Хора на выбывание

Юрий глянул на часы и вскочил.

— Простите, папа, у меня важное дело. Что дальше делать, я потом решу, а вы пока отдыхайте.

— Ну да, — улыбнулся отец, — конечно. Только сынок, посмотри на календарь.

Юрий глянул на стену, уже зная, что там.

— Седьмое ноября, — кивнул отец и выложил на стол пакет. — На следующий год донесения будешь составлять уже сам.

— Тише! Черт бы вас побрал! — зашипел Лоринков.

Президент, не заметивший в темноте ступеньку, споткнулся. Оба они нервничали. На лестничной клетке депутата Рубрякова было темно.

— А еще депутат! — злился президент, — лампочки в подъезде поставить не может!

— Кто знает, вдруг он ее ставил, — съязвил журналист, — а коммунисты — антихристы ее украли?!

У обоих в руках были черные пакеты, и веревки. Президент сжимал еще и кастет.

— Только не насмерть! — шепотом инструктировал его журналист, — нем герои-покойники не нужны!

— Откуда я знаю, как насмерть, а как нет?! — жаловался президент. — Что я, по-вашему, большой специалист по похищениям людей?

— Да и я не специалист в этом, — признался журналист, — впрочем, это же людей, а мы собираемся похищать де-пу-та-та. Вина хотите?

— Не откажусь.

Выпив, похитители прислушались. С первого этажа кто-то крался наверх. Журналист знаками показал, что надо подняться еще на этаж. Оттуда они вышли на крышу и спустились вниз через другой подъезд.

— Видно, — отдуваясь сказал журналист, — какие-то квартирные грабители.

— Надо бы сообщить в полицию, — встревожился президент.

— Что?! — вновь зашипел Лоринков. — Как именно?! Только что поступил вызов от двух преступников, собирающихся похитить депутата о том, что обычные воры собираются обчистить соседей депутата?!

Президент виновато промолчал. Журналист решительно сказал:

— План действий меняется!..

…- меняется план действий! — раздраженно сказал Рубряков своему шоферу и закурил. — Рошка чересчур экстравагантен! Эмоционален! Варвар! В какую Европу он хочет?! Европейский парламент рекомендует угомониться на недельку, чтобы они могли взять этого коммуниста Воронина в оборот, а Рошка, как взбесившийся, только усиливает митинги! Шумный! Невоспитанный! Ни дать ни взять, цыган с вокзала! Хуже гомосека!

Второе лицо Христианской Демократической Народной Партии Влад Рубряков очень не любил цыган и гомосексуалистов. Их существование, по его глубокому убеждению, мешало Молдавии интегрироваться в Европу.

— Так что теперь все будет по-другому, — сказал он, — и первой скрипкой в партии будет не Рошка, а Рубряков!

Депутат снова поморщился. Он очень страдал из-за своей излишне, по его мнению, «русской» фамилии, заканчивавшейся на «ов».

— Знаете, Влад, — тихо ответил наконец, шофер, — я понял, что долг истинного христианина состоит не только в соблюдении божьих заповедей, но и в любви к себе в первую очередь. Ибо что есть наше тело, как не Храм Божий?! Вчера, посетив собор Митрополии Бессарабской, я истово молился четыре часа, после чего мне было видение…

Суеверный и отчасти набожный Рубряков, широко раскрыв глаза, слушал. Шофер помолчал минут с пять и продолжил:

— … видение… Двенадцать апостолов, в разверзшихся небесах, вышли на поле Господне, дабы сразиться со слугами князя тьмы! Был там и он, я четко различал его где-то вдали, и глава его темнела в небесах карой и предостережением, а ноги попирали грешную землю смерчами и ураганами… Он ухмылялся… Ухмылялся так мерзко, как только может ухмыляться Сатана…

Рубряков осенил себя крестным знаменем.

— Так вот, двенадцать апостолов господних, — тихо и невыразительно продолжал, раскачиваясь, водитель, — вышли в небеса как на поле Господне…

— И пожали они жатву? — прошептал в ужасе Рубряков…

— Не было на том поле жатвы, ибо засеяно оно было зеленой травой, а не злаками. И вышли апостолы в поле… И была на наших, — я имею в виду апостолов, — были синие майки и желтые трусы, а на двенадцати слугах тьмы были зеленые майки и трусы бежевые… Судья дал свисток…

— Стой!!! — заорал взбешенный Рубряков и, приподняв подбородок шофера, глянул ему в глаза.

