспитывать партнера на свой лад, то уткнешься носом в стену. Либо эта стена устоит, либо ты ее разрушишь и будешь сидеть на обломках.

— Ты все очень точно улавливаешь. Но так бывает лишь в сказках. Мужчина по природе своей лидер. Он должен главенствовать. И не только потому, что он мужчина, а от боязни очутиться под каблуком жены.

Добрушин рассмеялся:

— Кажется, мы поменялись ролями. Я говорю те слова, что должна произносить женщина, а ты бросаешься мужскими тирадами. Выпьем за взаимопонимание между полами. Как только одна из сторон начинает делать что-то из принципа и самоутверждения, то все хорошее, созданное годами, превращается в прах. Когда мужчина или женщина берет топор и разрубает понятие «мы» на две части, то получается два «я». Разрубить несложно, но объединить два «я» в одно «мы» — ювелирный, кропотливый и очень долгий труд. Не каждый на это способен. У кого-то не хватает терпения, желания, любви. Эта работа сродни действиям сапера. Нужно иметь сильный волевой характер. Малейшая ошибка — и все рушится. А начинать все сначала не у каждого хватит воли. И слабаки принимаются за поиски нового счастья, наивно думая, что оно поджидает их за углом. Подходишь, берешь, и все в порядке. Не понравилось, бросил и пошел дальше. Углов на пути еще много, где-то еще что-то бесхозное лежит. А время идет, и ты выходишь в открытое поле, где нет ничего. Там гуляет ветер одиночества и, кроме опустошения, ничего тебя не ждет. Я хочу выпить за счастливое слово «мы». Крепкое и нерушимое, единое и неделимое.

Звон бокалов стал знаком согласия. Они выпили еще и говорили о счастье и взаимопонимании. Ей очень хотелось ему верить, но его голубые глаза оставались холодными. Она читала в них болезненный страх и растерянность. С чем это связано, ей трудно было понять. Иногда он излучал море обаяния, а иногда от него веяло холодом и безразличием, словно перед ней сидели два разных человека. К одному хотелось прильнуть всем телом и раствориться в нем, другого хотелось оттолкнуть и бежать куда глаза глядят. Почему так?

Ольга пыталась себя успокоить. Она ушла от мужа два года назад. Натерпелась она от него всякого. Была и сумасшедшая любовь, и скандалы, драки, примирения. Он даже бросался на нее с ножом, но ей удавалось убежать. Семьи не получилось. Сколотить сильное «мы» им не удалось. Может быть, поэтому ей чудилось, что от Петра исходит какая-то скрытая угроза. Всегда трудно и страшно ступать на ногу, если ты трижды ломал ее на ровном месте.

— Ты, кажется, работаешь врачом? — спросил он, меняя тему.

— Да, в больнице. Четверть века на одном месте

— Постоянство — хорошая черта.

— Главное, чтобы оно тебя не тяготило или не превращалось в банальную привычку. Даже в однообразии можно открывать для себя что-то новое. Человек не должен доводить свою работу до автоматизма.

— Ты права, но хорошо, когда жизнь не преподносит тебе неприятных сюрпризов. Бесконечные стрессы выбивают из седла, и человек увядает.

— Извини, я совсем забыла. Деньги я тебе привезла; Твой дом, природа, воздух, шампанское, цветы — все эти давно забытые ощущения привели меня в некоторую растерянность. Голова закружилась. Они в сумочке.

Он встал, подошел к комоду и поставил пластинку.

— Не хочешь потанцевать?

— Боюсь, отдавлю тебе ноги. Я сто лет не танцевала.

— Почему бы не вернуться к хорошим привычкам.

Она встала, подошла к нему и положила руки ему на плечи. Они закружились в вальсе, и вдруг она почувствовала леденящий холод, исходивший от партнера. Ей стало страшно, и она непроизвольно оттолкнула его от себя.

В эту секунду их взгляды встретились. Она увидела его глаза, и ужас парализовал ее. Зрачки расширились, и голубые добрые глаза превратились в черные, пожирающие, они пронизывали ее насквозь, как острый нож.

— Извини. Я не могу танцевать, мне нехорошо. Принеси, пожалуйста, холодной воды.

