Лучше бы я остался дома

– Какое право?! – произнесла она, стиснув зубы.

– Почему вы так возбуждены? – спросила миссис Смитерс. – Я только хочу ему помочь… помочь вам обоим.

– Обойдемся без вашей помощи.

– У меня нет никаких задних мыслей – ни относительно его, ни относительно вас. И не хочу я его у вас отбивать. Прекрасно понимаю, как он вам дорог.

– Черта с два он мне дорог.

– Ну ладно, милочка, мне вы таких сказок не рассказывайте. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Просто вы женщина того типа, что вечно разыгрывает чью-то мамочку.

Мона стояла и смотрела на нее в упор. Мне показалось, что пора вмешаться. Взяв миссис Смитерс под руку, я сказал:

– Подождем на улице.

Миссис Смитерс на миг заколебалась, но потом вышла со мной во двор и тут же, не останавливаясь, направилась на улицу.

– Мне ужасно жаль, – начал извиняться я.

– Выбросьте это из головы, – сказала она. – Я ее понимаю. Это патологический случай. Ее мучают разочарование и тоска. Знаете, что ей нужно сделать? Вернуться домой. В Голливуде ей делать нечего.

– Насколько я знаю, и таких, как я, тут пруд пруди, – заметил я.

– Себя вы к ним не причисляйте, милый, ни в коем случае. Перед вами большое будущее. Вам не помешает, если я о нем немного позабочусь?

– Ну… пожалуй, нет.

Открыв сумочку, она вынула стодолларовую банкноту и подала мне.

– Нет-нет, это я принять не могу, – сказал я.

Улыбнувшись, она сунула банкноту мне в карман пиджака.

– Для меня это пустяк, а вам нужно прилично одеться.

Мы дошли до Вайн-стрит и остановились на краю тротуара. Солнце светило во всю мочь, то самое солнце, которое я терпеть не мог за то, что оно делало с этим городом, но теперь, к своему удивлению, я выяснил, что оно не такое палящее, как обычно, и что оно не ослепляет, и вообще, все вокруг сегодня видится в каком-то золотом ореоле. В кармане у меня лежала стодолларовая банкнота, свернутая в трубочку, и впервые за все время, проведенное мной в Голливуде, солнце меня не пугало. Ни с того ни с сего я начал приглядываться к автомобилям, разъезжавшим вокруг, и к сидевшим в них людям, я уже ничего не стеснялся, я больше не был изгоем, я готов был взглянуть в глаза кому угодно, я больше не сгорал от ненависти к знаменитостям, потому что знал, что скоро окажусь среди них. И еще я знал, что раз дело касается миссис Смитерс, то я влип по самые уши. Она меня купила – со вчерашнего вечера что-то во мне переменилось окончательно и бесповоротно. Теперь мне было ясно, что чем раньше я пойму, что без протекции в кино не пробиться, тем раньше добьюсь успеха. Те парни на приеме у миссис Смитерс прекрасно знали, как браться за дело. Человеку просто приходится влезть кое-кому сами знаете куда.

– А ведь вам понадобится импресарио, – заметила миссис Смитерс.

– Я всего лишь статист, – вздохнул я, – импресарио мне не найти. Я уже пробовал. Часами просиживал у них в приемных, и ни один меня даже не принял.

– Достаточно будет замолвить словечко. Я бы хотела, чтобы вы встретились со Стенли Бергерманом. Вы запомните?

– Разумеется, – Бергерман. Я о нем слышал.

– По моему мнению, он лучший импресарио в Голливуде. Я позвоню ему и скажу, что вы – перспективный молодой талант. Он вас, безусловно, примет.

– Я вам очень благодарен. Я возьму с собой папку с вырезками из газет…

Казалось, она удивлена, что у меня есть нечто подобное.

– Вы уже где-то играли?

– Ну конечно. В Малом театре у нас дома. Это ведь главная причина, по которой я вообще сюда собрался. Один из тех, кто подыскивает новые таланты для студии «Эксцельсиор», пригласил меня на пробы, но из этого, к сожалению, ничего не вышло.

– Ну, это прекрасно… – протянула она.

Большой автомобиль с шофером в коричневой ливрее остановился возле нас. С заднего сиденья вылез Лалли.

– Приветствую, – он помахал мне рукой. – Как дела?

– Отлично, – сказал я.

– Можем ехать, Этель?

– Сейчас, Сэмми. – Она повернулась ко мне. – Позвоните мне вечером, чтобы рассказать, как прошло у Бергермана.

