Любовь моя - мелодия

Надо было спасать правительственный концерт в Кремлевском Дворце съездов по случаю дня Конституции. Съехались артисты со всех республик. Композитор Кара Караев написал вокально-симфоническое полотно, где для меня было соло минуты на три. Если бы я не вышел на сцену, Азербайджан выпал бы из программы. Вызвали врача из Большого театра. Влили адреналин, связки стали уже, зрачки шире. Я вышел на сцену…

Но тогдашнее мое состояние мне не понравилось. И я стал пользоваться своим средством: если что-то случалось с горлом, съедал хорошую порцию мороженого. Это оказалось получше адреналина: хватало на час, тогда как с ним хватает минут на двадцать.

Вспоминается такая сценка. Меня угораздило заболеть перед правительственным концертом в Баку. У нас в Азербайджане ежегодно вручали знамена передовикам производства. И вот по поводу очередного вручения пожаловал высокий гость из Москвы. А без меня тогда ни один правительственный концерт не проходил. Да и не хотел я подводить Гейдара Алиевича Алиева, в то время нашего первого секретаря, он всегда хорошо ко мне относился. Надо было петь во что бы то ни стало, и я ударил по мороженому. Стою за кулисами. Пять минут до выхода, а я уплетаю свое мороженое. Подходит Рашид Бейбутов, смотрит на меня и глазам не верит, не может понять, в чем дело.

— Ты что, издеваешься надо мной? — Он решил, что это я нарочно, что я его разыгрываю.

Я ему объяснил. Он покачал головой:

— Ты, конечно, чертенок. Что за организм у тебя? И что за поведение? Я такого еще не видел.

Слава Бейбутова была всенародной. Фильм «Аршин мал алан» в свое время обошел всю страну, были и другие фильмы, были лучшие концертные площадки, радио, телевидение, многочисленные пластинки. Но лучшей песней Бейбутова стала его дочь — красавица Рашида, которая прекрасно поет и вместе с мужем Кямилем и матерью Джейран-ханум бережно хранит память о великом певце. Семья Бейбутова воссоздает его голос в записях, в фильмах, а стало быть, и в душах его почитателей…

Я также внес свою скромную лепту в то, чтобы имя великого Бейбутова прозвучало снова и снова. Благодаря помощи моего брата Кемала, который выделил сто тысяч долларов, мы провели три года назад в Москве, в концертном зале «Россия» большой вечер памяти Рашида Бейбутова. На приглашение выступить откликнулись лучшие наши певцы. Концерт получился по-настоящему звездным.

Привелось мне быть знакомым и с другими гигантами нашего искусства. В 1985 году на сцене Большого театра состоялся поистине исторический спектакль «Евгений Онегин»: в роли Гремина выступал Марк Осипович Рейзен, отмечая свое 90-летие. Отработав на сцене на славу, он вечером в своей квартире в известном всей театральной Москве доме на улице Неждановой (теперь Брюсов переулок) устроил юбилейный прием, на который были приглашены Тамара Милашкина, Владимир Атлантов, мы с Тамарой Синявской. Среди прочих гостей Рейзена — Иван Семенович Козловский и старейший баритон прославленной сцены Пантелеймон Маркович Норцов. Гиганты! Все как один! Великое трио!

Мы с Володей, как люди, «позволяющие себе», стеснялись, не пили вовсе, боялись увлечься и осрамиться перед старейшинами. Да и зачем стариков беспокоить, пусть себе сидят спокойно. А старички в отличие от нас с удовольствием попивали себе винцо. Иван Семенович раскраснелся, то и дело вскакивал, что-то говорил. А Марк Осипович этак ему попросту: «Да будет тебе, Ванька… Выпил и помолчи, старших послушай. Вы с Пантюшей еще юнцы» («юнцам» было по 85 лет). Козловский вроде бы слушался; сядет, но опять вскочит и опять что-то говорит. Все его вежливо слушали, кроме хозяина, который на пять лет был старше своего знаменитого гостя и имел право делать ему замечания. Я вышел покурить. Ко мне подошел Козловский, попытался изобразить на лице обиду. Говорил нараспев, но, как всегда, когда не на сцене, тихо:

— Как вы меня подвели, молодой человек.

