Глаз Охотника

— Жизнь зависит от стаи. Стая зависит от вожака. Вожак зависит от погонщика. Я — главный в команде, Шли — вожак стаи. Его жизнь в моих руках, моя — в его. Я веду себя с ним как с вожаком, он ведет себя со мной как с хозяином. Все собаки видят это. Все понимают. Все живы-здоровы. Все собаки. Шли. Я.

Через минуту-другую завывания ветра прорезал свист Барра. Гвилли, таща два свертка с нарезанной лососиной, и Фэрил, волочившая за собой еще один, переступили порог и сразу оказались в снежной круговерти. Уже через несколько мгновений воздух наполнился радостным лаем собак.

Буря стихла с наступлением ночи, и серебристая луна выплыла на очистившийся от туч небосвод.

Фэрил проснулась среди ночи и увидела Риату. Она стояла, залитая лунным светом, устремив взгляд своих серебристых глаз в небесную высь. Фэрил тоже посмотрела наверх. От того, что она увидела, все похолодело у нее внутри. Сквозь отверстие в крыше, высоко, в безмолвном поднебесье, она отчетливо увидела Глаз Охотника, протянувший свой длинный огненный хвост по усыпанному звездами небосводу.

Глава 3

ФЭРИЛ

НАЧАЛО ЛЕТА, 5Э985

(за три года до описанных событий)

— Вот это да! Глаз Охотника! — воскликнула Лэйси, на секунду оторвавшись от дневника в кожаном переплете. — Звучит довольно жутковато. Что это такое?

Фэрил задержала в своей руке нож, который готовилась уже метнуть в деревянное полено напротив, и обернулась, чтобы взглянуть на рыжеволосую дамну, сидящую у скатерти, расстеленной для пикника.

— Ты читай, читай, Лэйси, — промолвила она, отвернулась и резким движением выбросила руку вперед и вниз. Раздался звон стали, и клинок мягко вошел в дерево, из которого уже торчало несколько клинков.

Фэрил направилась к упавшему полену, чтобы вытащить из него свои ножи, а Лэйси вновь углубилась в чтение рукописи.

Полуденное солнце то появлялось, то скрывалось за облаками, отбрасывая на страницы причудливые тени, ножи Фэрил мягко и глухо стучали о полено, и этот звук сливался с обычными звуками леса: птичьим пением, доносившимся откуда-то издалека, шелестом листьев на ветру, жужжанием пролетевшей мимо пчелы, журчанием ручейка, текущего по склону соседней горы.

Наконец Лэйси закрыла дневник и взглянула на свою кузину, которая уже опять вытаскивала из бревна ножи:

— Фэрил, знаешь, мне как-то не по себе: так и кажется, будто скоро произойдет что-то непоправимое.

Фэрил вернула ножи на место, в ножны, закрепленные на двух нагрудных ремнях, по шесть ножей на каждом, развернулась и решительно направилась к Лэйси.

Лэйси взглянула на дамну, на дневник, затем опять на дамну:

— Фэрил, вид у тебя довольно мрачный. У меня есть подозрение, что ты хочешь сообщить мне нечто такое, чего я совершенно не хотела бы знать.

Фэрил присела на краешек скатерти. Привычным жестом она взяла правую руку Лэйси в свою и прижала к ней ладонь своей правой руки. Этот ритуал они придумали еще в детстве.

— Любимая подруга, я доверяю тебе тайну, которую ты раскроешь только тогда, когда придет для этого подходящее время.

Лейси медленно сжала пальцы в кулак, будто спрятав в них что-то невидимое глазу. Потом прижала кулак к груди и по одному начала разжимать пальцы, пока рука ее не оказалась плотно прижатой к груди.

— Любимая подруга, твоя тайна будет храниться здесь, пока не настанет подходящее время.

Фэрил сделала глубокий вдох, попытавшись успокоиться. Но это было не так-то просто: голос ее дрожал от возбуждения, смешанного с грустью.

— Я уезжаю из Боскиделла, Лэйси.

Глаза Лэйси наполнились слезами.

— Уезжаешь? Уезжаешь из Боски?.. Но зачем, Фэрил? Зачем?

В глазах Фэрил тоже стояли слезы. И все же ей стало легче, когда она поделилась своей тайной с подругой, и голос ее уже не так дрожал.

И снова Лэйси задала свой вопрос:

— Зачем?

Фэрил сняла ремни и взяла их в руки, держа сверкающее и отливающее сталью оружие прямо перед собой.

