Страница 11 из 140
В Главном управлении кадров Красной Армии принявший меня полковник Иванов объявил решение о Дальнейшей моей службе. Я направлялся в штаб Группы советских оккупационных войск в Германии. По прибытии в Потсдам я должен был доложить о себе генерал-лейтенанту Евстигнееву, начальнику разведки Группы войск, который в конце концов и определит мне место конкретной службы. Полковник посоветовал мне поменять форму, я все еще ходил в моей родной авиационной, на общевойсковую и поменьше бывать в Берлине, где у меня так много «доброжелателей». Если же меня кто-то из знакомых встретит, особенно из Военно-воздушного отдела, я должен был говорить, что нахожусь в Германии в командировке, а вообще-то служу под Москвой (работаю переводчиком с немецкими военнопленными). Эти советы звучали для меня приказом, а приказы, об этом я за годы службы хорошо знал, должны выполняться точно!..
Полковник Иванов пожелал мне доброго пути и хорошей службы. С тем я и отбыл снова в Германию. Период моей «военно-дипломатической» службы закончился. Я должен был начать службу в новом качестве.
Возвращался я тогда в Германию поездом. Помню, с трудом я пытался забыть тот гнусный оговор. Хорошо, что мне попались добрые люди. Могло бы все кончиться печально. Из ума никак не выходило: что стало причиной моего срочного перевода из СВАГ (Советская военная администрация в Германии)? Но, как говорится, все по порядку.
И вновь нахлынули воспоминания. В них много того, что даст возможность читателю понять происходившие тогда в моей жизни события. Уплывает вниз Ходынское поле, Центральный аэродром…
Первый раз лечу на Запад нормально, как все, а не задом наперед, и первый раз лечу без ненависти, желания отомстить за все, что натворили на нашей земле новоявленные псы-рыцари. Сегодня 3 сентября 1945 года. Это больше чем четыре года после начала войны и почти четыре месяца после победы над Германией. Я — уже не стрелок-радист Ил-2, а начинающий военный переводчик, и ждет меня в Германии не бой, а обычная мирная служба. А может быть, все-таки бой, только другой, мне еще незнакомый, непривычный?
Мой новый командир, начальник Военно-воздушного отдела Советской военной администрации Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Тимофей Федорович Куцевалов, по праву старшего, прошел в пилотскую кабину. Пассажиры, такие же служивые, как я, приготовились коротать неблизкий, шестичасовой, путь, примостившись на мешках и тюках. Некоторые из моих попутчиков бывали уже в Германии в конце войны, но большинство из нас направлялось туда впервые. Естественно, расспрашивали «бывалых». Но те сами знали о поверженной стране еще очень мало. К тому же, как ни велик был интерес к современной Германии, мы все еще жили минувшей войной, и невольно разговоры уходили в недавнее прошлое.
Наконец разговоры потихоньку стихли, и большинство пассажиров, по приобретенной за войну привычке на всякий случай прихватывать чуток сна про запас, погрузилось в дрему. Я тоже попытался задремать, но, несмотря на усталость от напряжения последних дней, сон не шел. Меня, естественно, после всего, что со мной было, волновало то, как сложится моя служба. Пусть вот так буднично, но ведь я лечу в Берлин! В логово… О Германии вроде знал немало: и из газет, и из рассказов очевидцев, и из лекций на курсах переводчиков. А все-таки какая она, Германия?
Сколько раз за годы войны и после нее я задавался этим вопросом! Почему мы так часто воюем между собой? Почему так трагически сплетаются судьбы русских и немцев? С тех пор как в 919 году саксонский герцог Генрих I стал кайзером первой Германской империи, страна дала миру выдающихся мыслителей и ученых, гениальных поэтов и композиторов и… безжалостных, хладнокровных убийц целых народов. В моем сознании никак не могли смириться такие противоположности: великие книги — и костры из книг, великолепная архитектура немецких зодчих — и величайшие в истории разрушения городов и сел… Чуткость глухого Бетховена — и… глухота большой, очень большой, части немцев к слезам чужих детей.
