Страница 66 из 106
— Оружие? — спросил он, быстро поворачивая его. — Никогда не наноси удара, не подумав, Джоат. И как можно реже во гневе. Это всегда вызывает проблемы. — Он вручил ей обратно ее чудо техники. — Подожди.
Лицо Рашели приобрело безобразно бесцветный оттенок, отчасти от испуга, отчасти от унижения. Но как только Джозеф схватил ее под руку и потащил по коридору, оно стало красным, как кирпич.
— Убери от меня свои лапы, деревенщина, — закричала она. Джозеф бесстрастно игнорировал этот крик, так же как и попытки замедлить их продвижение до коридору.
— Отцепись от меня! — завизжала она.
Прохожие оборачивались на звук ее голоса. Джозеф бегло осмотрел коридор. Здесь негде было уединиться, а в то место, где это было возможно, было не добраться. Он отпустил ее руки и сказал тихим, но твердым голосом:
— Моя госпожа, вы не в себе. Препараты, вводящие в анабиоз, повлияли на вашу… уравновешенность. Пожалуйста, пройдите со мной в корабельный лазарет и…
— Да! Обратно к неверному врачу, чтобы он смог напичкать меня лекарствами, травить меня, дав возможность твоему распрекрасному Амосу кувыркаться между ног у этой потаскушки, этой шлюхи…
Он дотронулся до ее руки, жестом умоляя ее последовать за ним. Рашель вырвала ее с презрением, словно коснулась паука.
— Не лезь ко мне, крестьянский ублюдок! Меня от тебя тошнит. Не прикасайся ко мне!
Она ударила его по щеке, затем еще раз по другой, снова и снова. Голова Джозефа на толстой мускулистой шее двигалась едва заметно, но кровь тонкой струйкой начала сочиться у него из носа и уголка рта. После четвертой пощечины он перехватил руку Рашели. Она принялась биться в истерике, пытаясь освободиться от безжалостной хватки. Он повернул ее руку, показывая кровоточащие ранки там, где костяшки ее пальцев молотили по его зубам и костям.
— Моя госпожа, — сказал он, обрывая ее визгливые крики. — Бейте меня, если желаете, но так вы пораните руку. Возьмите вот это.
Его свободная правая рука слегка дернулась, и в ней появился нож короткий кинжал с гладким лезвием, таким острым, что могло бы разрезать и упавший на него платок Рашель завизжала и попятилась, но рука Джозефа сделала еще одно движение, протягивая ей эфес. Он ждал, а его взгляд не отрывался от ее глаз. Тишина нарушалась лишь частым, тяжелым дыханием Рашели. Прохожие столпились вокруг, их голоса слились в каком-то неразборчивом бормотании. Затем Рашель вырвалась и побежала, врезавшись в угол, а потом исчезла в боковом коридоре.
Джозеф незаметно убрал кинжал в ножны на запястье, а взгляд его стал задумчивым. Вытерев лицо платком, он повернулся к подросткам.
— Кажется, мне она не понравилась, — лаконично заявила Джоат.
— Я приношу свои извинения, — спокойно сказал он. — Госпожа Рашель немного вышла из себя. Она страдает от стресса и неадекватной реакции на лекарства.
— Она свихнулась, — грубо сказала Джоат. «Он запал на нее, — подумала она. — Фу! Что за фардлинговая глупость. Люди должны размножаться, как бактерии, делением клеток. Даже совсем не относящиеся к градлам, как Джо, становились странными, когда их разогревали страсти».
Джозеф нахмурился, посмотрев на нее:
— Неадекватная реакция, как я сказал…
— Да, свихнулась, как я сказала… Ладно, забудем об этом. Как ты проделал этот фокус с ножом?
— Ножны с пружиной, — ответил Джозеф, очевидно испытавший облегчение от смены темы. Он повернул запястье и показал им.
Джоат взглянула на Селда, перехватив его взгляд. Он кивнул, молча соглашаясь с ней. «Ох, уж эти взрослые! Все они чокнутые».
Чанна приплелась в гостиную и упала лицом на диванные подушки.
— Ненавижу ежедневно ходить работу, — театрально простонала она.
