Царапина

Самое плохое в общежитии было то, что они не разрешили мне держать Сару. Мне пришлось оставить ее у Микки, школьной подруги. Микки была единственным человеком, которому я достаточно доверял для того, чтобы говорить о Саре. Они хорошо ладили. Обычно Сара очень настороженно относилась ко всем, кроме меня, но она обосновалась у Микки без малейших проблем. Каждому нужен дом, я полагаю. Мы с Микки всегда были близки, но то дерьмо, через которое нам пришлось пройти, заставило нас перестать видеться. Ей нравилось встречаться с парнями постарше, у которых была работа, мотоцикл и тому подобное. Они избивали ее или бросали беременной. Она была на год старше меня, темные волосы, твердые скулы и татуировка в виде паутины на шее сбоку. Я знал, что у нее были большие проблемы с отцом и матерью. Когда ей было четырнадцать, она прошлась по дому и разбила все окна. Чтобы впустить правду, как она объяснила. Мать сказала ей: «Ты закончишь в сумасшедшем доме». Она ответила: «Сначала мне придется выбраться из этого». Потом отец избил ее. Больше она ничего не ломала в доме.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я стал думать о том, чтобы найти работу и переехать. Поскольку школьный год закончился. А потом на моем пороге возникла Микки с Сарой и большим чемоданом. Сказала, что ее вышвырнули. Я взял несколько банок светлого пива у соседа, который задолжал мне несколько услуг, и мы долго разговаривали. А еще мы спали вместе, первый раз. Когда мы проснулись утром, Сара, свернувшись, лежала между нами. Это было что-то вроде знака. Семья.

Но ни у одного из нас не было работы. Несколько недель мы жили с друзьями Микки на последнем этаже в доме на Бальзальской Пустоши. Иногда мне удавалось перехватить случайную работенку на Бычьем Рынке — чистить стойла в конце дня. Мы попали в обычный замкнутый круг — нет работы, потому что нет жилья, а жилья нет потому, что нет работы. Но по крайней мере надо мной больше не висела школа. Как только тебе исполняется шестнадцать, они могут отправляться в задницу. Ты больше не ребенок, ты проблема. Но сейчас стояла поздняя весна, так что мы могли не беспокоиться о том, чтобы согреться. А Сара сама добывала себе пропитание.

Свой дом мы могли найти только одним способом. На задворках жилой части Бальзальской Пустоши, в районе красных фонарей, стояло несколько старых стандартных домов, заколоченных досками вечность назад. Скорее всего владелец не смог их продать и не стал утруждать себя приведением их в порядок, чтобы сдать в аренду. Так что мы влезли в один из этих домов с заднего входа, где забетонированный двор был наполовину засыпан кирпичами. Дощатый пол в доме прогнил, краска потрескалась, а обои были покрыты пятнами сырости. Мы принесли свечи, матрас, одеяла, наши сумки и коробки. Водопровод все еще работал. Электричества не было, но Микки раздобыла батарейки для своего радио. С фасада дом все еще выглядел нежилым.

Это было самое хорошее время и самое плохое. Хорошее нагому, что все было по-другому. Наконец-то мы находились в кошачьем мире, о котором я всегда мечтал. Нет нужды в разговорах, в деньгах или в дневном свете. Мылись мы в душевых местного бассейна. Многие бездомные ходили туда. Микки раздобыла дешевых красок и разрисовала стены в нашей комнате деревьями. Большими кряжистыми деревьями со сплетенными ветвями. А между деревьями — хрупкие дома, выглядевшие полуразрушенными и пустыми. Земля покрыта грудами опавших листьев. Ночи были лучше всего. Мы прижимались друг к другу под одеялами и занимались любовью в темноте, глотая воздух. Или отправлялись на долгие прогулки в город, взявшись за руки, а Сара кралась за нами. На окраине городского центра высилась группа домов — кольцо башен вокруг пустой автостоянки и детской площадки. Сразу за Ними была видна большая стройплощадка. Сначала там было просто множество деревянных столбов и котлованов, заполненных грязью, потом привезли металлические контейнеры с йфпичами и песком. Блочные дома были наполовину заселены, наполовину пусты. Множество выбитых и заколоченных окон. Мы познакомились с некоторыми обитателями этих домов, которые выходили по ночам. Мы с Микки любили приходить туда ближе к полуночи и веселиться на маленькой забетонированной площадке. Это было как черно-белое кино. Мы качались на качелях и на бревне, висели вверх ногами на лесенке. Это было лучше всего.