– Позвоню обязательно. Но только лучше бы вы мне дали номер телефона.

Лалли помог ей сесть в машину.

– Он есть в телефонной книге. Номеров обитателей Беверли Хиллз там обычно нет, но мой есть. Позвоните обязательно, слышите?

– Не беспокойтесь, и еще раз спасибо. Обязательно позвоню.

Я чувствовал себя несколько неловко из-за того, что разговор проходил в присутствии Лалли, меня это даже расстроило. И до их отъезда я уже ничего больше не сказал. Потом повернулся и пошел к нашему домику во дворе.

«Надеюсь, Мона не устроит мне сцену, – говорил я себе, – ведь знакомство с миссис Смитерс – именно то, чего я ждал, и теперь я самый счастливый парень в городе». Но на душе у меня скребли кошки. Я хочу сказать, что чувствовал себя не таким счастливым, как если бы пробы для «Эксцельсиор» получились удачно и студия подписала бы со мной договор. Мне было немного стыдно, что пришлось пойти на это, – что мне помогает миссис Смитерс, дает деньги и назначает встречу с импресарио, – все это слегка подпортило восторженное настроение, в котором я пребывал.

«Неважно, – говорил я себе. – Если человек хочет чего-то добиться, он должен делать все, что в его силах. А если я стану настоящей звездой, об этом скоро забудут».

Когда я вернулся домой, Мона беседовала с какой-то девушкой. Это была та самая мисс Холлингс-уорт, которая работала в журнале для любителей кино. Мона представила нас друг другу, я тут же выпалил:

– Я просто не успел тебе сказать, что придет мисс Холлингсуорт. Она звонила, когда ты ходила за покупками.

– Все в порядке, – холодно буркнула Мона, явно все еще думая о миссис Смитерс. – Я, собственно, ничем не могу быть вам полезна, – повернулась она к мисс Холлингсуорт.

– Миссис Смитерс предложила мне встретиться с вами, – сказала мисс Холлингсуорт. – Она думала – и я с ней согласна, – что вы ее прием наверняка видели совершенно иными глазами, чем другие гости, и что об этом было бы интересно написать. Ну, какое впечатление от шикарной голливудской вечеринки сложилось у девушки из массовки, вы же понимаете.

– Конечно, понимаю, – кивнула Мона. – Но мне действительно нечего вам сказать.

– Разумеется, – продолжила мисс Холлингсуорт все тем же тоном, как будто не слышала слов Моны, – для неизвестной девушки большая честь появиться на страницах журнала, который читают по всей Америке, где будут фотографии и все такое. Кстати, какие-нибудь фото у вас есть?

– Кое-какие есть, не в том дело. Но рассказывать вам мне ничего не хочется.

– Мне это кажется неплохой идеей, – заметил я.

– А мне нет, – возразила Мона. Мисс Холлингсуорт нахмурилась.

– Если ты сердита на меня, это еще не повод срывать злость на других, – сказал я Моне.

– Это тут ни при чем. Извините меня, – произнесла она, – вам придется меня извинить.

– Да ради Бога, – мисс Холлингсуорт пожала плечами. – Не хотите – как хотите. Ничего страшного, зато у меня прибавится опыта – со статисткой, которая отвергает паблисити, я еще не встречалась.

– Я не люблю журналы для киношных фанатов, – бесцветным голосом отрезала Мона.

Мисс Холлингсуорт встала, словно собираясь уходить.

– Не я их выдумала, – саркастически бросила она _ я лишь пишу для одного из них. Простите, что я вас побеспокоила.

– Всего хорошего.

Журналистка развернулась и вылетела за дверь. Я подождал, пока не увидел в окно, как она идет через двор, и сказал:

– Безумие так себя вести!

– Это твоя вина. Нечего было ее звать.

– Не понимаю, что в этом плохого. Я не знал, что ты о них такого мнения.

– Черт бы их побрал, я их на дух не переношу, – простонала Мона, стиснув руки. – Нужно бы принять закон, который все эти журналы запретит. За то, что печатают потоки лжи, все эти проклятые снимки Кроуфорд, Гейнор, Лой, Ломбарди и прочих в эксклюзивных туалетах у своих бассейнов и разглагольствования о том, как они начинали с маленьких эпизодов, а потом прославились и разбогатели. Как ты думаешь, какое впечатление подобные статьи производят на миллионы девиц по всей стране, на миллионы официанток и дурочек из заштатных городишек?