Страница 2 из 30
– А где она живет сейчас?
– Здесь.
– Здесь?
– Ну да.
– А другая девушка тоже живет здесь? Та, которую зовут Дороти?
– Нет, она живет вон там, – я показал через окно на дом по ту сторону двора, за растрепанной пальмой.
– С Дороти получилось нехорошо…
– Гм… да уж…
– Знаете, – сказал он, отложив газету и задумчиво уставившись на меня, – я вам скажу, почему я здесь. Я еще раз обдумал все то, что вы мне сегодня сказали про Мону. Возможно, я и в самом деле был с ней слишком суров…
– Ну, после той сцены, которую она вам устроила, не наказать ее вы не могли, – вздохнул я. – В зале суда была уйма народу – что же вам оставалось делать? Иначе каждый в суде будет вскакивать и орать, что ему вздумается. Мона просто должна была извиниться перед вами, раз вы ей дали такую возможность.
– Именно, – кивнул он. – Я не хочу держать ее в тюрьме, это может погубить ее карьеру в кино, но, с другой стороны, не могу ее отпустить, пока она недвусмысленно не даст понять, что сожалеет о том, что сделала, – ну, и о том, что наговорила.
Его слова показались мне разумными.
– Думаю, тут вы правы, – согласился я. – Может быть, мне стоит зайти и поговорить с ней.
Он покачал головой:
– На это я бы особенно не рассчитывал. Сомневаюсь, что ваш или чей-нибудь еще визит к ней помогут. Но кое-что можно сделать: допустим, вы напишете письмо с извинениями и подпишетесь ее именем, как будто письмо от нее. Я понимаю, что это идет вразрез с моральными принципами, но хочу оказать девушке любезность, а иначе не получится. Меня не смущает, что придется поступить немного не по правилам, раз это единственная возможность восстановить справедливость, – а такое письмо могло бы помочь. Если она вам так дорога, как вы говорите…
– Она мне очень дорога, ей-богу, – кивнул я. – В этом городе она мой единственный друг. Я буду рад написать такое письмо, но что в нем должно быть?
– Возьмите ручку и бумагу. Я продиктую.
– Сию минуту. Это очень любезно с вашей стороны, мистер Баджес. – Я кинулся к письменному столу за бумагой и ручкой.
3
Мону отпустили той же ночью, около трех. Я ждал в кабинете дежурного, когда ее привел охранник. Лицо ее было бледнее смерти.
– Привет, Мона, – сказал я.
– С чего это вдруг? – спросила она дежурного.
– Вам сократили срок, – ответил тот. – Судья сократил вам срок до двадцати часов.
– Надо же, такая милость от этого старого засранца, – огрызнулась Мона.
– Вы что, не можете не выражаться? – спросил дежурный. – Забирайте свою кралю и убирайтесь поживее, – приказал он мне.
– Ну пойдем уже, Мона, пойдем, – сказал я и взял ее под руку, потому что боялся, что она найдет на свою голову новые неприятности.
Уже на улице она повторила:
– С чего это вдруг?
– А почему ты меня спрашиваешь? Я не знаю.
– А что ты тогда тут делаешь? Только не заливай, что это случайность. Видала я такие случайности, – саркастически хмыкнула она. – Так с какой же это стати меня отпустили?
– Говорю тебе, не знаю. Просто судья тебя пожалел – скорее всего. Может, он не так суров, как ты думала.
– Не морочь мне голову. У старого засранца сердце из того же камня, что эта мостовая.
– Ну, если хочешь знать, то я отправился к нему домой и поговорил с ним, – не выдержал я. Отворил дверцу ее дешевой колымаги и помог ей сесть. Потом обошел машину и сел за руль.
– Спасибо, – буркнула она.
Мы двигались по Бродвею в сторону бульвара Сансет.
– Ты что, получил письмо из дому? – спросила она, ткнув пальцем в указатель уровня бензина. По нему было видно, что бак полон на три четверти. – Утром было на донышке.
– А, ты об этом, – сказал я. – Это Эбби из магазина. Я стрельнул у него доллар.
– Тебе кто-нибудь звонил?
– Никто.
– А мне?
– Тоже нет.
Она выглянула в окно в сторону Оливер-стрит. Я знал, о чем она думает.
