Страница 33 из 40
Го много работала в эти летние месяцы. Пемпольские женщины, поначалу с недоверием отнесшиеся к неопытной мастерице, говорившие, что у нее слишком красивые холеные руки, в конце концов убедились, что она шьет превосходные платья, которые делают фигуру более стройной, и Го стала известной швеей.
Заработанные деньги шли на благоустройство дома к возвращению Янна. Шкаф и старые кровати были починены, навощены и натерты до блеска; окошко, выходящее на море, она застеклила и убрала занавесками; купила стол, стулья и новое одеяло на зиму.
Деньги, которые, уезжая, оставил ей Янн, так и лежали нетронутые в китайской шкатулочке, и Го хотела представить их мужу целыми и невредимыми.
Летними вечерами, при уходящем свете дня, она сидела на пороге вместе с бабушкой Ивонной, рассудок которой летом заметно поправлялся, и вязала для Янна красивый рыбацкий тельник из голубой шерсти. Старая Ивонна, некогда искусная вязальщица, понемногу вспомнила вязальные приемы и обучила им Го.
Между тем дни стали заметно короче; некоторые растения, пышно цветшие в июле, уже пожухли, и фиолетовые скабиозы вновь зацвели по обочинам дорог – маленькие цветочки на длинных стеблях. Наступили последние дни августа, и однажды вечером у мыса Порс-Эвен появилось первое рыбацкое судно. Праздник возвращения начался.
Люди толпой устремились на скалы – встречать корабль. Но какой из них вернулся?
Это был «Самуэль-Азенид», он всегда возвращался первым.
– «Леопольдина» наверняка не станет задерживаться, – говорил старый отец Янна. – Там, я знаю, если кто-то уходит, другим тоже не сидится на месте.
Рыбаки возвращались. Два судна вернулись на следующий день, четыре – через день и еще двенадцать – на следующей неделе. В край вместе с ними возвращалась радость. Это был праздник для жен и матерей, праздник царил и в трактирах, где прекрасные пемпольки подавали рыбакам выпивку.
«Леопольдина» числилась среди запаздывающих судов – таких еще было десять. Долго так длиться не могло, и Го, думая о том, что самое большее через неделю Янн будет здесь, – такой срок она давала себе, чтобы не разочаровываться, – пребывала в упоительном ожидании и заботилась о том, чтобы хозяйство содержалось в полном порядке.
Все прибрав, она уже не знала, что делать; нетерпение становилось мучительным.
Прибыли еще три запаздывавших судна, потом еще пять. Ждали оставшиеся два.
– Ну, – со смехом говорили ей, – в этом году или «Леопольдине», или «Марии-Жанне» придется собирать за всеми швабры!
И Го тоже смеялась, оживившаяся и еще больше похорошевшая в радостном ожидании.
Между тем шли дни.
Го продолжала, нарядно одевшись и приняв веселый вид, ходить в порт, разговаривать с другими такими же ожидающими. Она говорила, что это опоздание вполне естественно – разве так не случается каждый год? О, такие бывалые моряки и два таких надежных судна!
Но потом, вернувшись домой, ощущала по вечерам первую дрожь тоски и тревоги.
Возможно ли, в самом деле, чтобы ею завладел страх? Так рано?.. Какие глупости!
Ее пугало то, что страх уже поселился в ее душе…
Десятое сентября!.. Как дни летят!
Однажды утром, настоящим осенним утром, когда по земле стелился холодный туман, рассветное солнце застало ее на паперти часовни, там, где молятся вдовы погибших в кораблекрушении. Она сидела с застывшим взором, виски точно стиснуло железное кольцо.
Два дня назад на землю впервые лег этот грустный предрассветный туман, и в то утро Го проснулась с острой тревогой в душе из-за ощущения зимы… Но что такого необычного в этом дне, в этом часе, в этой минуте по сравнению с предыдущими днями, часами, минутами?.. Бывает, корабли задерживаются на две недели и даже на месяц.
Но то утро действительно было особенным: она впервые пришла к часовне, села на паперти и принялась вновь читать имена погибших моряков.
В память о
Гаосе Ивоне, погибшем в море,
вблизи Норд-Фьорда…
С моря налетел шквал ветра, похожий на содрогание, и в это же время по своду что-то застучало, будто дождь… Осенние листья!.. Целый ворох листьев влетел на паперть. Старые взъерошенные деревья во внутреннем дворе, сотрясаемые ветром, теряли листву. Надвигалась зима!..
