Удар из Зазеркалья

Базил, взяв ее за руку, прижал ее к столу.

— Ну вот, совсем другое дело! — В эту минуту он был совершенно счастлив и полностью душевно умиротворен. Но счастье длилось всего минуту. Когда официант отошел от стола, его место тут же занял какой-то потрепанный странный тип.

— Мисс фон Гогенемс?

Гизела посмотрела на него, и румянец на ее щеках тут же пропал.

— Я вас слушаю.

— Я репортер из «Нью-Йорк дейли рефлектор». Не могли бы вы рассказать о том, как столкнулись с Фостиной Крайль по дороге вчера ночью?

Базил сильно сжал руку Гизелы. Его суровый взгляд запросто мог бы испепелить этого незадачливого молодого человека.

— Мисс фон Гогенемс не делает никаких заявлений для прессы.

— А вы кто такой? — поинтересовался озадаченный репортер.

— Моя фамилия Уиллинг.

— Базил Уиллинг? Психиатр из конторы окружного прокурора?

— Вот именно.

— Вы приходитесь родственником мисс фон Гогенемс?

— Нет. Мы с ней помолвлены.

— Ах вон оно что, — смутился репортер, но не надолго.

— Об этом можно сообщить?

— Пожалуйста! Но, к сожалению, другой информации мы вам дать не можем. Вы меня понимаете?

— Конечно, конечно. Прошу прощения, — и молодой человек заспешил к выходу. Базил слышал, как он выпытывал у метрдотеля, где находится ближайший телефон.

Теперь на щеках Гизелы пылал пунцовый румянец, который еще больше оттенял ее темные глаза, добавив им блеска. Она сказала каким-то еле слышным, застенчиво-непорочным тоном:

— Довольно странный способ делать предложение о браке…

— Прости. Но мне понравилась эта идея, если принять во внимание все сложившиеся обстоятельства.

— Значит, ты не оставил мне ни единого шанса, чтобы отклонить его? Не так ли?

— Конечно, нет. Ну а ты этого хочешь?

— Нет.

— Ты, конечно, имеешь в виду «да»?

— Ну — да!

Они оба рассмеялись, испытывая удовольствие от своего глуповатого смущения, понимая, что все сказанное здесь — отнюдь не верх остроумия. Они просто сидели и смотрели друг на друга, позабыв о стоящем на столе вине и обо всем остальном в этом мире.

Вдруг легкая тень набежала на глаза Гизелы.

— Послушай, а откуда ему все известно? Ведь Сиерс обещал мне ничего не сообщать репортерам.

— Об этом мог рассказать не только Сиерс. Детали твоих свидетельских показаний могли каким-то образом просочиться, скажем, через полицейских или через того же таксиста. Репортеры собрали все в кучу и представили собранный материал Сиерсу. Тот не осмелился отрицать. Кроме того, он мог посчитать, что такая реклама могла напугать тебя и заставить придумать иную версию. Вероятно, он уверен, что все это — лишь игра воображения. Но если он этого не добьется, то потребует, чтобы ты с помощью своего же воображения отказалась от своих показаний. Ибо твой рассказ — единственная невразумительная часть его донесения. Если ты возьмешь назад свои показания, то оно превратится в убедительный отчет о случае естественной смерти, что поставит крест на всем этом странном происшествии. На обратном пути в гостиницу мы купим вечерние газеты и увидим, как много он наболтал репортерам. А сейчас давай продегустируем это замечательное французское вино, которое, скорее всего, из Калифорнии, и закусим нашим английским палтусом, который, скорее всего, является местной камбалой…

Им не удалось отыскать ни одного газетного киоска до самой гостиницы. На прилавке лежали только две нью-йоркские газеты, два таблоида, чьи лихие репортажи о городской жизни столь дороги сердцу скучающих фермеров и рыбаков.

Но, слава Богу, хоть такие были. В одной газетке говорилось, что Гизела — красивая австрийская княгиня. Другая описывала ее как одну из многих алчных иностранок-беженок, которые отнимают работу у стопроцентных американцев. Но обе трактовали инцидент как простое несовпадение свидетельских показаний, — Гизела утверждала, что она видела Фостину на дороге, в то время как таксист божился, что оставил ее в доме. Вероятно, ни Сиерс, ни репортеры этих газет ничего не знали о тех таинственных историях, связанных с Фостиной, которые циркулировали в Мейдстоуне и Бреретоне.

Базил слегка вздрогнул, представив на минуту, что сотворили бы со всем этим эти газетенки…

По дороге к коттеджу он остановился у гаража и лишний раз убедился, что машина Гизелы будет к утру отремонтирована. Долговязый селянин в джинсах, прислонясь спиной к бензоколонке, при свете рабочей лампы читал худшую из двух газет.

