Темнее, чем янтарь

Она погасила свет в ванной, и в каюте стало совершенно темно. «Моника» приятно покачивалась на волнах, откуда-то из глубины доносилось равномерное урчание двигателя.

Я почувствовал, как моя кровать прогнулась от тяжести второго тела и прохладная рука нащупала мои колени.

— Почему ты не хочешь меня? Я не нравлюсь тебе? — еле слышно зашептала она. — Или все, что ты говорил, было ложью? Слова так мало значат. Как же мне узнать, правда ли это или нет? Как мне это почувствовать, Тревис, дорогой? Ведь они хотели убить меня. Мне страшно. Мне и сейчас страшно. Пожалуйста, милый мой, помоги мне. Приласкай меня. Мне так нужно немножко любви. Только когда я буду совсем твоей, мне станет легче. Нам будет очень хорошо вдвоем. Пожалуйста, прошу тебя…

Она продолжала шептать и гладить мои колени. Я вдруг почувствовал, что теряю власть над собой. Меня охватило дикое желание схватить ее, сдавить в объятиях и заставить ее покориться мне, как покоряются завоевателю.

Впоследствии я так и не смог объяснить себе, почему Эва, во всех отношениях превосходившая ее, оставила меня совершенно спокойным, а Дел сумела разбудить необузданные первобытные инстинкты.

Но в тот момент мне было не до психоанализа. Ее руки становились все настойчивее. Голова у меня шла кругом. Маленький дьявол, притаившийся где-то внутри меня, нашептывал: «Почему бы и нет? Плюнь на все, раз ты хочешь ее. И потом, это пойдет на пользу делу. Только так ты заставишь ее полностью тебе довериться. Никто не будет знать об этом»…

Но я-то буду знать.

Она сорвала с меня простыню, выскользнула из своего одеяния и прижалась ко мне всем телом. Прикосновения ее бархатистой кожи обжигали.

— Ну, скорее же, милый, — шептала она, вздрагивая и задыхаясь. — Возьми же меня! Ты видишь, я не могу больше, так я жду тебя…

Я понял, что сейчас рухну в темную пропасть. В жаркую, манящую, сладостную пропасть, откуда не вернулись по крайней мере четырнадцать человек.

Четырнадцать мужчин.

Запрокинув ей голову так, что хрустнули позвонки, я впился в ее губы. Мои зубы стукнулись о ее. Я с силой сжал ее в объятиях, подхватил, не отрываясь от ее рта, перенес на другую кровать и только там отпустил, дав ей возможность отдышаться.

— Эй-эй! Что ты делаешь! — простонала она.

— Так будет лучше, моя прелесть. Извини, я несколько старомоден. У меня пунктик насчет времени и места. Дай мне насладиться ожиданием. Нам бы вырваться отсюда живыми и невредимыми, и мы будем целые дни проводить в постели.

Она попыталась было возроптать, но постепенно успокоилась.

— По крайней мере я убедилась, что у тебя все в норме, — пробормотала она, поворачиваясь на бок.

— Ну и слава Богу. Спи, малышка.

Минут через двадцать я решил, что дал ей вполне достаточно времени, чтобы уснуть, бесшумно вскочил, оделся и склонился над ней. Она спала, глубоко и ровно дыша. Я выскользнул из каюты и запер за собой дверь.

Парусиновая пижама в желто-черно-зеленую полоску делала Мейера похожим на циркового медведя. Вздыхая и зевая, он уселся поближе к лампе и развернул послание Дел. Прочитав первые строки, он перестал зевать, подобрался и молча читал до самого конца. Закончив, он одобрительно кивнул, спрятал письмо во внутренний карман своего пиджака и устремил задумчивый взор поверх моей головы.

— Было бы крайним упрощением, — начал он, — пытаться представить ее сущность…

— Мейер, ради Бога!..

— …в обычных терминах, как то: бессердечность, безнравственность, инфан…

— Мейер, я тебя умоляю!

— Для людей… Нет, для особей такого типа существует только два понятия: «Я» и «Не-Я». Вернее, реально существует только «Я», остальные — «Не-Я» — лишь постольку, поскольку они полезны для «Я». Эта парочка, не моргнув глазом, избавилась от четырнадцати «Не-Я», потому что…

— Ты всегда занимаешься философией в три часа утра?!

— … потому что для них это было не четырнадцать братьев, а четырнадцать мешающих предметов.