– В конце концов, в этом городе кроме нас еще двадцать тысяч статистов, – заметил я. – Не может всем все время везти.
– Просто жизнь стала невыносима, тебе не кажется? – Она взглянула на меня и медленно покачала головой.
– А мне она кажется сказочной, – заявил я. – Пройдет немного времени, мы оглянемся назад и скажем: «Эх, золотые были денечки!» Когда мы станем звездами, наша нынешняя жизнь будет отличным материалом для писак, что трудятся в журналах для фанатов, – и я свернул с Бродвея на Сансет, в сторону Голливуда…
4
Я был на кухне, варил утренний кофе, когда пришла Мона. В руке у нее была газета.
– Ты уже читал?
– Еще нет.
– Ну тогда посмотри. Здесь. – И она развернула газету так, чтобы я видел. Показала заметку на первой странице приложения:
Мона Метьюз, двадцатишестилетняя киностатистка, которую судья Эмиль Баджес вчера приговорил к шестидесяти дням тюремного заключения за неуважение к суду, сегодня рано утром была отпущена на свободу, проведя в тюрьме только двенадцать часов. Речь идет о девушке, вызвавшей вчера переполох в зале суда после того, как Дороти Троттер, также киностатистка, была приговорена к трем годам лишения свободы: суд признал ее виновной в серии серьезных краж. Упомянутая Мона Метьюз осыпала судью Баджеса нецензурными словами за приговор, вынесенный ее приятельнице.
Мисс Метьюз была освобождена после принесения судье Баджесу письменных извинений.
– Что касается меня, дело этим исчерпано, – заявил судья Баджес. – Я не собираюсь держать девушку в тюрьме ради самого наказания. Я сознаю, что оскорбления были высказаны ею в состоянии аффекта и в приступе гнева и не заслуживают столь жестокого решения с моей стороны. Но я не мог поступить иначе, не отстояв честь и достоинство всех судей.
Этим заявлением судья Баджес в очередной раз подтвердил правоту своих коллег, давно уже давших ему дружеское прозвище „Великий гуманист"».
Дочитав статью, я взглянул на Мону.
– Мне казалось, ты посетил его дома и поговорил с ним. Чья это была идея – письмо с извинениями?
– Послушай, Мона…
– Фокус с письмом придумал он, да?
– Но послушай…
– Я прекрасно знаю, что он. «Великий гуманист»! Ха!
– Ты к нему несправедлива, – укорил ее я.
– Черта с два несправедлива! Ты же не думаешь, что он это сделал просто так? Ему нужно, чтобы его снова избрали, а эта статейка добавит ему голоса избирателей. Дурачье, читающее подобные газетенки, поверит, что у парня и в самом деле есть совесть. Н-да, и впрямь «Великий гуманист».
– Но тебе-то что до этого, если тебя выпустили? – спросил я.
– Я предпочла бы и дальше торчать за решеткой, чем помогать такому мерзавцу переизбраться! Господи Иисусе! – Она взглянула на меня и покачала головой. – Мне бы твой характер, чтобы так всему верить!
– Есть тут кто? – послышалось из гостиной, и в следующий миг в кухню вошел какой-то парень примерно моих лет. Я видел его впервые в жизни.
– Ну я и рад! – воскликнул он, увидев Мону. – С возвращением! Как там, за решеткой?
– Сэм! – вскрикнула Мона и бросилась ему в объятия. Они обнялись крепко, но без поцелуев, а потом оба отступили на шаг и оглядели друг друга.
– Ну, вижу, ты пошел в гору, – протянула Мона, потрогала его пиджак и даже попробовала ткань на ощупь.
– А ты что думала, – осклабился Сэм. – Помнишь, что я тебе говорил год назад? Что еще немного, и я стану самым процветающим парнем в этом городе.
– Тебе повезло, – признала Мона, – выглядишь великолепно.
– Спасибо, но должен сказать, что ты выглядишь не менее великолепно, особенно если еще учесть, что ты только что смотрела на мир из-за решетки, – продолжал подшучивать Сэм, сияя улыбкой.
Мона взглянула вначале на меня, потом на Сэма.
– Это Ральф Карстон, – представила она. – Сэм Лалли. Познакомьтесь.