Страница 5 из 73
- Ну-у... - неопределенно протянула Олеся. - И я не имею понятия ни о каких разгадках. Здесь ты не одинок. Знаешь, я часто стала молиться в последнее время. Странно, это так на меня непохоже. И что я выпросила у судьбы? Что вымолила? Или, может быть, я опять слишком тороплюсь?
Валерий внимательно посмотрел на Олесю.
- Значит, ты тоже уповаешь на судьбу?
- А кто еще? - удивилась Олеся. - И потом я все-таки не уповаю, а только прошу... Совершенно бессмысленно и тщетно.
- Значит, так... - начал Малахов и мгновенно споткнулся на двух коротеньких словах.
- Что так? - весело спросила Олеся, снова наполняя свою рюмку. - По-моему, все совершенно не так. Все не так в нашей жизни.
Она была абсолютно права. Валерий вдруг невпопад вспомнил, что когда она спит, руки у нее лежат ладонями вверх, словно просят милостыню. Говорить расхотелось. Дальше короткого слова "так" мысль идти не желала. "Хоть бы позвонил кто-нибудь, - про себя взмолился директор, - отвлек бы нас ненадолго!" Но он тоже ничего не мог вымолить у судьбы: телефон молчал, будто выключенный за неуплату.
- Ты будешь пить? - спросила Олеся. - Мне одной надоело.
Сейчас вид у нее был довольно безмятежный, почти блаженный. Редкая для нее ясная детская улыбка слабо освещала лицо, напоминающее мгновениями маленькую Полю.
- Ты не любишь меня, Олеся, - неожиданно для себя выпалил Малахов и закурил. - Я это давно знаю.
Что он несет? Разве он собирался сегодня выяснять отношения?
- И не смотри на меня исподлобья. Теперь я понимаю, откуда у Полины этот взгляд.
Директор засмеялся и задумчиво провел пальцем по нижней губе.
- Раньше я отчаивался, а теперь мне все равно, Олеся...
Она вздрогнула: Валерий больше ее не любит? Как же ей жить дальше?..
- Все равно, - повторил он, - потому что я уже привык обходиться одним своим чувством. Ты мне очень нужна. Не бросай меня...
Малахов смял недокуренную сигарету.
"Вот где мне повезло, - подумала Олеся. - Вот с кем я выиграла в жизни. Нужно уметь радоваться тому, что имеешь. То же самое постоянно твердит и папочка".
- А вообще лучше забудь о моих словах, - продолжал Валерий. - Об этом не стоит думать. Я не хотел тебе ничего говорить, случайно получилось. Прости.
- Мне тебя прощать? Это ты должен меня прощать вечно...
Директор с трудом разобрал ее невнятный шепот, покачал головой и спокойно улыбнулся.
- Тот, кто прощает, всегда помнит, за что. Я не хочу помнить. Я только хочу знать, что ты со мной.
- Да, - пробормотала Олеся. - Конечно, с тобой! Только с тобой...
- Вот видишь, а ты - прощать! - Валерий снова провел пальцем по губе. - Я тебя очень люблю...
Она хорошо знала об этом...
- Я тебя очень люблю, Олеся Глебовна, - повторил Валерий, и улыбка на его лице пропала. - Не думай ни о чем.
То же самое советует и папочка. Уж не у него ли выучился директор? И как можно не думать? Куда ни ткнешь пальцем, где ни прикоснешься, всюду больно! Валерий - боль, прошлое - боль, дочка... Чужой родной человечек... И чего Олесе искать дальше, когда все уже давно найдено? Исправить бы поскорее собственные ошибки, если она еще успеет, если такое вообще возможно на Земле...
- Валерий, - неуверенно сказала Олеся, - мне очень хотелось бы поговорить с тобой о Карене...
Директор опять встал и подошел к окну. Но не остановился там, а прошел в глубину комнаты и сел в темном углу. Почему ее тяготило происходящее с Кареном? Почему она не сумела отнестись к обычному школьному событию со своей природной легкостью и безмятежностью? Превратить все в шутку, свести к первому юношескому увлечению, которое всегда нравится и тешит женское самолюбие? Не смогла или не захотела? Не захотела или не смогла?
Малахов снова закурил.
- А что, собственно, говорить о Карене?