Потом он долго и неумело совал кулаком в лицо шофера, пока тот не опустился на руль машины.

— Так и есть! — орал Рубряков, стуча уже по затылку водителя, опять обкурился, мразь!!!

Зрачки шофера были неестественно расширены. Он действительно злоупотреблял марихуаной, но выгнать его Рубряков не мог, — парень был племянником двоюродной сестры сводного брата жены Влада.

Вздохнув, Влад вышел из машины, остановившейся метрах в ста от дома, и пошел к своему подъезду. Вдруг он увидел, как молодой парень пинает пожилого человека, лежащего на земле, и что-то кричит. Влад нервно выхватил из своего кожаного портфеля газовый пистолет и постарался незаметно подойти к хулигану. Уже вблизи он услышал, как парень кричит жертве:

— Молдаванин клятый! Румын несчастный! Всех вас, козлов, забить насмерть! Пора вас всех в Сибирь сослать, как коммунисты делали!!!

Разозлившись, Влад подбежал, прицелился в парня, как вдруг старик резко вскочил и ударил депутата кастетом в ухо.

— Ох, черт… — изумленно сказал Влад, инстинктивно потянувшись обеими руками к занывшему уху.

В этот момент журналист ударил его в затылок сцепленными руками. Рубряков упал, и похитителям удалось, отняв у него пистолет, надеть на голову Влада мешок. Затем они оттащили потерявшего скорее от страха сознание депутата в багажник. Сели. Закурили. Руки у обоих тряслись.

— Интересно, это от пьянки? — хмуро спросил Лоринков.

— Не обольщайтесь, — мрачно заверил его Воронин, — и у Раскольникова такое же было.

— Ну, мы же его не убили.

— Вы уверены?

Лоринков молча вышел из машины, прошел к багажнику, открыл его и снял мешок с головы депутата. Президент видел лишь, как его напарник захлопнул багажник и вернулся в машину. Уже в салоне он выругался. По руке его текла кровь.

— Кусается, — ответил он на немой вопрос президента.

Они вновь помолчали.

— Послушайте, — засмеялся вдруг журналист, — а ведь ни у вас ни у меня водительских прав нет!

— Ерунда! — решительно взялся за руль президент, — номера правительственные! Куда едем?!

… Когда машина отъехала, из дома Рубрякова вышел человек, которого журналист с президентом приняли за квартирного вора. Это был Юрий Рошка с веревкой, кастетом и черным пакетом в руках.

— Куда же он подевался, этот Рубряков? — вслух подумал он и поплелся домой.

— Дай, погляжу на тебя, — попросил Василий и долго смотрел в лицо Елены, сжав его руками.

Подростки, — дети расстрелянных немцами коммунистов, — были знакомы два года, но взялись за руки всего два дня назад, когда лагерь, где их содержали, освободила советская армия. До тех пор Василий жил в мужской части лагеря, а Елена — в женской. Четырнадцатилетний парень познакомился с шестнадцатилетней девушкой у колючей проволоки, разделявшей сектора. И так полюбил ее, что дарил Елене картофельные очистки, украденные с кухни, где Василий работал помощником повара — баландера. Каждое утро Елена выползала, — ходить сил у не нее было, — из барака, и, перебирая руками, добиралась до проволоки. Там она находила нанизанные на шипы куски картофельной шелухи, клала их в рот и долго, мучительно, ибо зубов у нее уже почти не оставалось, посасывала. Часовые на вышках могли бы подстрелить подростков, но их это забавляло. Они называли их «наши рахитичные Ромео и Джульета», а куски помоев, оставленных Василием — «букет пылкого возлюбленного своей красотке». Елена думала о вкусной, очень вкусной еде, чтобы слюны собралось много, и сосала шелуху.

— Когда-нибудь я буду сосать так тебя, — сказал она Василию весенним вечером, чувствуя, как безумие сползает по венам в стопы, а те словно немеют. На это он сказал ей, дрожа:

— Мы не дадим им…

Но не договорил: охранник выстрелил в воздух. Заключенным из секторов запрещалось общаться.