Страница 3 из 73
- Дурацкое пристрастие! - ворчала Олеся. - Бумаги на тебя не напасешься! И почему ты не сядешь?
Полина молчала, дорисовывая очередной великолепный хвост.
- Кого ты изобразила сегодня, Поля? - спрашивал Валерий.
Девочка неопределенно улыбалась и пожимала плечиками. Ее голосок звучал как хрустальный и рассыпался в воздухе нежными нотками. Говорила она с материнскими интонациями прирожденной учительницы, слегка снисходительно и поучающе.
- Понимаешь, я придумала нового зверя. Он бегает и скачет. Только у него пока нет имени. Но я очень скоро его назову и тогда расскажу тебе о нем гораздо больше.
Забавная, действительно напоминающая чем-то мартышку, как называл ее ласково Глеб, девочка всегда умела ответить так, чтобы уйти от ответа. Похоже, ей передалось по наследству это качество деда и матери. И никогда не задавала никаких вопросов. Словно ей с рождения стали известны ответы на бесконечные "почему", до сих пор мучающие директора.
Склонившись над столом, Полина иногда пела на свой собственный мотив:
- Лошади быстро скачут, лошади скачут вперед!
- Ты сама выдумала свою песню? - спросил Валерий.
- Я никогда не выдумываю песни, я этого не умею! - строго и серьезно ответила девочка, не оборачиваясь. - Здесь все правда: лошади быстро скачут, лошади скачут вперед!
Это действительно была правда. Малахов смутился. Олеся хихикнула у него спиной.
Иногда Валерий ловил себя на желании выспросить у маленькой Полины, как ему жить дальше. Он почти не сомневался, что девочка тут же четко и обстоятельно ответит и развеет его сомнения и страхи. И начинал сам над собой смеяться и подозревать себя в легком безумии.
Олеся ни на какие вопросы отвечать не собиралась. Она вообще не желала ничего обсуждать и не хотела ни о чем думать. Читала, готовилась к урокам, зачем-то взялась изучать немецкий... Вот только глаза всегда таили в самой глубине никогда не проходящие грусть и муку. Скорее всего, беспричинные и уж во всяком случае, необъяснимые в такой спокойной и легко живущей женщине. И не ошибался ли Малахов в своей скоропалительно состряпанной теории ее необычного кокетства?
Тоненькие руки взмывали вверх каждый раз, чтобы обнять Валерия, едва Олеся его видела. Директор смущался, с трудом пряча мгновенно возникающее желание.
- Повторяю снова: в школе этого делать нельзя! Нас могут увидеть! И дети, и Эмма!
Олеся удивленно поднимала брови: она не понимала самых очевидных вещей. А с директором происходило что-то странное, творилось нечто непонятное. В последнее время он жестоко тосковал без Олеси. Просто бредил ею наяву. Стоило потянуться к ней, отсутствующей, навстречу, и она, охотно откликаясь, гладила его по волосам и сплетала пальцы с его пальцами. Валерий чувствовал, как она дышит, как пахнет ее щека и прогревается в его ладони маленькая узкая ладошка. Малахов открывал глаза. Светлоглазое видение исчезало. Валерий сидел в своей комнате и тупо смотрел в окно. И едва не сходил с ума от невозможности тотчас увидеть маленькую учительницу.
Терзаясь противоречиями и разочарованиями, он тщетно пытался найти хорошее в своем существовании. Что сделала с ним Олеся? Как ей удалось резко изменить Валерия? Или в нем и менять было нечего - дурацкая, придуманная, ничего не значащая холодность. Сплошная пустота...
Теперь желание мучило Валерия постоянно, не давало ни на чем сосредоточиться, мешало работать, читать, разговаривать с людьми. Каждая полуодетая женщина (а нынче они все полуодеты) заставляла его краснеть, отводить глаза и кусать губы.
Ему хотелось избавиться от мучительной неправды, от ничего не требующих кротких глаз жены. Ложь заставляла его задыхаться, но полюбившуюся петлю он сам затягивал туже и туже. День за днем. Прежде он жил ясно и понятно, безупречно разложив чувства, дела и привычки по своим полочкам, по своим местам. Даже обман занимал строго принадлежащий ему, всегда запертый на ключ ящик стола. Появление Олеси сломало знакомый порядок. Тогда и родилась долго скрываемая от самого себя мысль - бросить все и всех... Еще задолго до расставания с Олесей, за несколько месяцев до появления в школе Карена...
