Лучше бы я остался дома

– Меня там ждет машина, – сказал я.

Она покачала головой.

– Поедем в моей. Как в старые времена.

– Ну ладно, – согласился я. – Как в старые времена.

По дороге в город мы болтали о всяких глупостях, обо всем, что только приходило в голову, лишь бы не молчать, так всегда бывает, когда боишься, что, если ты вдруг замолчишь или только на мгновение замедлишь темп, твой собеседник вдруг может задать какой-то вопрос или сказать что-то, чего ты не хочешь слышать. Итак, мы говорили о том, какими никчемными и убогими нам казались щиты с рекламой «Честерфилда», и что мы купили или не купили бы (будь у нас деньги) товары, которые расхваливала реклама, и о том, как нам нравятся реклама бензина «Скиппи» и рекламный плакат фирмы, производящей плавки и купальные костюмы, на котором парень с девушкой целуются под водой. Мы говорили о людях, которых встречали на улицах, и о названиях магазинов, а когда мы миновали «Анжелис Темпл», затеяли разговор об Эмми – основательнице этой секты, что нас и занимало до тех пор, пока мы не угодили в плотные ряды машин перед Дворцом юстиции…

Когда мы спросили вахтера, можно ли навестить Дороти Троттер, он откинулся на спинку кресла и сказал, что ее у них уже нет.

Мы с Моной переглянулись, и нам пришло в голову одно и то же: что ее отвезли обратно в тюрьму.

– А куда ее перевели? – спросила Мона.

– Вы ее приятели?

– Да, – ответили мы с Моной одновременно.

– Найдете ее там, напротив, в морге, – сказал вахтер. – Нынче рано утром она повесилась.

Дороти лежала на столе, лицо белое как мел. Вокруг шеи, прямо под ухом, – черная борозда.

– Повесилась на собственном чулке, – сказал служитель морга и показал, что одна нога у нее осталась босой.

Мона обошла стол, не спуская с тела Дороти глаз. Я шел следом. Ни она, ни я не говорили ни слова. Я к тому же ничего и не чувствовал. Это было ненормально, я знаю, что-то я должен был чувствовать. Только не чувствовал. У Моны было совершенно непроницаемое лицо: на нем ничего не отражалось, совсем ничего. Мы просто не могли поверить своим глазам. Это не Дороти. Только не Дороти. Та никогда не расстраивалась. Она была последним человеком на свете, кому пришло бы в голову покончить с собой. Это не могла быть Дороти – такая мертвая и чужая. Но это была Дороти. И она была мертва.

– Ну, – спокойно сказала Мона, глядя на мертвенно-белое лицо, – судя по всему, это единственно возможный выход…

– Так для нее лучше. – Я попытался приглушить голос. – Лучше, ей-богу.

Тут появились фотографы из газет и начали делать снимки трупа. Мы направились к выходу.

– Эй, – крикнул один из фотографов служителю морга, – есть тут у вас чулок, на котором она повесилась?

– Нет! – отрезал служитель.

– Ну надо же, как не везет! – сокрушался фотограф. – Я бы с удовольствием его щелкнул. «Непосредственная причина смерти» – ну, вы же знаете…

Мы с Моной вышли на улицу. Она задумчиво озиралась и вдруг сказала:

– Подожди минутку.

Я не понимал, что с ней происходит. Забежав в аптеку, она тут же вернулась и торопливо перешла улицу.

– Я сейчас.

Сказав это, она вернулась в морг.

Пришлось пойти за ней. Оба фотографа все еще были там, возле тела Дороти. Заметив приближающуюся Мону, они немного отступили. Она достала что-то из-под плаща, что – я не видел, и сунула это в руки Дороти, так, чтобы держалось. Я подошел взглянуть, что происходит.

– Вот это сфотографируйте, – сказала она.

– Что вам пришло в голову? – спросил один из фотографов. – Это же журналы.

Теперь я видел, что сделала Мона, зачем она заходила в магазин. Купив три киножурнала, она вложила их Дороти в руки, как будто покойница их держит.

Снова появился служитель морга.

– Что тут творится?

– Ничего, – ответила Мона. – Просто эти господа хотели сфотографировать непосредственную причину смерти – так я им ее предоставила. Ну давайте снимайте, – предложила она фотографам. Те уставились на нее как на ненормальную. – Вот что убило ее на самом деле. Почему вы не снимаете? Вам это кажется недостаточно эффектным? Давайте, давайте, покажите миру хоть раз истинное лицо Голливуда.

