Жильцы

Лессер, не раз бывший свидетелем подобных сцен, поспешил вон из комнаты.

*

Десять минут спустя он схватил со сковороды гамбургер, выключил газ и, зашнуровав ботинки, сбежал вниз по лестнице обратно к Биллу.

Негр сидел голый за столом, склонив голову над рукописью. Он был в очках, но читал так, словно ослеп. Его крупное тело, отражая верхний свет, казалось памятником, высеченным из камня.

Лессер, изумленный, спросил себя: что это, самообуздание или попытка выпустить пары? Быть может, он сравнивает свою плоть со своим черным творением на бумаге? Или непостижимым образом утверждает непоколебимость своей принадлежности к неграм?

— Билл, — с чувством произнес он, — я недосказал вам кое-что.

— Я бросаю писать, — сказал негр, ласково подняв взгляд. — Вы в этом не виноваты, Лессер, так что пусть это не бередит вам душу. Я решил, что это не мужская работа, она лишь подтачивает здоровье и надрывает мне сердце. Я знаю, что я должен делать, так почему бы мне этого не делать? Я должен подвигнуть свою намозоленную жопу на настоящее действие. Я должен помочь своим страдающим черным братьям.

— Искусство — тоже действие, не сбрасывайте его со счетов, Билл.

— Я должен действовать по-своему.

— Забудьте все, что я сказал, и пишите так, как вы должны писать.

— Я должен идти дальше.

Билл взглянул на дверь, затем на окно, словно пытаясь определить направление своего будущего движения.

— Что еще вы мне хотите сказать?

— Вот что, — Лессер говорил так, словно еще шаг — и он наконец-то достигнет цели. — Мы с Айрин любим друг друга и хотим пожениться, как только я закончу книгу. Мы думали, вам это будет все равно, ведь вы в какой-то мере уже порвали с ней. Вы сказали об этом и мне, и ей. Сожалею, что не сказал вам об этом раньше.

Билл, оторопев, начинал верить услышанному. Горестный и ужасающий стон, протяжное стенание истязуемого, словно извергнувшись из трещины в земле, вырвалось откуда-то из самого его нутра.

— Она моя верная сучка. Это я обучил ее всему, что она умеет. Она даже не умела е.., это я научил ее.

Он вскочил и угодил головою в стену, при этом его очки разбились и упали на пол. Его голова билась об стену с глухим стуком, так что висящие на стене картины обагрились кровью. Лессер, весь боль и ужас, сжал Биллу руки, пытаясь удержать его. Негр вывернулся, захватил его руку и шею и, всхрапнув, швырнул его через спину головой прямо в стену. Лессер упал на колени, сжал голову руками от слепящей боли. Кровь залила ему глаза. Билл подхватил его под мышки, поднял и подтащил к окну.

Лессер, придя в себя, уцепился обеими руками за оконную раму, уперся в нее со всей силой пораженного страхом человека, между тем как негр, со вздувшимися жилами, с дикарской силой толкал его все вперед и вперед. Рама треснула, и через день, а может и через неделю, большой кусок стекла с зазубренными краями со звоном упадет на цемент аллеи внизу. Лессеру представилось, как его швыряют вниз, как расплескиваются его мозги. Какой печальный удел для писателя! Какой безумно печальный удел для его книги! В небе над пустынными крышами луна набрасывала покрывало света на гнетущие окружающие ее облака. Внизу в густом мраке брезжил красный огонь. Луна медленно наливалась чернотой. Вся ночь вселенной сгустилась в комок боли в голове Лессера.

Он с криком надавил пяткой на голую стопу Вилли. Негр судорожно глотнул воздух, на какое-то мгновение ослабил хватку. Лессер вывернулся из его потного захвата, и они сцепились, покатились, как борцы, по комнате, опрокинули стол, машинка грохнулась на пол. Лампа тоже упала, ее свет, навевая жуть, бил теперь снизу. Они кружили друг за другом, как в театре теней. Глаза Вилли сверкали, дыхание звенело, как металл. Они дрались и сопели, издавая животные звуки, — Вилли припадал на одну ногу, Лессер любым способом старался прорваться к двери. Вот они схватились опять, негр тянул Лессера к себе, тот отбивался. Они разошлись, выбросили руки, пытаясь схватить друг друга, и снова сцепились — голова к окровавленной голове.

