Решительный барон

Грейс нуждалась в разговоре с этим мужчиной — именно с такой целью она и вышла на террасу. Уединенный характер прогулки послужил бы наилучшим способом для проникновения в самую суть странной антипатии ее отца и для объяснения нервического приступа тети Кейт.

Она станет держаться с полной респектабельностью, и лорд Доусон не предложит ей ничего, кроме разговора.

Мужчины никогда не поступали по-другому. Но что, если он поведет себя иначе?

Она взглянула снизу вверх на барона и почувствовала легкую дрожь возбуждения.

Спустившись с лестницы, они повернули налево и пошли по аллее к главной, центральной части парка, оставив позади яркий свет бала и толпу гостей. Легкий ветерок тронул щеку Грейс. Она почти могла бы поверить, что они в деревне. Почти, но не совсем. В конце концов это был Лондон, а Лондон город беспокойный. Уличный шум — поскрипывание и позвякивание конской сбруи, цокот копыт по мостовой, выкрики кучеров — смешивался с гулом разговоров, доносившимся из распахнутых окон бального зала.

Они прошли мимо деревянной скамьи и остановились у фонтана, в центре которого высилась статуя Пана. Вода падала каскадом из отверстия свирели лесного бога и весело выплескивалась из пастей множества каменных рыб. Лорд Доусон обошел фонтан и принялся рассматривать рыбу, из чьей пасти вода не лилась. Грейс последовала за ним. Растительность вокруг фонтана разрослась особенно пышно, и они оказались почти что в небольшой беседке. Если бы Джон был здесь, то прочел бы ей целую лекцию о каждом листочке и каждой веточке. Она от души надеялась, что лорд Доусон не любитель ботаники.

— Это форель? — спросила Грейс.

Дурацкий вопрос — ведь это всего лишь каменная декоративная, фигура. Возможно, фантастическое изображение кита.

Барон пожал плечами:

— Не знаю. Я не слишком интересуюсь рыбами.

Он с улыбкой повернулся к ней. Каким-то-образом вышло, что ее рука оказалась в его руке, на которой не было перчатки.

— Но я очень интересуюсь вами. Сделаете ли вы мне подарок, сообщив ваше имя? Мой дядя Алекс не знал его, а я не могу называть вас дочерью Стандена или племянницей леди Оксбери.

Он потер большим пальцем ее ладонь.

— Ах да.

Грейс снова ощутила дрожь возбуждения. Она откашлялась и сказала:

— Грейс. Меня зовут леди Грейс.

Он отбросил прядку волос с ее лба.

— А я Дэвид Уилтон, барон Доусон из Ривервью.

Голос его зазвучал глуше, когда он продолжил:

— Я очень, очень рад познакомиться с вами, леди Грейс.

Грейс отняла у Дэвида руку и посмотрела на него с опаской. Они были здесь в уединенном уголке, но не вполне скрыты от посторонних глаз. Любой, кто проходил мимо, мог их заметить. Лорд Доусон держался спокойно и приветливо, ничего угрожающего в его поведении не было.

Она вовсе не была в опасности, наоборот, находилась в полной безопасности и хотела воспользоваться моментом, чтобы спросить о своем отце — и о своей тетке. Ее руку все еще слегка покалывало после прикосновения большого пальца Дэвида к ее ладони. Чтобы избавиться от этого ощущения, Грейс провела рукой по юбке.

А что, если, помимо знакомства, между ними возникло что-то еще?

Грейс облизнула губы. Поскольку возможность возникла сама собой, почему бы не набраться храбрости и не воспользоваться хоть глотком свободы?

Ей двадцать пять. За все годы после детства она ни разу не позволила себе ни малейшей вольности. Теперь она уже достаточно взрослая, чтобы позволить втянуть себя во что-нибудь губительное. Поблизости от нее сотни людей, а у нее пара достаточно здоровых легких, чтобы в случае чего позвать на помощь.

Дэвид внимательно наблюдал за сменой выражений на лице Грейс. Девушка совершенна, это ясно. И она так доверчиво последовала за ним.

Но почему бы, собственно говоря, не воспользоваться своим преимуществом хотя бы отчасти? Уже стемнело, и они находятся наедине в укромном уголке. Он не причинит ей боли. Намерения у него самые честные и достойные.