– Эй, давайте убирайтесь отсюда! – велел служитель.

Я взял Мону за плечи и вывел на улицу. Сломалась она уже только когда мы сидели в машине и ехали домой…

У меня был уговор с миссис Смитерс о совместном обеде в половине второго в «Беверли Браун Дерби», но я на него наплевал. Ко мне вдруг вернулось прежнее ощущение, что я на дух не переношу все эти заведения и людей, которые туда ходят. Отвезя Мону домой и убедившись, что она в порядке, я сел в «родстер», который миссис Смитерс предоставила в мое распоряжение, и отправился к ней на виллу.

Вернулась она около трех. Я ждал в патио.

– Тебе не стоило так поступать со мной, – сказала она, кривя губы, но в ее словах слышалась уверенность хозяйки положения, хотя она и делала вид, что обижена. – Я тебя там столько прождала.

– Мне не хотелось есть, – сказал я.

– А куда ты ездил? С Моной?

– Да, – ответил я и рассказал, где мы с Моной были и что там видели.

– Какой кошмар! – воскликнула она. – Господи, почему ты должен смотреть на такие ужасные вещи, мой мальчик! На мертвую девушку!

– Ничего страшного там не было, – ответил я. – Возможно, для нее это. был лучший выход, если на то пошло.

Подойдя, она положила руки мне на плечи.

– Не надо так говорить, – упрекнула она меня. – Мне вообще не надо было тебя никуда отпускать. А то теперь у тебя эти чудовищные мысли.

– Это нормальные мысли, – возразил я.

– Ну что ты, что ты! Впредь я буду лучше следить за тобой. Ты слишком чувствителен, чтобы видеть подобные вещи.

– Миссис Смитерс, – сказал я, – могу я с вами кое j чем поговорить?

– Почему ты спрашиваешь, мой мальчик? – засмеялась она. – Мы ведь и так говорим.

– Но я имею в виду – всерьез.

– Нет, тогда решительно нет. Нам с тобой никак нельзя быть серьезными. Как только ты станешь серьезным, ты меня разочаруешь.

Я сидел и смотрел на бассейн. Она, сняв шляпку, села рядом.

– Тебе нужно было пообедать со мной, – сказала она. – Я хочу познакомить тебя с моими друзьями. Они тебе понравятся. Кое-кто из них едет на той неделе в Сан-Симеон. Ты не хотел бы в Сан-Симеон?

– Нет! – отрезал я.

– Знаешь, где это – Сан-Симеон? И вообще – знаешь, что это такое?

– Нет.

– Это на побережье, там поместье мистера Херс-та. О нем-то ты, конечно, слышал?

– Думаю, нет, – сказал я.

– Но это невозможно! – все еще улыбаясь, воскликнула она. – Сан-Симеон расположен у моря, и там резиденция мистера Херста. У него огромное поместье, сотни акров, и принимает он у себя губернаторов с супругами и выдающихся людей.

– Но я все равно не хочу туда ехать, – настаивал я. – Я не люблю мистера Херста.

– Ты не можешь так говорить. Ведь ты его даже не знаешь.

– Мой отец его знает. Он когда-то работал в газете.

Казалось, она была возмущена.

– Не смей так говорить! – резко оборвала она меня. – Мистер Херст очень известный и очень приятный человек. Нечего вести себя как какой-то красный.

– Послушайте, миссис Смитерс, – сказал я, – вы были очень добры ко мне. Внесли за меня залог, и вообще я перед вами в большом долгу. Но только мне кажется, что здешняя жизнь мне вряд ли придется по душе.

Она наклонилась вплотную ко мне.

– Мы больше не будем смотреть те фильмы.

– Не в том дело.

– Надеюсь, тебя не мучает совесть за все остальное? Когда-нибудь это должно было случиться, ты же знаешь.

– Снова не то.

Выпрямившись, она улыбнулась, словно ей полегчало.

– В таком случае дай мне шанс, мой мальчик. Ведь я только начинаю. У тебя уже есть своя машина, можешь иметь и своих друзей. Я не эгоистка.

– Дело в том, что я все время чувствую, что все это никуда не ведет, миссис Смитерс. Я хочу попасть в кино. Но, похоже, сейчас я от этого намного дальше, чем раньше. Я ценю все, что вы для меня сделали, и машину, и все, но я хочу попасть в кино. Хочу стать звездой. Хочу прославиться.