Страница 63 из 64
На «Отелло» я ходил три раза, что для меня необычно. Я уже писал выше, что не могу ходить в Большой на рядовые, не премьерные спектакли. Но тут мне хотелось услышать, как Саша Ворошило будет петь Яго. Воспитанный на итальянских баритонах Титта Руффо, Джино Бекки, Тито Гобби, с их мощными, громобитными голосами, баритональными басами, я думал: «Как Саша справится с низами, со средней тесситурой?» У Ворошило голос искрометный, серебристый, полетный, с великолепными верхами. Но Саша прекрасно справился со своей партией. И не только вокально. Его Яго и в сценическом смысле был интересен. Раньше певцы в этой роли делали грим таким, что сразу было видно: Яго — злодей, предатель. А Ворошило сделал своего Яго обаятельным. Это очень страшно — обаятельная подлость. В знаменитом дуэте Отелло и Яго, Саша вместе с Володей Атлантовым «влезал» за ним на верхнее ля, хотя должен был бы пойти вниз. И держал эту ноту так долго, что Володя даже начинал дергать его за руки: мол, хватит. Казалось бы, с таким голосом Саша будет еще петь и петь. Он никогда не форсировал звук, у него всегда все шло с легкостью. Иной певец поет, а ты сидишь и думаешь: «Господи, как же ты верхнюю ноту-то будешь брать?» А тут не возникало никаких опасений, настолько было видно, что верхние ноты у Саши беспредельны. Но вот случилось, что его голос «устал». Почему это произошло, не знаю. То ли Саша его перетрудил, то ли переболел, то ли это нервные перегрузки, а может, что-то и из области мистики, кто-то сглазил. Он попросил меня позаниматься с ним. Поначалу Саше было тяжело петь, потом, от занятия к занятию, становилось лучше и лучше. К сожалению, позанимались мы с ним немного. Сейчас Александр Ворошило успешно поет в концертах, но основное время у него занимает бизнес.
У нас с Тамарой много давних и добрых друзей среди врачей, хотя лечиться я терпеть не могу. В свое время, когда я был депутатом Верховного Совета Азербайджана, я каждый год проходил обязательное медицинское обследование. До этих визитов к врачам давление у меня было нормальным — 120/80, но когда надо было идти в поликлинику, оно сразу поднималось только от предвкушения встречи с людьми в белых халатах. Но врачи здесь ни при чем, просто я не люблю ходить к ним. Тем не менее среди моих друзей немало медиков. Ничуть не меньше, чем коллег-музыкантов. Со многими я встречаюсь в Москве или в Баку и по сей день. Но так сложилась жизнь, что иных уже нет среди нас, другие разъехались по разным странам. Уехал в Израиль прекрасный уролог Феликс Яшгур. Неожиданно рано ушел из жизни превосходный специалист Альберт Юльевич Гершович. С его семьей мы до сих пор поддерживаем связь. Теплые отношения сложились у нас с известным врачом Александром Семеновичем Бронштейном, создавшим свою клинику, где он собрал вокруг себя первоклассных специалистов. В его клинике для пациентов созданы такие замечательные условия, что я подумал: «Если, не приведи Господь, придется всерьез обращаться к врачам, то лягу только в клинику доктора Бронштейна». А познакомил нас с Александром Семеновичем другой замечательный человек — Леонид Михайлович Рошаль, с которым мы подружились еще в те давние времена, когда в нашей стране самыми популярными людьми были космонавты.
Отзывчивость Леонида Михайловича известна всем, кто хоть раз обращался к нему за помощью или просто за советом. Я тоже не однажды прибегал к его содействию, когда кому-либо из друзей требовалась помощь или консультация специалистов. Доктор Рошаль входит в международную общественную организацию «Врачи за мир», где пользуется большим авторитетом среди зарубежных коллег. Он всегда там, где срочно нужна помощь, где страдают люди: как ни позвонишь ему, он оказывается в этот момент в какой-нибудь «горячей точке» планеты.
Я не претендую на то, чтобы называть себя другом Мстислава Ростроповича. Лучше скажу так, у нас с ним давние хорошие отношения. Хотя он и просит называть его просто Славой, мне очень трудно обращаться так, запросто, к человеку, которого я высоко ценю. Как-то я ему позвонил: «Как вы поживаете?» — «Ты опять со своим „вы“?» — «Да нет, я имею в виду, что „вы“ — это и Галина Павловна».
