Другой

— Кто же здесь еще остался?!!.. — крикнул он внутри себя вслед неведомому другу.

— Два-три человека наберутся, не более, — осветился ум Одинцова ответом.

— Да как вас зовут? — радостно взвизгнул Лёня, в уме конечно.

— Это не тайна, Леня. Меня зовут Аким Иваныч. Запомни это имя навсегда…

И Аким Иваныч стал недоступен, словно провалился.

Лёня вдруг решил проанализировать ситуацию. Но воззвал: «Аким Иваныч! Как я могу не думать?» «Глупости можно думать, — выплыл все-таки ответ от недоступного. — Но, не дай Бог, что-нибудь серьезное».

Лёня устыдился своего стремления к анализу. Стал пристально вглядываться, где он и что. Никаких человеков в этом корабле света он не увидел. Но этот сгусток энергии и света продолжал куда-то двигаться, не двигаясь по существу. Иными словами, Лёня понял, что ничего определить словами, что являлось вокруг и внутри, он не в состоянии.

— Аким Иваныч! — слезно позвал он. — А где же те два-три человека?

— Ты стал надоедлив, как собачонок, Леня. Это не позиция в сфере неописуемого. Может быть, сам увидишь их, когда надо. Первым увидишь… Но хватит. Я сам возникну…

Лёня совсем смирился. Он вспомнил своего кота, который все время спал. «Как я хотел бы быть таким котом, — вздохнул он в душе, — ни о чем не думать, а только мурлыкать и мурлыкать. Мурлыкать во сне год, два, три, сто лет, двести, триста… до конца. Но мне этого не дано».

Вдруг, при полном молчании всего и вся, двери открылись. «Это мой конец! — подумал Леня. — Аким Иваныч! Аким Иваныч! — завопил он в истерике, — не пускайте меня туда! Аким Иваныч! Я не готов!»

Никакого ответа. Одно молчание.

Но некая сила заставила его успокоиться. И он утих. Внезапно появилось иное, духовное зрение.

Он увидел, что по некоей светоносной дороге, распростертой не только над всеми Вселенными, но и самим небом с его мирами, идет одинокий человек. Он идет туда, где возникло нечеловеческое существо, подобное Солнцу. Что было внутри этого сияния, Лёня не мог и помыслить. Он только заметил, что голова человека превратилась в такое же Солнце, только очень маленькое, но той же природы. Поэтому человек и шел к себе подобному… Далее Лёня потерял все: мысль, сознание, рассудок… Но когда очнулся, увидел, что он по-прежнему в корабле. И немыслимый этот корабль продолжал свое движение, уже, конечно, давно вне всякого пространства. Лёня, дико озираясь на самого себя, стал неслышно орать, топать душою, словно его душа превратилась в слона, и вести себя так, что даже жизнь в сумасшедшем доме показалась бы банальной по сравнению с состоянием его души.

Он уже не осознавал, кто он такой, хотя все время помнил Акима Иваныча. Где-то мельком почувствовал, что опять открылись двери, и кто-то вышел, если так можно выразиться. Бедованию его души, казалось, не было конца. Возникало порой только одно: «Когда же меня выпустят, куда мы летим?» Мгновенно возник ответ, но уже не Аким Иваныча. Голос был суровый и очень далекий: «Мы летим в Бездну». Однако Одинцову теперь было все равно: летит ли он в Бездну или в Неописуемую Реальность. И внезапно все кончилось. Но он не провалился в Бездну, владеть которой мог только Бог или никто. Где он оказался, — на «корабле» или еще где-то, — теряло всякий смысл об этом думать. Главное, возвратился ясный разум и свет в душе. Так же совершенно ясно звучал словно в уме высший голос — чей? — нелепо об этом было спрашивать! Голос был тих и доброжелателен и безучастен одновременно. «Ты, конечно, не знаешь, почему тебя никуда не пустили. Ведь на этот корабль попадают только те, срок которых исполнился. Ответ прост: для тебя, для твоей души еще нет места нигде. Оно не приготовлено и неизвестно будет ли готово. Такая уж у тебя душа, дорогой. Вижу, что ты очень удивился этому, даже выслушал все это содрогнувшись. Но ты не знаешь своей души, вот в чем суть. То, что ты называешь своей душой — кусок бреда, это не твоя душа. И вот для твоей подлинной души — нет места нигде — ни в аду, ни на небе, ни в Вечности, ни даже в Бездне. Нигде нет ей места, ибо для такой души, как твоя, все немыслимо. Вот так, дорогой. Я вижу, ты содрогаешься. Ты, может быть, плачешь? Возвращайся. На земле, в теле будет спать твоя потайная и позабытая душа, и там ты будешь только Лёней Одинцовым. Прощай, но, может быть, не навсегда. Внезапно место обнаружится и возьмет тебя… Не исключено».