— Машина почти готова, — сказал он, делая шаг навстречу. — Читали вечерние газеты?

— Да, читал.

— Забавно.

— Да, конечно.

Он помялся в неуверенности, его бледно-серые глаза шарили по лицу Базила в поисках какого-то поощрения.

— И такое происходит не впервые.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… — он принялся изучать жирные масляные пятна на асфальте. — Есть что-то странное в этой мисс Крайль. Однажды поздно вечером я ехал на своей развалюхе и увидел ее на дороге. Она была одна. Я догнал ее, остановился и предложил подбросить к дому. Но сна продолжала идти вперед, не останавливаясь, словно и не слышала меня. Ну, мне стало обидно. Само собой разумеется, моя развалюха не Бог весть что, но все же она пока на ходу. Ну, я поехал дальше. Потом, неделю спустя, она приехала сюда на воскресенье. Это было, когда она работала в какой-то школе в Коннектикуте. Я столкнулся с ней на почте, напомнив ей о том, что между нами недавно произошло. Она ответила, что я, вероятно, ошибся, приняв ее за кого-то другого. Она сказала, что не была здесь с прошлого лета. Странно, не правда ли?

— Да, довольно странно.

— Вам приходилось слышать прежде о чем-то подобном?

— Не припоминаю.

— Моя бабушка — уроженка горной Шотландии. И вот она утверждает, что подобные вещи происходят перед тем, как кто-то должен испустить дух. И вот вам, пожалуйста, мисс Крайль ушла от нас…

Базил заметил, что древние табу, запрещавшие говорить открыто о смерти или зле, очень сильно укоренились в сознании этого человека. Испустить дух… ушла от нас… Могли ли такие эвфемизмы сделать самое ощущение смерти более удобоваримым для всех? Спокойно, громким голосом Базил сказал:

— Лучше не говорите об этом городским репортерам. Они вам, конечно, не поверят и высмеют все эти ваши истории. Поймите, это — совсем ненужная реклама для вашей мастерской, принимая во внимание будущий летний сезон, когда сюда, на берег океана, потянутся тысячи людей из города…

Базил подъезжал к сосновому бору на самой малой скорости. Машина плюхнулась в выбоину и выскочила на другую сторону без всяких приключений. Но сегодня ночью, даже если бы погас внезапно свет его фар, он не смог бы улизнуть из бора незамеченным, так как новая, еще тонкая и острая, словно серебряный серп, луна вовсю светила над макушками деревьев.

В лесу он вышел из машины и стал наслаждаться дивной красотой пейзажа и тишиной. Белый песок отливал серебром в лунном свете. Несколько полосок серебряной пены переливались на всем пространстве этой темной, гремящей бездны, которая называлась океаном. Южный бриз шелестел в оливковых деревцах, растущих у дома, а в нем самом, примостившемся на жердочке дюны, было темно и тихо. Прекрасное место для отшельника, поэта или парочки влюбленных.

Базил вышел из машины, захлопнув дверцу. Ее стук оказался удивительно громким в этой настороженной тишине. Даже звук его шагов, когда он взошел на крыльцо, казалось, усиливался многократно. Он вставил ключ в замочную скважину, тот легко, беспрепятственно повернулся. Базил отворил входную дверь и помедлил, прислушиваясь к царящей внутри мертвой тишине. Он был уверен, что, кроме него, здесь никого нет. Если бы здесь был кто-то еще, то и тишина была бы иной, одушевленной, домашней, пусть даже не выдающей ни одного легкого движения гипотетического обитателя.

Он стоял на том месте, где находился всего двадцать четыре часа назад. Когда Фостина оставила ключ в двери и вошла сюда, в холл, дверь оставалась распахнутой настежь, а буря продолжала неистовствовать вовсю за ее спиной. Затем она, пройдя через холл, зажгла лампу, стоявшую на столике для телефона. Он поступил точно так же. Теперь он мог хорошо представить себе, сколько сюда поступает света от включенной лампы после наступления темноты. Все его расчеты подтвердились. Резкое желтоватое сияние на уровне талии. Выше этой линии тени растворялись в темноте где-то на потолке и на верхней площадке лестницы. Он повернулся и прошел под аркой, повторяя ее маршрут. Потянулся рукой к выключателю на стене, но света не включил. Он продолжал спокойно, не двигаясь, стоять, на расстоянии вытянутой руки от стены, а затем повернулся лицом туда, куда, вероятно, смотрела Фостина перед тем, как ее постиг удар.