- Но ты же сам собирался! - воскликнула Олеся и поправила рассыпающиеся волосы. - Ты так и сказал мне по телефону.
- Я собирался как раз объяснить тебе, что не вижу здесь никакой проблемы. Ты сама ее для себя изобрела, зачем-то придумала и теперь не знаешь, что с ней делать. А делать ничего и не нужно. Нужно забыть, абстрагироваться и просто вести уроки.
Нет, все-таки проповеди Глеба не пропали для директора даром. Вот где они пригодились неопытному любовнику, выступающему в новой, несвойственной ему роли мудрого наставника женщины.
- Я ничего не придумала. Я не могу быть самой собой в классе... Не получается... - жалобно прошептала она.
И это ее беспомощное "не могу" наотмашь ударило Валерия, лишний раз доказывая, что все не так просто, как кажется.
- Почему? - задал он свой любимый вопрос.
- Я не знаю, - растерянно и тихо отозвалась Олеся. - Я ничего не знаю...
Они довольно долго молчали, бессознательно прислушиваясь к пению Полины в соседней комнате.
- А ты понимаешь, что это единственный выход? Что другого нет и не найдется? - довольно резко, недружелюбно спросил Малахов.
Он устал от бессмысленности ситуации и объяснений.
- Или ты можешь предложить что-нибудь еще?
Что она могла предложить... Олеся сидела, съежившись, сжавшись в маленький жалкий комок на краешке кресла. Наверное, ее следовало пожалеть. Но только не сегодня. Сегодня директор настойчиво пробовал найти хоть какое-нибудь приемлемое решение проблемы.
- Чем, в конце концов, тебе мешает Карен? Он ведь только молчит и слушает тебя все уроки напролет, насколько мне известно. Отчего же ты плачешь?
Ну да, конечно, Валерий тоже ничего не понимал! Никто на свете не в силах понять Олесю! А она сама понимает себя? Осознает ли, чего хочет, почему так страдает и мучается?
Валерий рассматривал ее пристально и недоверчиво. Что таится за этим якобы неумением справиться с происходящим? Не лжет ли она опять, эта маленькая учительница?
Совсем недавно она вдруг начала подозрительно "задумываться". Ее "задумчивость" была опасной: Олеся не слышала грохота мчавшихся машин и могла не заметить надвигающегося на нее автобуса. Водителям несколько раз вовремя удавалось затормозить прямо возле автомобиля Олеси. Один из них собирался выпалить в адрес рассеянной дамы за рулем несколько гневных непристойных фраз, но, увидев ее лицо, тихо закрыл дверцу и уехал.
Олеся теперь ходила, опустив голову, с пристальным вниманием рассматривая асфальт или пол под ногами. На самом деле ни асфальта, ни пола она не видела. Ее действия и движения стали просто хорошо заученными и неосознанными. Повторяя изо дня в день одно и то же, словно компьютер, привычно выполняющий команду за командой, Олеся не анализировала своих собственных поступков: школа - супермаркет - дорога домой - дом - Полина - обед - телевизор - Валерий - опять школа... И так без конца. В этой цепочке не появлялось ничего нового, значительного. Иногда Олеся ловила себя на кощунственных мыслях: "Хоть бы случилось что-нибудь. Землетрясение, ураган, цунами! Хоть бы нашу школу водой залило сверху донизу. Все же развлечение..."
Она никак не реагировала на окружающее и происходящее вокруг и "просыпалась", только когда Полина подходила совсем близко и спрашивала с тревогой:
- Мама, почему ты такая грустная?
В эти минуты Олеся с тоской думала, что она плохая мать и уделяет ребенку мало времени. И по сравнению с ней Анна Каренина была по-настоящему счастливой. Любовь? Пожалуйста. Деньги? Сколько угодно. Муж - внимательный, каких поискать, Олесе бы такого хоть ненадолго! Заботы? Да никаких! И чего ей еще не хватало, ни за что не догадаться! Так ведь нет, под поезд полезла!
Тяжелое состояние не давало ни минуты покоя. Сколько же тебе исполнилось, Олеся, милая? Незаметно подошел тот критический возраст, когда пора подвести кое-какие итоги, обдумать, наконец, что ты успела сделать. Видимые, ощутимые итоги, которых нет, потому что, кроме полученного образования и дочки Полины, она ничего самой себе предъявить не могла.