— Потому что я кровь от крови первородных дамн и род мой восходит к самой Пэталь.

Лэйси тряхнула головой, смахнула слезы и взглянула на дневник:

— Да, я все это знаю. Твои предки… но, Фэрил, постой, какая здесь связь с тем, что ты уезжаешь из Боски?

Фэрил положила ремни с ножами на скатерть.

— Завтра у меня день рождения: девичество закончится, я стану настоящей дамной и смогу ступить на путь, предначертанный мне тысячу лет назад, на путь, пройти который могу только я. К этому меня готовили всю мою сознательную жизнь. — Она протянула руку и взяла дневник: — Лэйси, этот дневник рассказывает о событиях тысячелетней давности — о погоне за чудовищем, бароном Стоуком, в которую пустились четыре товарища: эльфийка Риата из Арден-Вейл, человек-Медведь Урус из самого сердца Большого леса и мои предки, Томлин и Пэталь, варорцы из леса Вейн. Три раза они почти настигали Стоука — и на третий раз смогли его убить, хотя это стоило жизни Урусу.

— Я знаю, — перебила ее Лэйси, — знаю: Урус был отважный, благородный человек, очень грустно, что он погиб. Но это всего лишь старинное предание, легенда, а мы живем сегодня, теперь.

— Да, Лэйси, конечно, история старинная. Но над нашим ближайшим будущим сгущаются зловещие тучи, и я боюсь, что вскоре исполнится древнее пророчество, о котором рассказывается в рукописи.

От таких речей глаза у Лэйси полезли на лоб, но, не дав ей времени опомниться, Фэрил продолжала:

— Древнее пророчество, каким-то образом связанное с бароном Стоуком, должно вскоре исполниться, хотя мне совершенно непонятно, как он может восстать из мертвых и дотянуться своей костлявой рукой до нашего сегодняшнего дня. — Фэрил начала быстро листать дневник в поисках нужной ей записи. Наконец она нашла ее. — Взгляни-ка, вот здесь говорится о том, как тысячу лет назад леди Риата явилась в лес Вейн и поведала Томлину и Пэталь о пророчестве Раэль, королевы эльфов в Арден-Вейл.

29–31 мая, 4Э1980. Дни, ознаменованные одновременно радостью и отчаянием, ведь к нам явилась Риата…

До слуха Томлина донесся стук лошадиных копыт, а вскоре и сама всадница на жемчужной лошади показалась вдали. Варорец стоял на крыльце, прикрываясь рукой от яркого солнца и посматривая в сторону леса. При виде появившейся из-под покрова леса златовласой эльфийки в одеждах из мягкой серой кожи и с мечом за спиной он расплылся в улыбке.

Быстро повернувшись к дому, он позвал:

— Пэталь, к нам приехала Риата!

Раздался звук торопливых шагов, и на крыльцо высыпали сразу три дамны: Малышка Риата и Среброглазка, а за ними и сама Пэталь — все в передниках, перепачканные мукой и сиропом.

Пэталь подошла и встала радом с Томлином.

— Возможно ль?..

Томлин обнял ее за плечи:

— Ты о Стоуке? Нет, не думаю, Пэталь, мы ведь ясно видели, как лед разверзся и поглотил его.

Пэталь робко взглянула на мужа и улыбнулась. Дочери Томлина и Пэталь, как их ласково называли — Сильви и Ата, стояли рядом и с горящими от восхищения глазами смотрели, как к ним приближается знаменитая эльфийка. Они ни разу ее не видели, но слышали о ней очень много.

Риата подъехала к их маленькому домику и спешилась у самого входа. Она наклонилась и обняла подбежавшую к ней Пэталь, а затем и Томлина. Сильви и Ата застеснялись, но вскоре тоже решились подойти и были представлены Риате.

Томлин хотел было взять под уздцы скакуна эльфийки и отвести его в конюшню, но Риата остановила его.

— Я сама позабочусь о Лучистом, Агат, — проговорила эльфийка, назвав Томлина его старинным прозвищем. — А ты в это время созови всех домашних, ибо я должна поведать о пророчестве, которое касается нас всех.

На душе Томлина стало тяжело, и при взгляде на Пэталь он понял, что она чувствует то же самое.

Томлин немедленно оседлал пони и ускакал в сторону полей. Когда он вернулся, на землю уже опустились сумерки. С ним прискакали два его сына, Малыш Урус и Медведь. На веранде горел свет, и все было подготовлено для ужина, ведь потолки в домике были слишком низкими для Риаты, а заставлять ее нагибаться было бы негостеприимно.