глава 2

Лёня открыл глаза. Над ним нависало полустарушечье лицо с седыми волосами. Глаз почти не было. Оно показалось ему таким бессмысленно-жутким, что Лёня заорал.

— Прозрел что ли? — бормотнуло лицо.

Лёня выпучил сознание.

— Ты что, Одинцов, ты что? — от его кровати отшатнулась женщина в белом халате. — Заговорил, наконец.

Лёня чуть-чуть приподнялся. Лицо женщины уже не казалось жутким.

— Где я?

— Где ты? Не узнал? В больнице, в реанимации.

— Не может быть!

— Знаем мы вас, паразитов, — продолжала нянечка. — Вчера одному тут делали операцию, так он всех врачей обмочил. А ведь они ему жизнь спасали. Сколько раз я ему говорила: Урнов, не забудь перед операцией сходить в туалет…

Но безучастно-отсутствующий вид Одинцова подействовал и на нее. Покачав головой, она заворковала: «Ладно, раз уж очнулся, вызову врача». И она исчезла.

…Врач пришел не в меру серьезный.

— Что, не умер? — спросил он у шлепавшей за ним медсестры.

Лёня закрыл глаза. «Хорошо бы ничего не видеть и не знать», — подумал он. Но врач коснулся его носа.

— Молодой человек, вы осознаете кто вы и где вы?

Ответа не последовало.

— Как его показатели? — спросил он у сестры.

— Нормальные для его положения. — И она сунула доктору листок.

Лёня открыл глаза.

— Что со мной было?

Врач присел на кровать.

— Вас привезли сюда бессознательным. Потом была клиническая смерть, а после — коматозное состояние, впрочем, довольно странное. И из всего этого мы вас вывели.

Лёня же почувствовал, что эти трое (врач, медсестра и нянечка) вот-вот сбросят свои человеческие лица, и обнажатся вдруг бесовские хари с оскаленной пастью и огненно-сверкающими глазами. Вот, вот еще мгновение… И эти черти закружатся вокруг него в дико-нечеловеческой пляске, задирая вверх ноги и целуя свои половые органы. И вся комната превратится в вихрь их пляса. А там, в углу уже поднимается с кровати чья-то бесовская фигура в белом.

И в этом вихре они уведут его в свои голубые края… Вот чья-то рука тянется к лицу, чтобы сбросить маску… уже виднеются оскаленные клыки небытия… И эта палата бесов вместе с ними, с Лёней провалится в бесконечную черную пропасть.

Лёня хотел закричать, но не смог. Крик ушел в себя. Шли мгновения, минуты, но комната никуда не проваливалась. Врач безучастно смотрел на Леню и проверял его пульс. Холод, исходящий от него, словно убивал горячку бесов. Его равнодушие поразило Леню. «Тут что-то не то. Где я?» — подумал он.

Сделав усилие, вспомнив, что у него есть родня, он решил проверить, существуют ли они на самом деле. Ему не верилось, что он в больнице. «Какие уж здесь больницы, на том свете» — задумался он. И осторожно оглядываясь, спросил:

— А можно ко мне придут мои родные, мать, брат и жена?

Врач спокойно ответил:

— Они уже приходили. Но мы не пустили их. В реанимационное отделение вход запрещен.

И он ушел.

Сестра вдруг улыбнулась:

— Да вас очень скоро переведут в общую палату. У вас все показатели отличные. Вы как-то уверенно вернулись к жизни. Никто не ожидал. Считайте себя счастливчиком.

— Когда в общую? Я хочу видеть родных, вы не обманываете? — забеспокоился Лёня и покраснел, как девушка.

Сестра расширила глаза:

— Да скоро вас переведут! У нас в реанимации долго не держат. Потому, что мест не хватает, а народ прет в реанимацию, как ненормальный. Кругом одно недоразумение.

И она, ворча себе под нос, вышла. Никто не менял его обоссанную простынь, да и ему было на это наплевать. Он ссал лежа, прямо в постель, как будто мира не существовало…