А хуже всего было по утрам. То, что ночью казалось таким Таинственным, становилось просто грязным и бесполезным. Пыль искрилась в воздухе и тонким слоем покрывала все вокруг. Сара спала или где-то пропадала, и у меня не было ее глаз. Сам по себе я мог справляться, но мы с Микки забывали, как говорить, и только огрызались друг на друга. В это время, ранними утрами, нам нужна была выпивка. Дневной свет таил в себе угрозу. И не только он. В ДСС нам сказали, по наши семьи ответственны за наше благосостояние. Это был офис в Моусли, где вам не нужен постоянный адрес, чтобы быть принятым на работу. К этому времени мы оба занимались сексом за деньги. Я управлялся с этим лучше, чем Микки, но у нее было больше работы. Бальзальская Пустошь была полна сотнями малолетних проституток. Они стояли маленькими группками, одетые в футболки и узкие джинсы или мини-юбки. Как и я, Микки научилась избегать пьяных клиентов. Но все же ее несколько раз насиловали, один раз полицейский. А один парень избил ее и даже не заплатил за это. Я пытался успокоить ее, когда она была расстроена, но я не мог сказать ей: «Позволь забрать тебя отсюда». Насилие было частью жизни, и мы не могли над этим подняться. Я знал это с тех пор, как был ребенком. Если ты понимаешь это рано, то тебе не нужен морфин.

Однажды утром Микки сказала, что встретилась с парнем, который хочет, чтобы она переехала к нему. «Так что я пойду», — сказала она. Я рассмеялся, но она просто смотрела на меня, и я понял, что она серьезно. Мы сели на матрас, и она обняла меня. «Я не могу здесь оставаться, — сказала она. — Это пустота, это как умирание. Мы замерзнем насмерть зимой. Ты лучше справишься один, Шон. Ты найдешь комнату без проблем. Этот парень — он нормальный, у него есть деньги и он хочет меня. Выбора нет, Шон. Совсем нет». Она попыталась поцеловать меня, но я вырвался. Она принялась упаковывать свою сумку, а я раздумывал над словами «лучше справишься один». Микки знала, о чем я думаю, всегда знала. «Я возьму с собой Сару, я смогу за ней…»

«Черта с два! Сара моя. Она не вещь». К этому моменту я чувствовал себя таким слабым и одиноким, что заплакал. Сара, свернувшись, спала в углу комнаты. Как ребенок. И как мудрая женщина, которая была старше любого из нас и видела все виды предательства. Я надел пальто. «Пока». Выйдя, я не мог поверить, что светит солнце. Город был темным, полным пустых мест, где ничто не может выжить. Я бродил несколько часов и уснул на парковой скамейке в Ярдли-Вуд. Когда я вернулся в дом, Микки и Сары не было. У меня оставалось немного денег с прошлой ночи, так что я купил четыре банки пива и выпил их. В темноте мне казалось, что комната пуста. Будто меня в ней нет.

На следующий день Сара вернулась. Она ждала меня на заднем дворе, а глаза ее были такими же странными, как и тогда, рядом с магазином игрушек. Когда я взял ее на руки, она замурлыкала. Сара никогда не мурлыкала. Я вытащил кусочки старых листьев и веточек из ее темной шерсти. А несколько дней спустя на одной из улиц Бальзальской Пустоши я увидел Микки. Она была одна. Была почти Полночь. Когда я подошел ближе, я разглядел свежую царапину на ее левой щеке. Она сжала меня в объятиях.

— Рада тебя видеть, — сказала она. — Я здесь ненадолго. Он отправляет меня в Лондон.

— Отправляет тебя? — Я посмотрел на ее лицо. Новая косметика. Новые духи. Царапина.

— Ага. Я работаю на него. Есть два типа мужчин, Шон. Ублюдки и еще большие ублюдки.

Я сжал ее руку. Мы поцеловались на прощание — нежно, так, как целуются те, кто дорог друг другу. Я прикоснулся к ее щеке.

— Это сделала Сара?

— Что? — Микки рассмеялась. — Боже, нет. Это он. Джеймс.