Я не успел вежливо отреагировать на неожиданное, странное заявление великого артиста, мгновенно все вспомнил и смутился. Нет, это не было странностью маэстро. Годом раньше он предложил мне сделать с ним запись сейчас уже не помню точно какой оперы. Сказал он тогда об этом не очень определенно, а просто: «Не хотите ли?» Обещал прислать клавир. Я просмотрел клавир, а потом стал ждать: может, кто-то позвонит и скажет о записи. Но звонков не было, а звонить самому, напоминать мне было неудобно. Я решил, что Козловский забыл. Нет, Иван Семенович не забыл, такие люди ценят слово: обещал, значит, делай. Некогда, нет охоты или не подходит роль, откажись сразу. Мне стыдно вспоминать об этом. Но он оказался выше обиды. Я запомнил его великодушный жест:

— Прощаю. А все-таки мы еще запишем!

К сожалению, не успели этого сделать, потому что вскоре не стало главного героя.

Посидели мы для вежливости часок-другой и откланялись. На следующий день Тамара говорит:

— Позвони, надо бы проведать стариков, как они после вчерашнего, нагрузка все-таки.

Звоню:

— Как вы там, Марк Осипович?

А он своим бронзовым басом:

— А, Муслим! У нас все хорошо. А вы, молодежь, вчера странно вели себя: ничего не ели, не пили, ушли рано. А мы, старики, кутили до утра. Винца выпили. Хорошо!

В самые последние свои годы Марк Осипович каждый день выходил с женой на прогулку. Проходили они и мимо нашего дома. Если мы слышали, как пробивается сквозь стекла зычный голосище, бросались с Тамарой к окну: Рейзен с женой на променаде. Идет, идет, вдруг остановится и что-то начинает супруге доказывать. Да так живо, так настойчиво, во весь свой набатный глас.

Всякий раз, провожая взглядом эту трогательную парочку, словно из другого, минувшего и какого-то степенного, обстоятельного века, мы думали: «Вот чудо и совершенство природы, стихийное явление! Сто лет в обед, а ведь на своих ногах. И всю ночь гуляет под вино. И волнуется, как мальчишка. И есть о чем и в девяносто лет поговорить с женой, что-то горячо обсуждать». Последнюю свою пластинку Рейзен записал в возрасте, о котором говорить-то. Просто дыхание заходится!

Из-за своей невнимательности я нередко попадал и попадаю впросак. На меня порой обижаются: я могу не узнать человека, поздороваться механически, потому что в это время у меня в голове что-то свое. То есть я пребываю в отстраненном состоянии. Конечно, это плохая черта, но я такой. В связи с этим вспоминается одна история. Банкет по случаю второго приезда театра «Ла Скала» в Москву (это было в 1974 году). На него пригласили и нас с Володей Атлантовым. Стоим со своими тарелочками в сторонке, разговариваем, обмениваемся репликами со знакомыми. Подходит к нам пожилой мужчина, седой, небольшого роста. И начинает говорить мне такие комплименты. Я вежливо улыбаюсь, благодарю. Он откланялся и ушел. А Володя спросил укоризненно:

— Что же ты не сказал и ему комплимента в ответ? Тебе что, Лемешев не нравится?

— Как, Лемешев?! Не может быть! Я же его запомнил молодым по фильму «Музыкальная история» и считаю до сих пор лучшим русским тенором.

— Лемешев. Самый что ни на есть Сергей Яковлевич.

Я бочком-бочком стал протискиваться сквозь нарядную толпу. Нашел Лемешева и смущаясь начал:

— Сергей Яковлевич, извините, я так растерялся, когда вы подошли к нам. Такой великий артист! — Тут уж я выдал ему все комплименты, которых он заслуживал…

С тех пор у нас установились теплые отношения. Иногда мы с Тамарой с ним встречались, чаще перезванивались. И не могли не почувствовать теплоту и доброту этого милого, тонкого, благожелательного человека. Тамара Синявская-Ольга в свое время пела с Лемешевым-Ленским в его прощальном «Евгении Онегине». Старалась петь тихо, чутко-чутко. Потом Лемешев, все понимая, благодарил ее:

— Вы меня, Тамарочка, не заглушали. Спасибо.

Когда мы с Тамарой поженились, но жить нам было еще негде, мы звонили Сергею Яковлевичу из гостиницы «Россия». Однажды, закончив разговор, я передал трубку Тамаре. Лемешев спросил удивленно:

— А почему это вы, друзья, звоните из одного места?