Германия. Пруссия… После того как прусские короли победили в единоборстве с австро-венгерской монархией, многие не без основания стали отождествлять Германию с Пруссией. Силезские войны Фридриха II привели к отделению Пруссии от империи Габсбургов. До третьего рейха было еще далеко, но он уже вызревал во втором. Салтыков-Щедрин в свое время писал: «Милитаристские поползновения казались столь безобидными, что никому не внушали ни подозрения, ни опасений, хотя под сенью этой безобидности выросли Бисмарк и Мольтке».
В 1914 году выстрелы восемнадцатилетнего сараевского гимназиста Гаврилы Принципа снова разбудили, как выразился Уинстон Черчилль, «германский вулкан». Четыре года войны, поражение, Версальский договор, позор Германии, капповский путч, фарс нацистского «переворота» в мюнхенской пивной «Бюргерброй», отставка Гинденбурга, расстрел «своими» «своих» штурмовиков Рема, поджог рейхстага, концлагеря, Мюнхенское соглашение — аннексия Чехословакии, нападение на Польшу — Вторая мировая война… И все это случилось за какие-то три с половиной десятка лет.
Унижение рождает желание отомстить, и политики, каждый исходя из своих интересов, раскачивают этот страшный маятник — маятник войны. Чем дальше он отклоняется в одну сторону, тем дальше потом пролетает, сметая все на своем пути, в сторону противоположную. Знают ли об этом гитлеры? Наверное, знают. Думают ли о возможности обратного хода выведенного ими из равновесия маятника?
Полагаю, что нет. Каждый из них уверен, что уж ему-то удастся малой кровью, на чужой территории…
Немецкая армия, начав в 1939 году войну, методично захватывала страну за страной. И эту войну она действительно вела пока малой кровью, на чужой территории. Пока не вторглась в наши пределы.
Мы, советские люди, о территориальных захватах и тем более о том, чтобы с боем ворваться в Берлин, тогда не мечтали. Радовались «освобождению от панов» Западной Украины и Западной Белоруссии, появлению в нашей семье новых друзей — народов Прибалтики, снятию угрозы нашему Дальнему Востоку.
Впервые война приоткрыла свое лицо нашему поколению в финских лесах. Трудная для нас была эта война. О ней уже достаточно написано, при том много и неправды. Но пусть это остается на совести конъюнктурщиков. Историческая наука, известно, дама капризная. Она все в свое время приводит в порядок. Одно сейчас с уверенностью можно утверждать: победы нельзя достигнуть только усилиями, приложенными в течение периода боев. Победы, как и поражения, закладываются за много лет до этого и очень связаны друг с другом. Наверное, было бы правильно сказать: «Не хочешь поражения — не стремись к победе любой ценой!» — но кто же от нее откажется… Очевидно, секрет всеобщего благоденствия — чувство меры. Но, к великому сожалению, так редко рождаются политики и генералы с врожденным чувством меры, а в кругу себе подобных научиться этому обычно не у кого…
Близился конец войны. Наши войска готовились к последнему, решительному, броску на Берлин. За три с лишним года советские люди претерпели страшные лишения, миллионы людей погибли, а у оставшихся в живых было только одно желание — добить врага в его собственной берлоге и никогда больше не воевать. Поднималась новая волна патриотизма, люди верили, что никто из врагов нашего государства, наученных горьким опытом своих предшественников: тевтонских рыцарей, татаро-монгольских орд, шведов, французов и вот теперь уже — гитлеровской Германии, — в будущем не посмеет на нас напасть… В это действительно хотелось верить и этой верой жить.
Темнело. На мирной земле Западной Польши, которая до решений конференции входила в состав Германии, вспыхивали огни, ведь надобности в светомаскировке не было уже несколько месяцев. К хорошему, впрочем, как и к плохому, люди привыкают быстро. Наш самолет начал снижаться. И вдруг война вернулась к нам: к самолету откуда-то потянулись огненные трассы «эрликонов». Командир немедленно «вырубил» свет и резко, со скольжением влево, устремился к земле. Обстрел прекратился, и мы снова легли на свой курс. Начался обмен мнениями: что бы это значило? Сошлись на одном: и здесь еще действуют недобитые банды националистов различных мастей и течений…