— Мейер, если ты немедленно не прекратишь…

— Ты что, не согласен со мной?

— Слушай, ты, Зигмунд Фрейд, ты ходил туда, черт тебя возьми?!

— Ах, право, какие пустяки тебя интересуют! — обиженно протянул Мейер, опять начиная зевать и потягиваться. — Конечно, ходил. Туда можно было привести духовой оркестр — он бы все равно не заметил. Я заткнул раковину в ванной, налил воды и пустил туда нашу куколку плавать. Это смотрится весьма эффектно. Особенно удались колышущиеся в воде волосы. Я не стал гасить свет в ванной. Думаю, после столь обильных возлияний он скоро посетит сие заведение.

— Боже, как ты многословен! Что ты думаешь по поводу денежек Пауэлла Даниельса? Неужели мы позволим им уплыть?

Мейер взглянул на часы и с сомнением покачал головой.

— Уже около четырех. Он может проснуться в любой момент — ведь он проспал уже почти семь часов. По-моему, это чересчур рискованно.

— И все-таки я попробую.

— Что за тяга к героическим деяниям? — поинтересовался Мейер. — Или ты продал душу дьяволу, а тело — этой маленькой ведьмочке?

— Ты на редкость догадлив.

— Ага, и теперь ты наложил на себя епитимью — добыть если не чашу Грааля, то хотя бы пояс с деньгами.

— Ты что, и впрямь думаешь, что я?..

— Нет, мой мальчик, если бы я так думал, то никогда не шутил бы по этому поводу.

— А между тем я был чертовски близок к этому. Как никогда.

— В самом деле? — Мейер удивленно приподнял брови. — А впрочем, что такого: она весьма привлекательна и наверняка э-э-э… обладает высокой квалификацией. Сын мой, я отпускаю тебе этот грех, тем более, что желание не есть действие.

— Спасибо, падре, — ухмыльнулся я. — Все-таки я пойду. Ты не забыл, что еще надо сделать?

— Не волнуйся. И будь осторожен с этим типом.

Я поднялся на палубу и некоторое время постоял у перил, подставляя лицо ветру. Судно плавно неслось по невидимым волнам, оставляя за кормой вспененный фосфоресцирующий след.

Я хотел зайти к себе за пистолетом, но передумал: Дел могла проснуться. Неужели я не справлюсь с полусонным пьянчугой, сколько бы там фунтов мускулов на нем ни висело?

13

Беззвучно прикрыв за собой дверь четырнадцатой каюты, я постоял, привыкая к темноте. Из-под двери в ванную виднелась яркая полоска света, но она только слепила глаза.

Наконец я разглядел неподвижный силуэт Анса на кровати, очертания мебели и даже краешек записки, пришпиленной к пустой подушке.

Я подошел поближе и раздвинул занавески на ближайшем иллюминаторе. Отраженный свет палубного прожектора проник в каюту, создавая рассеянный полумрак. Обойдя вокруг кровати, я склонился над спящим. Он лежал на левом боку, почти ничком, подогнув правую ногу и засунув руки под подушку. Простыня прикрывала его до середины груди. Я осторожно стянул ее, открыв спину и бедра. Приподняв край пижамной куртки, я увидел у него на талии темную полосу дюйма в четыре толщиной. Застежки видно не было. Я осторожно дотронулся до пояса и пришел к выводу, что это обычное потайное портмоне, застегивающееся на две пряжки спереди. Запустив руку поглубже, я нащупал одну из них.

Его грудь медленно вздымалась и опускалась прямо перед моим носом. Чтобы расстегнуть пряжку, надо было затянуть ремень. Ухватившись за свободный конец, я манипулировал ремнем в такт его дыханию: понемногу натягивал на выдохе, чуть-чуть отпускал на вдохе. От него здорово несло перегаром. Потребовалось не меньше дюжины вдохов-выдохов, чтобы язычок выскользнул из дырочки.

Немного передохнув, я взялся за вторую пряжку. Вдох — выдох, вдох — выдох. Можно будет вынуть деньги и оставить пояс под ним — пусть думает, что пряжки сами расстегнулись. А можно будет просто вытянуть из-под него пояс и выскочить в коридор, пока он придет в себя. Лишь бы в коридоре никого не было.

Но я не успел сделать ни того, ни другого. Видимо, в какой-то момент я отвлекся и натянул ремень слишком сильно.