Валерий в отчаянии бросился за помощью к Глебу. Тот терпеливо выслушал его. Потом наступила оглушительная тишина. В сгущающейся темноте часы отщелкивали секунды. На мгновение стало страшно, словно пришло время умирать.
- Ты ищешь разумные способы разрешения вопросов там, где их просто не может быть, - задумчиво сказал наконец поэт. - Любой выход окажется грязноватым и несправедливым. И, прежде всего, для тебя.
- Неправда! - взвился Малахов. - Почему я всегда буду несправедливым?
- Ну, хотя бы потому, - спокойно продолжал Глеб, - что человек объективно быть полностью справедливым не в состоянии. По природе своей. Это не в его власти. На твоем месте я бы уповал на судьбу и переложил решение проблемы со своих на ее плечи. Пусть будет так, как будет!
Поэт был прав. Директор прикусил губу.
- Конечно, лучше судьба, чем объяснения с двумя женщинами, - нехотя процедил он сквозь зубы.
- Значительно ближе к истине, - удовлетворенно кивнул Глеб. - Хотя пока ты от нее довольно далек...
- Это почему же? Ты договаривай до конца, не темни.
- Ну, хорошо, мой мальчик, - поэт налил себе еще вина. - Я попробую объяснить, только ты не бросайся на меня, как тигр-людоед. Жизнь, как ни странно, не любит логики. Поэтому, главное, одобряешь ли ты себя сам. Об остальном забудь. Ты нелеп сейчас и смешон - прости, пожалуйста! - в своих мучениях и терзаниях. Ты не создан для того, чтобы принимать решения, и я просто удивляюсь, как тебе удалось сколотить такую приличную, известную всему городу школу. Ну, это единственное, что ты сделал! Семен не в счет, он появился на свет по чистой случайности.
Малахов медленно допил свое вино. Какая редкостная гадость!
-Ты чересчур мрачно смотришь на вещи, а жить нужно легко, - вновь заговорил Глеб. - Плохое надо отбрасывать от себя подальше и подпускать его лишь "до пальто". Принимай всех и вся такими, какие они есть. Не ищи в них того, чего не существует. И не философствуй, пожалуйста, не надо! Липовый из тебя философ, Валерий, неопытный! Ни от кого ты не услышишь четких и ясных ответов на свои дурацкие вопросы: зачем, для чего, почему... Только в России без конца ищут смысл жизни и никак не могут его найти. Вот скажи: как ты относишься к Олесе?
- Я люблю ее... - неловко ответил директор.
Витковский махнул рукой.
- Ерунда, дорогой, прости! Сказав так, ты ничего не сказал. Любишь, не понимая? Любишь, не зная? Так не бывает. Человек всегда хорошо знает то, что любит. И любит то, что знает. Я, например, люблю апельсины. И прекрасно знаю о них все, что мне нужно. Что, неправда?
Это была и правда, и неправда одновременно.
- Вы совсем чужие друг другу люди, - жестко продолжал Глеб. - Мне жаль вас обоих. Ты хороший человек, и я искренне привязался к тебе за несколько месяцев. Но ты бесхарактерный. А Олесе нужен характер. Другое дело, что она его либо никогда не найдет, либо ни за что с ним не уживется. Я хорошо знаю свою дочь. После развода она стала метаться. И ты явился, просто чтобы заполнить пустоту. Природа не терпит пустоты. Видишь ли, Олеся неживая. Ее счастье умерло, а она осталась. Без него, понимаешь? Это очень страшно - пережить свое счастье. Но так часто бывает. Когда-то моя Ася, узнав, что я ухожу, спокойно шагнула с двенадцатого этажа... Но Олеся другая. Она осталась жить. И тебя по дороге встретила, и даже вообразила на минуту, что ты можешь сделать ее счастливой.... А что ты можешь?
Поэт снова с пренебрежением махнул рукой.
"А что я могу?! - подумал Валерий и вспомнил пустые, отсутствующие глаза Олеси, преследующие его день и ночь.
- Пойми, - негромко увещевал Глеб, - мы все здесь случайные люди, и ты, и я. И все здесь случайно. Ты ненароком столкнулся с Олесей, а будь на ее месте другая, похожая, ты бы в нее точно так же врезался. Под руку тебе она подвернулась в тот самый момент, когда земля у тебя под ногами горела. Только ты сам этого еще не замечал. Женщина в такой момент - просто отдушина.