Страница 49 из 171
Картечный выстрел был сделан поспешно несколькими баварскими офицерами, которые увидели, что их солдаты готовы открыть ворота крепости. Сами солдаты изменили направление прицела, и таким образом получилось, что никто не был ранен. Но когда гарнизон в Ландау увидел, какое действие оказал этот сделанный наудачу выстрел, о сдаче, конечно, не было больше и речи.
Но герой Бленкер не такой человек, чтобы не взять реванша за подобную неудачу. Теперь он решил завоевать Вормс. Он двинулся из Франкенталя, где командовал батальоном. Те несколько гессенских солдат, которые находились в Вормсе, разбежались в разные стороны, и герой Бленкер с барабанным боем вступил в свой родной город. После того как освобождение Вормса было торжественно отпраздновано завтраком, состоялось главное торжество, а именно — приведение 20-ти оставшихся в городе по болезни гессенских солдат к присяге на верность имперской конституции. Однако в ночь после этих огромных достижений имперские войска Пёйкера выставили орудия на правом берегу Рейна и ранним утром весьма нелюбезно разбудили победоносных завоевателей канонадой. Не могло быть никакого сомнения: имперские войска стреляли с того берега настоящими ядрами и гранатами! Не говоря ни слова, герой Бленкер собрал своих храбрецов и, не поднимая шума, ретировался из Вормса обратно во Франкенталь. Его дальнейшие геройские подвиги будут воспеты музой в надлежащем месте.
В то время как в округах люди самого различного склада каждый по-своему коротали время, в то время как солдаты и бойцы народного ополчения, вместо того чтобы проводить учение, распевали песни в трактирах, в Кайзерслаутерне господа офицеры были заняты измышлением самых глубокомысленных стратегических планов. Речь шла не более и не менее, как о возможности удержать такую маленькую, с нескольких сторон открытую провинцию, как Пфальц, при помощи боевых сил, существовавших почти только в воображении, против весьма реальной армии, насчитывавшей свыше 30000 человек и 60 пушек. Именно потому, что все проекты были здесь одинаково бесполезны и одинаково абсурдны, и именно потому, что здесь отсутствовали все условия для составления какого бы то ни было стратегического плана, — именно поэтому эти глубокомысленные военные деятели, выдающиеся умы пфальцской армии, решили выдумать какое-нибудь стратегическое чудо, которое преградило бы пруссакам дорогу в Пфальц. Каждый новоиспеченный лейтенант, каждый опоясанный саблей забияка из академического легиона, — организованного, наконец, под покровительством г-на Шнайде, причем все в нем получили чин лейтенанта, — каждый канцелярист глубокомысленно морщил лоб над картой Пфальца в надежде открыть стратегический философский камень. Легко представить себе, к каким смехотворным результатам это приводило. Особенным предпочтением пользовался венгерский метод ведения войны. От «генерала» Шнайде до последнего непризнанного армейского Наполеона, ежечасно можно было слышать фразу: «Мы должны действовать, как Кошут. Мы должны отказаться от части нашей территории и отступать — в ту или другую сторону, в горы или в долину, смотря по обстоятельствам». «Мы должны действовать, как Кошут», — кричали во всех трактирах. «Мы должны действовать, как Кошут», — повторял каждый капрал, каждый солдат, каждый уличный мальчишка. «Мы должны действовать, как Кошут», — добродушно повторяло временное правительство, которое отлично сознавало, что ему не следовало вмешиваться в эти дела, и которому, в конце концов, было безразлично, как будут действовать. «Мы должны действовать, как Кошут, иначе мы погибли». — Пфальц и Кошут!
