Страница 1 из 3
I
В казачьей станице Веселый Куст уже три дня готовились к приему дорогих заграничных гостей. Станица разметала свои избенки у подножия горы Караульной, отрога Общего Сырта. Кругом — ни кустика, ни былинки, и только старые громадные пни по скату горы свидетельствовали, что здесь когда-то стоял громадный сосновый бор. Башкиры его берегли не одну сотню лет, но надвинувшаяся «казачья цивилизация», как выражался горный инженер Черноногов, не согласилась с его существованием и свела все до последней веточки. Станичные старички и старушки еще помнили столетние сосны, куда ребятами бегали за грибами, а теперь от бора остались одни пни, точно гнилые зубы. Да, прежде все было: на горе стоял бор, под горой протекала горная речка Незамайка, в речке было видимо-невидимо рыбы и т. д. Когда вырубили бор, Незамайка пересохла, а рыбу выловили дотла еще раньше. Одним словом, дыхание казачьей цивилизации сказывалось на всем.
Сама по себе казачья станица, как и все казачьи станицы, ни издали, ни вблизи ничего привлекательного не представляла, кроме казачьего убожества и непокрытой бедноты. Избенки крохотные, кое-как сгороженные из березы и осины, крыши соломенные. Единственная станичная улица заменяла собою помойную яму и место свалки всякого домашнего сора и не просыхала даже в самое жаркое лето. Лучшая изба — сравнительно, конечно, как и все на свете, — принадлежала станичному атаману Кузьме Псалму. В ней сейчас помещалась главная контора золотых промыслов Мутных и К. Прииски были разбросаны в верховьях Незамайки и по ее притокам.
Сейчас в конторе находились сам хозяин Егор Никитич, седенький старичок с козлиной бородкой, выбившийся в золотопромышленники из простых рабочих, и горный инженер Черноногов, полный, упитанный господин за сорок лет, с красным носом и красивыми глазами навыкате. Хозяин все сидел у окна и угнетенно вздыхал, а Черноногов все время придумывал, что бы ему съесть, благо всевозможных закусок было заготовлено достаточно.
— Если взять сардинку и посыпать ее зеленым сыром, — думал вслух Черноногов, — да прибавить костяного мозга, да поджарить испанского лучку, да гарнировать фаршированными оливками…
Он закрывал глаза, чмокал жирными красными губами и безнадежно махал затёкшей от жиру короткой рукой.
— Егор Никитич, что же это будет, а? — спрашивал он, охваченный съедобным изнеможением.
— Надуют эти самые французы — вот что и будет, — ворчливо отвечал Мутных. — И что это тебе только далась эта самая еда?
— Еда? Ах, ты, сыромятный человек… Да в еде вся сила! Не понимаешь? Вот ты наешься своего студня из бычьих ног, нахлебаешься редьки с квасом, наешься зеленого лукаі— сидеть с тобой ірядом нельзя. А тут приедут люди культурные. Одним словом, цивилизация… Все-таки не понимаешь?
— Чего тут понимать? Такие же люди, как и мы, грешные… У них свой закон, у нас свой. Только и всего…
Черноногов возмущался. В молодости он был раза два в Париже, когда там пела Жюдик, и считал себя специалистом по части заграницы. Ни одного спектакля с m-me Жюдик[1] не пропустил и пообедал во всех лучших ресторанах.
— Французы — самый веселый народ, — объяснял он. — Только французы умеют веселиться и жить вообще. Мы дикари… Да, настоящие дикари… И потом… да… Да что тут говорить, все равно ничего не поймешь! Кстати, где Кузьма?
— Сам же ты его послал за этой киргизкой.
— Ах, да. Красавица эта Макэн… А французы любят красивых женщин и знают в них толк.
Мутных вскакивал, начинал бегать по комнате и отплевывался.
— Грешно это, Антон Павлыч, да. Не стало тебе по станицам казачек? Нет, подавай ему нехристь… Тьфу! Тьфу! Тьфу!
Да я и куска в рот не возьму, когда она будет в избе… Не хочу греха на душу брать. Да…
— Опять не понимаешь ничего… Ведь это настоящий шик: этнографическая горничная… Ха-ха!.. Живая этнография, понимаешь?
— Она и в избе будет в шапке ходить. Подумать-то, так тошно.
— Глупости. Мы этой этнографией так сразу и придавим милейших наших французов.
— Ох, горе душам нашим! Только что и будет… Не отмолишь потом грехов-то.
— Вот продадим прииски, тогда и молись, сколько душе угодно…
— Что-то от Введенского нет письма.
— Что ему писать — он ждет французов в Златоусте. Срочная телеграмма из Парижа получена еще на той неделе.
Ждет-то он ждет, а я до смерти боюсь этих самых обвокатов… Увертливы уж очень.
Есть чего бояться… Мы сами кого не обманули бы.
— Ох, продаст он нас, — стонал Мутных.
— У нас условие…
— Да ведь условие-то он сам же писал. Да… Он и с нас сдерет и с французов сдерет…
Дело шло о продаже промыслов французской анонимной компании, представителей которой ждали сейчас в Веселом Кусте. Простой приисковый старатель из раскольников, Мутных случайно разбогател и сделал целый ряд новых заявок. Но разрабатывать их у него не хватало денег, и заявки пустовали. Чтобы вывернуться, Мутных затеял устроить компанию и сразу попал на таких компаньонов, как горный инженер не у дел Черноногов и провинциальный адвокат Введенский. Мутных хотел убить двух зайцев разом: и горный инженер и адвокат были люди нужные по своим специальностям. Но оба компаньона оказались на беду полными бессребрениками, и Черноногов весело отшучивался на эту тему.
— Я себя считаю на золотую валюту, — оправдывался он. — Счет на серебряные рубли не для меня… Я стою выше предрассудков.
Единственным выходом из этого положения для Мутных являлась продажа промыслов. Иностранцы за последние годы просто наводняют Урал своими капиталами, и Введенский предложил устроить продажу. Дело было аховое, и Мутных действительно трепетал за собственное существование.
Атаман Кузьма Псалом явился рано утром. Он ехал на мохноногом рыжем иноходце, а за седлом боком сидела Макэн, очень красивая девушка-киргизка, в серой мерлушчатой шапке и в пестром шелковом бешмете.
— Вот какую птаху привез… — объяснял атаіман, спешиваясь. — Сам бы ел, да деньги надо.
В наружности атамана ничего атаманского не было. Самый простой мужичок с песочной бородкой и кривой на один глаз. В качестве станичного начальства он ничего не делал и только выискивал даровой выпивки. И сейчас он был под хмельком, хотя и держался в седле крепко.
Черігоногов сделал Макэн настоящий солдатский смотр. Девушка улыбалась, показывая два ряда чудных зубов. Это была настоящая степная красавица, с таким тугим степным румянцем и шелковым загаром.
— Я думал, что тебя отец не отпустит, — говорил Черноногов, довольный осмотром.
— Отчего ему не пускать? — ответила девушка. Она говорила бойко по-русски. — Я не замужем…
У атамана Кузьмы Псалма была жена, рябая, костлявая баба, но Черноногов вперед выговорил условие, чтобы она не смела и носу показывать, когда приедут французы.
— Поверьте, я уж знаю, какой вкус у французов, — уверялон. — А твоя Дарья, Кузьма, все дело испортит.
1
Жюдик Анна (1846–1911) — французская опереточная актриса; неоднократно выступала в Петербурге.