— Ха! — раздался насмешливый комментарий Симеона. — И ты называешь это ходить на работу? Что ж, во времена моего дедушки…
— Во времена твоего дедушки, вероятно, в разгар лета передвигались на запряженных быками телегах через субпространство со снежными сугробами высотой в четырнадцать футов,[32] и под непрестанным обстрелом жалящих насекомых размером с грузовой корабль для руды, и все это лишь для того, чтобы одолжить стакан сахара у ближайшего соседа, живущего на расстоянии трех световых лет. Я, — сказала она, указывая на себя изящной рукой и поднимая бровь, — не настолько вынослива. И ненавижу передвигаться.
— Эта проблема, по всей видимости, едва ли возникнет у меня, — прокомментировал он.
— Да, вряд ли! — согласилась она.
— Так что я могу лишь выразить свое сочувствие и понимание, — заметил он.
— Совершенно верно, и я, конечно же, приму их с благодарностью, как истинный бальзам для моих страшных душевных ран.
— Бедный ребенок.
— Ах, — вздохнула она. — Прекрасно! Я уже чувствую себя лучше. Что нового на домашнем фронте?
— Несомненно, Джоат добьется того, что Селд будет сидеть под домашним арестом до тех пор, пока ему не стукнет двадцать один.
— Как она умудрилась это сделать?
— Чаундра наказал его за то, что он остался на станции, а она утащила его исследовать «черные ходы» вместе с Джозефом.
— Бедный Селд. Ну, и какова реакция Джоат?
— О, это все ее вина, ее поцелуй подобен самой смерти или что-то в этом роде…
— В том, что Селд остался на станции, виновата она?
— Нет, нет. Всё это ее вина. В ту минуту, когда мы решили удочерить ее, Бетель подвергся нападению, так что Амос улизнул, пираты преследовали его, и теперь над станцией нависла опасность. Ты видишь логическую связь событий? Один из ее капризов.
— Не могу отрицать, — сказала Чанна, стараясь подавить смех, — что, когда данные выстраиваются в такой последовательности, логика просто безупречна.
Они все еще смеялись, когда вошел Симеон-Амос.
— Что вызвало всеобщее веселье? — спросил он, улыбаясь.
Чанна посмотрела на его красивое лицо, и на миг ей показалось, что станция прекратила передвигаться в пространстве.
— Ох, — сообщил ему Симеон, — ужасы, связанные с двенадцатилетним возрастом.
Амос пожал плечами.
— Действительно, — сказал он, закатывая глаза. — Если бы все ужасы проходили столь быстро, как и изумительные последствия. Тогда я влюбился в кухарку. Когда это прошло, я считал, что меня посетило божественное вдохновение… и до сих пор так и не излечился от этого.
Чанна, непроизвольно фыркнув от смеха, бросила на него взгляд, чтобы убедиться, что он не обидится, а потом буквально взорвалась от хохота.
— По крайней мере, — сказала она, вытирая слезы, — ты не воспринимаешь себя слишком серьезно.
— Я не могу позволить себе этого, — сказал Амос, прижимая руку к груди. — Слишком много других людей делают это. Если пророк время от времени не может посмеяться над самим собой, они тоже собьются с пути истинного.
— Мне в подростковом возрасте пришлось гораздо хуже, — сказал Симеон. Они повернулись и посмотрели на колонну. — Представьте меня, молодого и наивного, с незапятнанной репутацией, общающегося с грубыми горняками с астероидов.
— Это, без сомнения, оставило свой след, — поддела его Чанна.
— Нет такого человека, на которого жизнь не наложила бы свой отпечаток, — мудро сказал Амос.
— И никому еще не удавалось закончить ее, оставшись в живых, — произнесли хором все трое.
— Вы говорили о станции? — в ужасе спросила Джоат, появляясь из своей комнаты.
— Нет, нет, — заверила ее Чанна. «Вообще-то о жизни подростков, но давайте пока не будем уточнять».
Джоат начала рыться в столе Чанны, с шумом бросая на место инструменты.
— Это так глупо! — заявила она, с грохотом роняя блокнот-органайзер.
— Что? — успокаивающе спросил Симеон. Иногда этот тон настолько раздражал Джоат, что она забывала о том, что ее волновало.
— Да с Селдом, — ответила она. — Я хочу сказать, эта неделя может оказаться последней в нашей жизни, а Селд заперт в своей комнате! Какой замечательный выход из положения! Вы так думаете?
32
Приблизительно сорок три метра.