Хм, возможно, в данном случае все зависит от того, как толковать честность. Он не заставит ее переступить решающую черту, но подведет к этой черте настолько близко, насколько она сама склонна позволить. И разумеется, он имеет в виду брак между ними как желанную цель. Это вполне определенно.

Несколько соблазнительных картин, навеянных созерцанием великолепного фонтана, возникли у него в воображении, однако он прогнал их. Леди Грейс — девственница, а совсем неподалеку от них двоих, в бальном зале, а также, без сомнения, и в парке находятся сотни мужчин и дам, представляющих собой сливки общества. Вот когда они поженятся, и леди Грейс привыкнет к брачным отношениям, тогда они оба могут обратиться к самым изощренным ласкам.

Грейс выглядела серьезной, словно бы намереваясь перейти к делу, но, видимо, не к тому, к которому охотнее всего перешел бы Дэвид.

— Я вышла на террасу, чтобы увидеться с вами, лорд Доусон.

— Неужели? Это замечательно! И прошу вас, называйте меня Дэвидом.

Она посмотрела с нескрываемым удивлением.

— Это вряд ли возможно. Я вас почти не знаю.

— О, вы скоро узнаете меня гораздо лучше.

Она покраснела так сильно, что Дэвид заметил это даже в сгустившихся сумерках.

– Я…

— Ш-ш-ш. — Он подступил ближе. — Не так громко. Звуки далеко разносятся в ночном воздухе.

— Ох…

Она очаровательно сконфузилась. Губы ее приоткрылись. Нет, он непременно должен воспользоваться представившейся возможностью.

Дэвид наклонил голову — наклонил медленно, чтобы дать Грейс возможность отступить, если она того пожелает, однако она не отступила. Он успел прочесть в ее взгляде промелькнувшее на миг согласие принять его поцелуй. С улыбкой он приблизился к ней еще на несколько — последних— дюймов.

Губы у нее были твердые, гладкие, сладкие… Кончиком языка он раздвинул эти губы и легонько коснулся ее языка своим. Он не хотел ни подчинить ее себе, ни тем более напугать. Она так притихла, что стало ясно: это первый для нее такой поцелуй. Он с нежностью прижал ее к себе, так что она прильнула к нему всем телом — от груди до колен.

Кто бы мог подумать, что такой осторожный, сдержанный поцелуй может быть столь дьявольски эротичным? Дэвид ограничился тем, что коснулся губами ее лица и прижал ладони к ее затянутой в корсет спине, но был гораздо сильнее возбужден, чем когда бы то ни было прежде. К тому же она так чутко откликнулась на его призыв.

Грейс встрепенулась и еле слышно вскрикнула. Когда губы лорда Доусона — Дэвида — припали к ее губам, все мысли ее испарились, предоставив ее вихрю эмоций. А его губы продолжали легкими, быстрыми, манящими движениями касаться, словно крылья бабочки, ее губ. Ее собственные губы припухли, он обводил их языком между поцелуями.

В теле у Грейс словно костер зажгли. Она хотела… ей было нужно… что? Дэвид теснее привлек ее к себе. О! Вот оно… Это было ей нужно, это и еще больше…

Он прижал ее к груди и стал целовать глаза и скулы. Кажется, она застонала? Нет, конечно, нет.

Дэвид коснулся ладонью затылка Грейс, и она почувствовала, как в груди у него зарождается негромкий рокочущий смех.

— Ш-ш-ш, — снова предостерег он, коснувшись губами мочки уха, и зашептал: — Помните, ночью звуки разносятся далеко. Ведь мы не хотим, чтобы кто-нибудь нас заметил…

Что верно, то верно. Никто не должен их заметить, потому что… потому что они…

Потому что они ведут себя неприлично под завесой зеленых ветвей.

Грейс толкнула соблазнителя в грудь — довольно сильно. Он немедленно расслабил объятия.

— Что-то не так? — спросил негодник — да еще с дерзкой улыбкой.

Еще бы! Она, незамужняя дочь графа Стандена, наедине с мужчиной, которого ненавидит ее отец. И не просто наедине. Нет. Она позволила ухажеру возмутительные вольности. Она позволила себе прижиматься к нему, позволила себя целовать…

Грейс с силой втянула воздух и прикрыла рот ладонью. Она позволила лорду Доусону подарить ей ее первый поцелуй. С ума она, что ли, сошла? Такой подарок она должна была сделать только своему суженому — Джону Паркер-Роту, а не этому сорвиголове. Быть может, папа вправе ненавидеть его семейство.