…погибшем в море,
вблизи Норд-Фьорда,
во время урагана с 4 на 5 августа 1880 года.
Она читала машинально, глаза искали вдали, в стрельчатом проеме двери, море: в то утро оно было затянуто серым туманом, пелена скрывала даль, точно большой траурный занавес.
Опять шквал ветра, и опять на паперть ворвались пляшущие листья. Этот порыв был сильнее, точно западный ветер, некогда уже посеявший в море смерть, теперь хотел стереть с лица земли и имена погибших.
Го с невольным упорством смотрела на пустое место в стене – казалось, оно ждало кого-то. Страшная мысль не отпускала ее – мысль о новой дощечке, с именем, которое она даже мысленно не решалась здесь произнести.
Несмотря на холод, она сидела на гранитной скамье, откинув назад голову.
…погибшем вблизи Норд-Фьорда
во время урагана с 4 на 5 августа 1880 года в
возрасте 23 лет…
Мир его праху!
Ей виделась Исландия и маленькое кладбище там – далекая Исландия под низким полуночным солнцем… И вдруг на пустом месте в стене с жуткой ясностью увидела она ту новую дощечку, с черепом и скрещенными костями, а посередине, в каком-то сиянии, имя, обожаемое имя – Янн Гаос!.. Она вскочила и, словно безумная, исторгла из себя хриплый крик…
Землю по-прежнему застилал серый туман, опавшие листья залетали на паперть.
Шаги по тропинке! Кто-то идет? Она поднялась, выпрямилась, одним движением поправила чепец, придала лицу подобающее выражение. Шаги приближались – вот-вот кто-то войдет в часовню. Она спешно сделала вид, что оказалась здесь случайно, ни за что на свете не желая походить на жену погибшего моряка.
Эта была Фанта Флури, жена помощника капитана «Леопольдины». Она тотчас поняла, что делает здесь Го, – бесполезно с ней притворяться. Обе женщины молча стояли друг перед другом, испуганные и рассерженные на то, что застали одна другую в состоянии страха, и почти ненавидящие друг друга за это.
– Все из Трегье и Сен-Бриё вернулись восемь дней назад, – наконец проговорила безжалостная Фанта глухим и будто даже раздраженным голосом.
Она принесла свечу, чтобы дать обет.
«Ах, да… обет…» Го еще не хотела думать об этом средстве отчаявшихся. Однако молча вошла в часовню за Фантой, и обе преклонили колени, стоя рядом, как две сестры.
Женщины возносили страстные молитвы Мадонне Звезде Морей, возносили со всем пылом своих сердец. Но вскоре стали слышны одни рыдания, на пол закапали слезы…
Молитва и слезы смягчили и сблизили их. Фанта помогла шатающейся Го встать, обняла и поцеловала ее.
Вытерев слезы, поправив волосы, стряхнув пыль и плесень с юбок, они, не говоря больше ни слова, отправились каждая своей дорогой.
Теплым, словно лето, только немного грустным был в том году конец сентября. Стояла такая великолепная погода, что, если бы не желтые листья, печальным дождем сыплющиеся на дороги, можно было бы подумать, что природа переживает веселый месяц июнь. Мужья, женихи, любовники вернулись домой, и всюду царила радость новой весны любви…
В какой-то день один из запаздывающих кораблей показался вдали. Какой?..
Быстро стайки молчаливых, тревожащихся женщин собрались на крутом берегу.
Го, бледная и дрожащая, стояла вместе с отцом Янна.
– Сдается мне, – говорил старый рыбак, – сдается мне, что это они! Красный планширь,[59] марсель на катке очень смахивает на них. А ты что скажешь, дочка моя? – Но нет, – продолжал он внезапно упавшим голосом, – нет, мы снова ошибаемся: утлегарь[60] не тот, да и стаксель.[61] На этот раз не они, это «Мария-Жанна», но, конечно, моя дорогая, и наши скоро вернутся.
59
Планширь – здесь: деревянный брус с закругленной верхней частью, установленный поверх фальшборта или на леерном ограждении.
60
Утлегарь – ренгоутное дерево, выступающее за носовую оконечность судна и служащее продолжением бушприта.
61
Стаксель – здесь: косой парус, который устанавливается между грот– и бизань-мачтами судна (ближней и средней к корме); его полное название: крюйс-стень-стаксель.