Госпожа Хризантема

Лежа я едва помещаюсь в этом плавучем гробу — сверкающем, впрочем, чистотой и белизной свежей сосны. Я хорошо защищен от дождя, барабанящего по крышке, и плыву в направлении города, лежа на животе в этом ящике; одна волна меня баюкает, другая нещадно встряхивает, а то и почти переворачивает — а неплотно закрытая крысоловка позволяет снизу вверх смотреть на двух маленьких человечков, которым я доверил свою судьбу: им лет восемь — десять, не больше, и мордашки у них как у обезьянок уистити,[14] зато мускулы — как у настоящих миниатюрных мужчин, и сноровка — как у старых морских волков.

Вдруг они начинают громко кричать: наверное, причаливаем! И действительно, открыв пошире люк, я вижу совсем рядом серые каменные плиты набережной. Тогда я вылезаю из своего саркофага и намереваюсь впервые в жизни ступить на японскую землю. Льет все сильнее и сильнее, дождь лупит по глазам больно, невыносимо.

Стоит мне только ступить на сушу, как на меня с криками бросаются, окружают, не дают проходу с десяток странных существ, которых трудно описать, особенно если видишь их впервые в слепящем дождевом потоке, — похожи на человекообразных ежей, и каждый тащит за собой что-то большое и черное. Один из них раскрывает над моей головой огромный зонт с очень близко расположенными спицами и нарисованными на просвет аистами — и вот уже все улыбаются мне, заискивающе, выжидающе.

Меня предупреждали: это просто дзины, борющиеся за честь быть избранными мною; и все же я поражен этой внезапной атакой, этим приемом, оказанным Японией человеку, впервые ступившему на ее землю. (Дзины[15] или дзин-рикши — это люди-скороходы, таскающие за собой небольшие повозки и за деньги перевозящие частных лиц; их нанимают по часам или по расстоянию, как у нас фиакры.)

Ноги у них голые до самого верха, и сегодня очень мокрые, а голова скрыта под большой шляпой в форме абажура. Одеты они в непромокаемые соломенные плащи, причем все концы соломы торчат наружу и топорщатся, как иголки у дикобраза; кажется, будто на них надета соломенная крыша. Они так все и улыбаются в ожидании моего решения.

Не имея чести знать никого из них, я, недолго думая, выбираю дзина с зонтиком и залезаю в его маленький экипаж, а он поднимает надо мной низкий-низкий верх. Ноги мне он укрывает клеенчатым фартуком, натягивает его до самых глаз, а потом идет вперед и говорит по-японски что-то, означающее примерно следующее: «Куда вас везти, хозяин?» На что я на том же языке отвечаю: «В Цветочный Сад, дружище!»

Я ответил фразой из трех слов, которую выучил наизусть, как попугай, и был удивлен, что она имеет какой-то смысл, что меня поняли, — и мы отправились в путь, он — бегом, что было мочи, а я — за ним, подпрыгивая в его легкой тележке, завернутый в клеенку, словно упакованный в коробку, — и оба мы под проливным дождем, обдавая все вокруг фонтанами воды и жидкой грязи.

«В Цветочный Сад», — сказал я, словно завсегдатай, и сам удивился, услышав это. Ведь на самом деле в японских делах я не такой простак, как может показаться. Друзья, посетившие эту империю, кое-чему меня научили, и я много знаю: Цветочный Сад — это чайная, элегантное место свиданий. Придя туда, я спрошу некоего Кенгуру-сан, являющегося одновременно переводчиком, прачкой и тайным агентом по скрещиванию рас. И если дела пойдут хорошо, может, нынче же вечером я буду представлен девушке, предназначенной мне непостижимой судьбой… Мысль об этом не дает мне покоя, пока мы с дзином мчимся сломя голову — вернее, он меня мчит сломя голову под беспощадным дождем…

Ну и своеобразную же Японию увидел я в тот день сквозь щелочку в клеенке из-под заливаемого дождем верха моего маленького экипажа! Японию унылую, грязную, полузатопленную. Дома, животные, люди — все, что до сих пор я знал только по картинкам, все, что я видел изображенным на нежно-голубом или нежно-розовом фоне на ширмах и фарфоровых вазах, в действительности предстало передо мной жалким зрелищем под низким небом — сплошные зонтики, деревянные башмаки и задранные подолы.

