Жена из России

Отец посмотрел на нее с удивлением.

- Я не очень понимаю, что мы должны решить. Ведь мы уже все давным-давно решили, и наше решение отмене не подлежит. Оно окончательно и бесповоротно. Прошло столько лет... Мы не хотим и не можем ничего менять... А вы... Это ваше личное дело.

- Ах, вы не хотите... - начала Маша и осеклась.

А ведь он прав... Они выбрали себе именно такую, вполне определенную дорогу... Они ее предпочли любой другой... Это проще веника... И какое мне дело до всех до вас, а вам - до меня?..

На пороге комнаты замялась мать с чашками в руках.

Маша торопливо застегнула сапоги, схватила шубку и, не попрощавшись, вылетела на улицу. В лицо больно ударил злобный ветер, обрадовавшийся случайному беззащитному прохожему, над которым можно вволю поиздеваться.

Маня остановилась, задохнувшись.

Да, все правильно... Так оно и должно быть...

Лохматая Вовкина голова над черно-белыми клавишами... Его словно подтаявшие изнутри зрачки...

"Занесло начальную дорогу, заметет остаток понемногу милостью отзывчивой судьбы... Господи, спасибо за подмогу..."

Вслед за мучительно долгой и холодной зимой, наконец, до Москвы долетели влажные добрые западные ветры. Очевидно, от Бертила и Леночки.

Снег начал неохотно темнеть и, расползаясь в грязь, тянуться ближе к земле. Небо распахнулось в вышину и в ширь, окна недоуменно смотрели чудовищно грязными стеклами, а машины снова, собрав всю волю в кулак, двинулись в атаку на безответных пешеходов.

Весна была дружная... Какая глупость! Что за бездарное словосочетание! С кем и почему она вдруг так подружилась?.. С людьми? С солнцем? С вымытыми небесами?

Обдумывая эти вопросы и проваливаясь в бездонные лужи черного тротуара, однажды вечером Маша вдруг увидела на объявлении возле Политехнического Сашину веселую фамилию. Маня неловко споткнулась взглядом о мокрые грязные афиши, облепившие серую стену, зацепилась за них и тормознулась. Отец Александр читал лекцию о церковных праздниках... Батюшка... Подмосковный приход... Помнишь ту Пасху?..

А Володя никогда не упоминал о том, кем стал его лучший друг Мум...

Маша неуверенно толкнула тяжелую дверь, толком не понимая, чего она хочет. Исповеди? Отпущения грехов? О чем она собирается с ним говорить? Что ей нужно обязательно сказать? О чем вспомнить? О чем спросить?

Этот неотвязный страх, такой мучительный синдром завтрашнего дня, о котором говорил Бройберг...

- Саша, ты помнишь меня?

Узкая светлая бородка, все те же длинные волосы... Батюшка внимательно вгляделся в ее лицо.

- Здравствуй... Я видел тебя как-то возле нашего дома... Подходить не стал... Иногда я вспоминаю твои стихи...

- Мои? - удивилась Маша. - Они были очень плохие, слабые... Хорошо, что я быстро это поняла, иначе потратила бы всю жизнь на графоманскую борьбу за строчки в журналах и озлобилась бы вконец...

Саша посмотрел ей в глаза.

- Да, ты потратила жизнь совсем на другое... Но одно удачное стихотворение у тебя все-таки было... Ты его написала Вовке... Во всяком случае, он в этом уверен...

- Какое стихотворение? - прошептала Маша. - Я никогда не показывала ему ни одной строчки... И тебе тоже...

Саша усмехнулся.

- Это чистая случайность. Их нашел Антон и похвалился: видите, дядя Володя, как здорово писала моя мама! Он очень любит тебя... А у Вовки очень хорошая память... Прозвучало действительно на редкость искренне: "И все проклятых двух копеек..." Ты не помнишь?

Понимаешь ли, знаешь ли, помнишь ли... Три глагола плюс частица... И целая жизнь позади...

- Разве они до сих пор видятся с Антошкой? Зачем? И ты... все время говоришь с Володей обо мне? Но... это же невозможно... Почему я всегда все узнаю самая последняя?..

Саша не ответил на ее вопросы. Ясные глаза стали еще яснее, только в самой глубине мелькнула еле заметная насмешка.

- Хочешь, я прочту?

- Значит, у тебя тоже хорошая память... Просто отличная... И никакие склерозы вам всем не грозят... Я не хочу никаких стихов!.. Это глупое детство... О нем давно пора забыть!..

- Ну почему же? - задумчиво не согласился с ней Саша. - Ты странным образом четко спрогнозировала будущее... С тех пор прошло немало лет... Ситуация изменилась. Впрочем, она всегда была одинаковой. Просто ты представляла себе все иначе... Убить веру нельзя, но потерять можно...

Да, все правильно... Она когда-то верила в свои слова. И в свое несостоявшееся счастье. Или ее заставили в них поверить. И раскаяться. С горечью и сожалением. С осуждением и сомнением.

Разве она когда-нибудь распоряжалась своей жизнью? Да ни одной минуты! Кроме одного-единственного последнего мгновения их последней встречи... И она, конечно, по обыкновению перепутала чужие и свою жизни, разные и одинаковые тропинки, обещания и откровения. Зато эти сожаление, горечь и раскаяние принадлежали теперь исключительно ей одной. И только она одна имела бесспорное право на их невыносимую тяжесть.

Она одна... Отныне и во веки веков.