— Ты надул меня, х...ев еврей, чтобы увести от меня мою сучку, заставлял меня работать.

— Давайте прекратим драку и поговорим, не то мы забьем друг друга насмерть.

— Мне тебя надо было ненавидеть, белокожий говнюк, вот о чем я забыл. Вот где я дал маху. Теперь буду ненавидеть тебя до конца твоей жизни.

Ни тот, ни другой не ослабляли хватки; Лессер пытался оттеснить Вилли от окна, негр, напрягшись всей массой своего тела, отставив ноги назад, чтобы уберечь их от пяток Лессера, снова притиснул его к разбитому окну.

Дверь распахнулась: Левеншпиль таращился на них в величайшем изумлении.

Он взмахнул обеими руками. — Вы, грязные сукины дети! Я привлеку вас к суду.

Они отскочили друг от друга. Вилли подхватил что-то из одежды, пригнувшись, обежал перевернутый стол, пронесся за спиной изумленного домовладельца и исчез.

Лессер сидел на полу, обтирая лицо подолом рубахи, потом лег на спину. Грудь его высоко вздымалась и опускалась, он дышал ртом.

Левеншпиль прижал к сердцу свою волосатую руку и, глядя сверху вниз на вымазанное кровью лицо Лессера, заговорил с ним, как с больным родственником:

— Боже мой, Лессер, посмотрите, что вы с собой сделали. Вы сами себе враг, причем враг злейший. Это надо же — привести ко мне в дом голого негра. Если вы не послушаетесь моего совета и не съедете, в одно прекрасное утро вы проснетесь в могиле.

*

Лессер дважды звонил Айрин, пока приводил себя в порядок. Она не отвечала. Он зачесал волосы так, чтобы прикрыть рану на голове, сменил запятнанную кровью рубаху и, взяв такси, поспешил к ней домой.

Когда он прибыл туда, оказалось, что Вилли опередил его и уже уехал. Она еще не оправилась и плакала. Вилли явился босой, вытащил пару тапочек из одной из картонных коробок, упакованных Айрин, надел их, умылся, намылив свой окровавленный выпуклый лоб. Они крупно поговорили. Он был весь в синяках, задыхался от ярости, глаза были как у бешеного. Он ушел, посадив ей синяк под глазом и разбив губы. Когда явился Лессер, она была вся в слезах, вне себя от обиды и ушла плакать в ванную, спустила воду в унитазе и вернулась, не переставая плакать. Она была босая, в бюстгальтере и нижней юбке, волосы, схваченные заколкой-пряжкой, торчком стояли на затылке. Губы распухли, под левым глазом синяк, покрасневшие глаза полны слез. Серьги как сумасшедшие позвякивали при каждом ее движении.

— Я же просила тебя позволить мне объясниться с ним, — сердито прорыдала она. — Ты мог хотя бы сказать мне, что сам собираешься сделать это, черт побери.

— Я не успел, все вышло так внезапно.

— Ах, бля, не успел! Это все твоя проклятая гордыня. Тебе непременно надо было самому сказать. Это твое призвание — все всем говорить. Не мог подождать.

— Я ждал, — сказал Лессер. — Я жду. Я чертовски долго ждал, чтобы ты сказала ему. Это была чистая фантазия с твоей стороны — думать, что он собирается бросить тебя. Все могло бы оставаться по-прежнему годами. Я должен был что-то предпринять.

— Я знаю Вилли. И я знаю: он больше не был счастлив со мною. Уж я-то его знаю.

— За кого ты беспокоишься: за него или за меня?

— Я сказала тебе: я люблю тебя. А беспокоюсь за Вилли.

— Он хотел выбросить меня из окна.

Она заломила руки.

— Нашей драке положил конец Левеншпиль.

Они обнялись.

Лессер рассказал, что прочел главу книги, задуманной Вилли; она оказалась неудачной. — Я сказал ему это и все же, кажется, не сумел ничего сказать. Пришлось спуститься вниз и объяснить, в какой еще роли я вошел в его жизнь. Тут-то он и раздухарился. Ужасно, что он ударил тебя.

— Он обзывал меня всякими грязными словами, — сказала Айрин. — Сказал, что его тошнит от одного моего вида. Что я оскорбила в нем негра. Двинул мне в глаз кулаком и ушел. Потом вернулся за своими картонками, ударил меня по губам и снова ушел. Я заперлась в ванной. Это третий синяк, который он мне подставил.