Прежде чем перейти к непосредственному описанию военных действий, я должен еще кратко остановиться на происшествии, о котором писали в ряде газет: о моем кратковременном аресте в Кирхгеймболандене. За несколько дней до прихода пруссаков я сопровождал моего друга Молля, при выполнении взятой им на себя миссии, до границы Пфальца, до Кирхгеймболандена. Здесь стояла часть рейнско-гессенского отряда, где у нас были знакомые. Вечером мы сидели в гостинице с ними и с другими волонтерами из этого отряда. Среди волонтеров было несколько тех серьезных, полных воодушевления «людей дела», о которых многократно уже говорилось и которые не видели никаких трудностей в том, чтобы имея мало оружия, но много воодушевления, разбить любую армию мира. Это были люди, которым по части военного дела до этого в лучшем случае приходилось наблюдать развод караулов, которые вообще никогда не задумывались о материальных средствах для достижения какой-либо цела и которые поэтому в большинстве своем, как я впоследствии многократно имел случай убедиться, переживали при первом же сражении такое сокрушительное разочарование, что весьма поспешно обращались в бегство. Одного ив этих героев я спросил, действительно ли он считает возможным разбить пруссаков при помощи находящихся в Пфальце тридцати тысяч сабель и трех с половиной тысяч ружей, в числе которых много заржавленных карабинов; я уже собирался позабавиться священным негодованием оскорбленного в своем благороднейшем воодушевлении человека дела, как вдруг вошла стража и объявила, что я арестован. В этот самый момент я увидел, что сзади на меня собираются наброситься с яростным видом два человека. Один из них представился как гражданский комиссар Мюллер, другой был г-н Грейнер, единственный член правительства, с которым я не познакомился поближе из-за его частых отлучек из Кайзерслаутерна (этот господин втихомолку превращал свое имущество в движимость), а также из-за того, что он подозрительно походил на нытика. Тут поднялся один мой старый знакомый, капитан рейнско-гессенского отряда, и заявил, что в случае моего ареста он и значительное число лучших людей отряда немедленно покинут его ряды. Молль и другие хотели силой защитить меня. Присутствующие разделились на две партии. Сцена грозила стать интересной; я заявил, что, конечно, охотно позволю себя арестовать: пусть все, наконец, увидят, что собой представляет пфальцское движение. Я ушел в сопровождении стражи.
На следующее утро после комического допроса, которому подверг меня г-н Циц, я был передан гражданскому комиссару, а тот, в свою очередь, передал меня жандарму. Жандарм, которому приказано было обращаться со мной, как со шпионом, надел мне наручники и повел пешком в Кайзерслаутерн; меня обвиняли в недостаточно уважительном отношении к восстанию пфальцского народа и в подстрекательстве против правительства, о котором я, кстати сказать, не упомянул ни слова. По дороге я добился того, что мне дали повозку. В Кайзерслаутерне, куда уже раньше меня успел приехать Молль, я нашел членов правительства, конечно, в большом смущении по поводу промаха бравого Грейнера и еще в большем смущении по поводу дурного обращения, которому я подвергся. Само собой разумеется, что я устроил этим господам надлежащую сцену в присутствии жандарма. Так как от г-на Грейнера еще не было получено отчета, то предложили меня освободить под честное слово. Я отказался дать честное слово и отправился в окружную тюрьму, — без конвоя, как было решено по предложению Д'Эстера. Д'Эстер заявил, что он не может оставаться в правительстве после такого обращения с его товарищем по партии. Чирнер, который только что приехал, также выступил очень решительно. В тот же вечер событие стало известно по всему городу, и все приверженцы решительного направления немедленно стали на мою сторону. Кроме того, пришло известие, что событие вызвало волнение в рейнско-гессенском отряде и большая часть его хочет разойтись по домам. Этого было более чем достаточно для того, чтобы доказать членам временного правительства, с которыми я ежедневно встречался, необходимость дать мне удовлетворение. После того как я самым приятным образом провел 24 часа в тюрьме, ко мне пришли Д'Эстер и Шмитт; Шмитт заявил мне, что я подлежу освобождению без всяких условий и что правительство надеется, что я и в дальнейшем не откажусь принимать участие в движении. Он сообщил кроме того, что издан приказ, воспрещающий отныне доставлять политических заключенных в оковах, и что продолжается следствие о виновниках этого недостойного обращения, а равно об аресте и его причине. После того как правительство, которому г-н Грейнер все еще не прислал никакого отчета, дало мне таким образом всяческое, возможное для него в данный момент, удовлетворение, обе стороны отбросили официальный тон и вместе распили в «Доннерсберге» несколько кружек вина. На следующее утро Чирнер отправился в рейнско-гессенский отряд, чтобы успокоить его, и я дал ему с собой записку в несколько строк. Г-н Грейнер по возвращении в Кайзерслаутерн так ужасно походил на нытика, что получил от своих коллег двойную головомойку.