Порой ливень хлещет так сильно, что я закрываюсь наглухо и цепенею в шуме и тряске, совершенно забыв, в какой стране я нахожусь. Верх у моего экипажа дырявый, и мне за шиворот стекают ручейки. Но потом, вспомнив, что я еду по самому Нагасаки, да к тому же впервые в жизни, я с любопытством высовываюсь наружу, рискуя быть облитым: мы пробегаем рысцой по какой-то унылой, черненькой улочке (их здесь таких тысячи, целый лабиринт); с крыш на блестящие мостовые низвергаются водопады; серая штриховка дождя не позволяет четко различать предметы. Иногда нам попадается дама, путающаяся в складках платья, нетвердо ступающая в своих высоких деревянных башмаках — персонаж с ширмы, — с задранным подолом и под размалеванным бумажным зонтиком. Или же мы проезжаем мимо пагоды, и тогда какое-нибудь старое гранитное чудовище, сидящее наполовину в воде, встречает меня кровожадным оскалом.

Ну и большой же город этот Нагасаки! Вот уже целый час несемся мы во весь опор, а до конца, похоже, еще далеко. И потом, он расположен на равнине; с рейда никак нельзя было предположить, что в глубине гор может поместиться такая большая равнина.

По правде сказать, я ни за что не смог бы определить, в каком направлении мы ехали; пришлось положиться на волю моего дзина и случая.

А дзин мой — это просто паровой двигатель! Я привык к китайским рикшам, но здесь все совсем по-другому. Когда я раздвигаю клеенку, чтобы что-то рассмотреть, на первом плане я, разумеется, всегда вижу его; две голые, бурые, мускулистые ноги, обгоняющие одна другую и обдающие брызгами все вокруг, и спину, как у ежика, склоненную под струями дождя. Интересно, подозревают ли прохожие, что в этой обильно поливаемой водой тележке притаился жених, отправившийся на поиски будущей супруги?..

Наконец экипаж мой останавливается, и дзин, улыбаясь, осторожно, чтобы не вылить мне за шиворот еще один поток воды, опускает верх экипажа; потоп на время прекратился, дождя больше нет. До сих пор я не видел лица моего дзина; как ни странно, оно весьма миловидно; молодой мужчина лет тридцати, энергичный, крепкий, с открытым взглядом… И кто бы мог подумать, что спустя несколько дней этот самый дзин… Но нет, пока я помолчу, чтобы преждевременно и несправедливо не бросить тень на Хризантему…

Итак, мы остановились. Остановились у самого подножия небольшой нависающей горы; вероятно, мы проехали через весь город и оказались в предместье, за городом. Теперь, похоже, надо встать на ноги и вскарабкаться по узкой, почти отвесной тропинке. Вокруг нас — загородные домики, садовые ограды, очень высокие бамбуковые частоколы, за которыми ничего не видно. Зеленая гора подавляет своей высотой, а низкие, тяжелые, мрачные тучи висят у нас над головой, словно плотно прилегающая крышка, которая вот-вот окончательно закупорит нас в этой Богом забытой дыре; и создается впечатление, что такое отсутствие дали, перспективы позволяет лучше разглядеть во всех подробностях маленький, тесный, грязный и мокрый клочок японской земли, находящийся у нас перед глазами. Земля в этой стране очень красная. Придорожная трава и цветочки мне незнакомы; правда, по ограде ползет такой же вьюнок, как у нас, а в садах я узнаю маргаритки, циннии и другие цветы Франции. Воздух напоен сложным ароматом; к запахам растений и земли примешивается что-то еще, идущее, видимо, от человеческого жилья, — похоже на смесь сушеной рыбы и ладана. Прохожих нет; население, внутреннее убранство, жизнь ничем себя не выдают, и я могу с тем же успехом представить себя где угодно.

Мой дзин пристроил под деревом свой маленький экипаж, и мы вместе поднимаемся по крутой дорожке, скользя по красной глине.

— Мы действительно идем в Цветочный Сад? — спрашиваю я, волнуясь, правильно ли меня поняли.

— Да, да, — отвечает дзин, — это там, наверху, совсем рядом.

Дорожка поворачивает, становится тесной и мрачной. По одну сторону отвесная гора, поросшая мокрыми папоротниками, по другую — большой деревянный дом, почти без окон, неприглядный на вид: здесь-то мой дзин и останавливается.

14

Уистити — два вида мелких обезьянок из семейства игрунковых; обитают в Америке.

15

Дзин — счетный суффикс для обозначения лица какой-нибудь национальности, реже — профессии. Точное японское название: дзин-рикйся (с беглым последним «и»).