Я помню его приезд в Баку. Тогда Мстислав Леопольдович (о том, чтобы называть его Славой, я и думать не мог) давал в родном городе несколько концертов. Я сумел побывать только на одном из них, так как прилетел всего на день и должен был сразу же улетать. Особенно запомнилось мне посещение их квартиры незадолго до его отъезда из Советского Союза. Он пригласил нас с Тамарой в гости, мы посидели, поговорили. Настроение было нерадостное: все понимали, что он уже «на чемоданах». Да и квартира была как после разгрома: полупустая, какие-то вещи кучей лежали на полу, какие-то валялись разбросанными.
После отъезда Ростроповича я с ним не встречался. Только Тамара могла видеться с ним и с Галиной Павловной во время своих зарубежных гастролей: она и Маквала Касрашвили были среди тех, кто не побоялся навестить его в Париже. Тогда же она привезла с собой от них два экземпляра книги «Галина» — для нас и для Бориса Александровича Покровского. Галина Павловна даже не рискнула надписать их, чтобы не подвести Тамару, на всякий случай, если их обнаружат таможенники. А так можно было сказать, что эти книги просто куплены в магазине. Но вот времена изменились. В один из дней мне позвонила сестра Мстислава Леопольдовича и сказала, что вскоре он приезжает в Москву вместе со своим оркестром, даст концерт в Большом зале консерватории, что они с Галиной Павловной хотят видеть у себя в доме тех, кто их не предал, не забыл. Приглашенных собралось человек тридцать—сорок, столько, сколько могла вместить квартира: Борис Александрович Покровский с Ириной Ивановной Масленниковой, Владимир Васильев с Екатериной Максимовой, Маквала Касрашвили, Николай Губенко, как министр культуры, много сделавший, чтобы Ростропович и Вишневская снова оказались в Москве. Словом, те, кто никогда не подписывал никаких писем, осуждавших этих великих музыкантов, клеймивших их позором в дни гонений на них. Горжусь, что среди этих людей были и мы с Тамарой. Но в тот первый приезд Мстислава Леопольдовича и Галины Павловны после их столь долгого отсутствия на родине я был у них в гостях один, так как Тамара уехала на гастроли.
Конечно, было много тостов, радости, но и грусти. Ростропович развеселил нас рассказом о том, как он разыскал в Швейцарии кресло Ленина, привез его в Москву и хотел передать в музей. А там ему вместо «спасибо» заявили, что сначала надо выяснить, действительно ли это кресло Ленина. Выяснение затянулось надолго. Директор музея за это время умер, назначили другого, а кресло продолжало стоять у Ростроповича на балконе. Галине Павловне все это надоело: «Убери его куда хочешь, чтобы я больше его не видела!» И Ростропович взял злополучное кресло и на руках сам понес его в Музей имени Ленина по улице Горького, через Манежную площадь: «Возьмите это кресло и разбирайтесь теперь сами — ленинское оно или нет». Ростропович есть Ростропович.
Атмосфера на той первой после возвращения встрече была теплой, хотя кое-кто и плакал. Мстислав Леопольдович много рассказывал о Солженицыне, передал книги с автографом писателя, которые привез по чьей-то просьбе. Потом так складывались обстоятельства, что мы с Ростроповичем иногда встречались в аэропортах: он летел в одну сторону, я в другую. Во время одной из таких встреч я сказал ему: «Мстислав Леопольдович, когда же вы наконец приедете в Баку? Конечно, назвать Азербайджан вашей единственной родиной сейчас трудно: у вас теперь родина весь мир. Но вы там родились, вас там помнят. И потом, вы — бакинец». Я даже попросил тогдашнее руководство республики послать Ростроповичу приглашение. Но у него, как всегда, все было расписано на несколько лет вперед: контракты, концерты. Так что он долго не мог собраться в Баку. Но вот он позвонил мне откуда-то с берегов Средиземного моря. С ним тогда случилась неприятность: он наступил в воде то ли на электрического ската, то ли на морского ежа и лежал забинтованный. Когда он поведал мне об этом приключении, я сказал: «Слава, и вы еще звоните в Москву, разговариваете в таком состоянии!» — «Но я же наступил на ежа не языком, а ногой!»