Несколько секунд он стоял не двигаясь, словно окаменевший, но потом очнулся, подошел к проигрывателю и остановил пластинку.

— Хорошо. Мы потанцуем потом.

Он старался не смотреть на нее, повернулся и направился к двери, ведущей на кухню. Там он немного остыл, прислонившись к стене, и ждал, пока сердце восстановит свой естественный ритм. Потом он открыл кран и вымыл лицо холодной водой. Что-то не так. Она испугалась. Почему? Чем он мог себя выдать? Где-то оборвалась какая-то очень важная струна, и инструмент начал фальшивить.

Семен достал из стола кружку, налил воды и вернулся в комнату. Ольги на месте не оказалось.

— Стерва! Ты не уйдешь от меня!

Он бросился к двери и выскочил на крыльцо. Она появилась из глубины сада с сумочкой в руках.

— Ольга! Ты меня напугала.

— И ты меня тоже.

— Чем же? Я ничего плохого тебе не сделал.

— Просто не успел. Послушай меня, Петр. Может быть, я не права…

— Зайди в дом, и там поговорим.

— Нет, мне хочется подышать свежим воздухом. Я тут более уверенно себя чувствую. Моя подруга замужем за милиционером. Она мне рассказывала, что в нашем районе пропадают женщины, а потом их трупы находят в лесу. Еще она сказала, что все они продают свои квартиры. Я тоже продала свою квартиру, чтобы купить новую в другом районе. Адвокат по фамилии Нодия послал меня к гадалке, и та нагадала мне тебя. И я, дура, во все поверила. Увидев тебя впервые, я потеряла самоконтроль. Да, таких мужчин не часто встретишь. Но сейчас до меня дошло — все вы звенья одной цепи.

— Я не знаю никакого адвоката. Меня не интересует твоя квартира.

— Возможно, ты обычный исполнитель. Если так, то мы сможем договориться по-хорошему. Если ты приблизишься ко мне, я начну кричать.

— Сумасшедшая! Что за чушь ты несешь?!

— Пусть чушь, но я не хочу быть убитой и выброшенной в лес на съедение муравьям. Слушай меня и не перебивай. — Она проглотила слюну, голос ее дрожал, но Ольга продолжала: — Десять тысяч, которые я тебе привезла, спрятаны на твоем участке. Я это сделала только что. На столе лежит сотовый телефон. Как только я окажусь в безопасном месте, то сразу же позвоню тебе и скажу, где они спрятаны. Сам ты их не найдешь. Нормальная, справедливая сделка. И волки сыты, и овцы целы. На другие условия я не согласна.

— А если ты не позвонишь? — совершенно спокойно спросил Добрушин. — Может, ты и денег не привозила, а так, блефовала.

Она открыла сумочку и достала банковские ленточки.

— Я только что распаковала пачку. Она не пролезала целиком в то место, куда я запихнула деньги.

— Остроумно придумано. Но ты же понимаешь, что я знаю твой адрес и если ты меня обманешь…

— Никто ни о чем не узнает. Это будет расплатой за собственную дурость. А домой, как ты понимаешь, я больше не вернусь. Мою квартиру наверняка уже продали. Ну а с этим грузином я найду способ рассчитаться. Тебя это не коснется.

— Вот что, Ольга. Сделаем так. Я провожу тебя до станции. Там полно народу, и, когда к платформе подойдет электричка, ты мне скажешь, где лежат деньги. Только без глупостей. Компромисс может быть только таким. По-другому не получится.

Она подумала и согласно кивнула.

— Хорошо, ты пойдешь первым, я на два шага позади тебя.

Добрушину ничего не оставалось, как согласиться. Шаг слишком рискованный. На нем был надет мундир полковника, рубашки под кителем не имелось, она мешала бы работе кинжала. Вернуться в дом — значит упустить женщину. Такая прыткая коза ускользнет в одну секунду, а кругом лес. Идти через поселок — значит попасть в окуляры бинокля отставного подполковника. Что он подумает, увидев его в военной форме с женщиной, которую потом найдут мертвой? На него и так смотрят косо, а Горелов уже давно сделал свои выводы. Медлить нельзя.