Капитан "Старой черепахи"

С каменных карнизов, совсем как с крыш домов, хрустально звенела капель. Ветви кедров-стланцев и арчи набирали живительные соки, на обнажившихся местами склонах пробились, робко зацвели первые альпийские подснежники.

Из далеких низовых долин потянулись в горы зве­ри и птицы. У ледника целый день перекликались каменные куропатки. Из ущелья спозаранку до позд­них сумерек доносилось переливчатое пение синей птицы и неугомонной оляпки. Они как бы старались перепеть и друг друга и весенние голоса горной реч­ки. Суслики вылезали на солнцепек из многочислен­ных нор, становились столбиками, в упоении по­свистывали. Откуда они появились так высоко в го­рах, где и летом-то не тают до -конца сиега, нередки студеные ветры и падают холодные туманы?!

Все кругом звенело, шумело, шуршало, отогрева­лось, радовалось, прихорашивалось.

Не могли нарадоваться приходу весны, ее голо­сам и улыбкам и Федор, и Закир, и Клим. У Клима все еще не зажили ноги. Он не мог ходить и целыми днями лежал у чума на шкуре марала.

Голоса весны растеребили Клима. Наблюдая за в говорливыми ручейками, он видел Волгу, освобожден­ную от ледяного панциря, ледоход и весенний раз­лив, слышал треск распускающихся почек на березах и кленах, пенье жаворонков, и нестерпимая тоска стискивала сердце. Скорее бы на ходу, не дожида­ясь, пока он остановится, соскочить с поезда, вы­браться из вокзальной сутолоки на площадь, на хо­ду же вскочить в трамвай — и домой.

Скорее бы увидеть и обнять маму, посмотреть в ее добрые глаза.

Мама, милая мама! Твой Клим многое узнал за время разлуки. Он стал совсем взрослым и никогда больше не огорчит и не обидит тебя...

Все чаще грохотали в горах лавины. Огромная глыба снега нависла и над «Пятачком-ветродуем», где Потапов и Османов поочередно стояли на пос­ту, охраняя границу. Она могла и не сорваться, эта снежная глыба, а вдруг...

Беда приключилась в тот самый момент, когда Потапов делал на скале сто восемьдесят восьмую на­сечку. Нарастающий гул, превратившийся в грохот, волна упругого воздуха и облако снежной пыли, долетевшие до лагеря, не оставили сомнений — лавина!

Клим лежал у костра на краю площадки. Вздрог­нув, он невольно зажмурил глаза.

— Стереги нарушителей! Я — на «Пятачок» На вот тебе еще пистолет! — Потапов поспешно связал по рукам и ногам Сорокина и Матиссена, схватил лопату и убежал, скрывшись в не успевшей еще осесть снежной пыли.

Клим попытался подползти поближе к костру и не смог, невольно застонав от боли в ногах.

Что же с Закиром? Неужели его завалило?

Клим посмотрел на горы, и ему почудилось вдруг, что они то приближаются, то исчезают, растворяясь в облаках.

Сорокин и Матиссен — пограничники все еще считали его тяжело больным — внимательно следили за Климом. Клим не двигался: то ли он потерял со­знание, то ли уснул. Матиссен первым окликнул его.

Клим не отвечал.

— Кузнецов! — громко позвал Сорокин.

И опять никакого ответа.

Выждав минуту, отталкиваясь локтями, Матиссен подполз к костру, нечаянно свалил треногу. Со зво­ном упал висевший над огнем котелок с водой. Матиссен в страхе замер: не разбудил ли он пограничника? Однако Клим по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. Выждав с минуту, Матиссен под­полз вплотную к костру, выгнул связанные руки, под­ставил под огонь веревку.

Кривясь от ожогов, он то откатывался от пышу­щего жаром огня, то снова подвигался к нему, пока, наконец, не смог перетереть обуглившуюся веревку об острый камень...

Клим очнулся, услышав какой-то невнятный шум, и не сразу поверил, что видит Матиссена, по­спешно развязывающего Сорокина. В волнении Клим выстрелил вверх из пистолета три раза подряд.

— Назад! — приказал он, наставляя на Матис­сена пляшущее дуло пистолета. «Выходит, этот уче­ный совсем не больной!»

Матиссен отскочил от Сорокина. Клим выстрелил в него два раза и промахнулся.

— Назад, к чуму! — повторил Клим, мельком глянул на Сорокина: «Слава тебе... Матиссен, кажется, не успел развязать своего подручного!»

— Стреляй, стреляй в него! — злобно крикнул Сорокин Матиссену, спрятавшемуся за выступом скалы. В руках у «ученого» был автомат Клима.

— Слушай, ты... ты плохой снайпер, — заговорил вдруг Матиссен по-русски. — У твоего пистолета осталось два патрона. Если ты мужчина, оставь один патрон для своего сердца.

Клим выстрелил в Матиссена, показавшегося из-за скалы...

Спеша на выстрелы, Потапов успел передумать вое самое худшее. Пока он добрался до «Пятачка-вет­родуя» и откопал из-под снега оглушенного Закира, прошло не менее часа.

Вот и площадка. Клим лежал у костра, сжимая в руках пистолет. Недалеко от чума громко стонал распластавшийся раненый Матиссен. Возле него прижался к камням связанный Сорокин.

— Все в порядке, товарищ сержант! — прошеп­тал Клим...

Обыкновенная операция

Ветер дул с северо-востока в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обыч­но, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Средних Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь — «бус» — высеивался почти не переставая. Сторожевик «Вихрь» возвращался после двухсу­точного дозорного крейсерства в районе островов К. и П. Барометр продолжал падать, и капитан третьего ранга Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.

Начиная с Олюторки и Карагинского острова, что у северо-восточной оконечности Камчатки, до мыса Лопатки, Командорских и Курильских островов, во всех гаванях, стоянках и прибрежных факториях знали смелого командира, готового в любую минуту от­правиться в море, навстречу любой опасности. Из этого, однако, вовсе не следовало, что Баулин пред­почитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.

И он обрадовался, когда вдруг в мрачных сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала по­хожа на гигантский моржовый бивень. Острие бив­ня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка «буса» оборвалась.

Появление солнца в этих широтах Тихого океана было событием столь редким, что Баулин счел необ­ходимым занести в вахтенный журнал: «29 августа 195... года, 10.06. На траверзе мыса Ю. показалось солнце». А сигнальщик Петро Левчук скатился по крутому трапу в тесный кубрик, где свободные от вахты пограничники сражались в домино и слушали радиоконцерт, и гаркнул:

— Свистать всех наверх, солнце!

Первым, как положено, поднялся на ют боцман Семен Доронин. Высоченный, широкоплечий бога­тырь, он, прищурившись, поглядел из-под ладони на солнце.

— Давно не видались, соскучилось!

— Сейчас опять спрячется, — сказал комендор Алексей Кирьянов.

— Что, оно телеграмму тебе прислало? — усмех­нулся Петро Левчук. Худощавый, стриженный под бокс, все лицо в веснушках, он закинул ногу на ногу, небрежно облокотившись о шлюпку-тузик.

— Целых три, когда ты еще не протер глаза! — Кирьянов не лазил в карман за словом.

Обогнув мыс Ю., «Вихрь» пошел параллельно бе­регу. Теперь задувало уже не в лоб, а в правую скулу форштевня. На фоне посветлевшего неба скалистые кряжи острова, круто опускающиеся в океан, каза­лись еще более высокими. В случае нужды тут не надейся укрыться от непогоды. На Средних Курилах мало бухт, где бы корабль мог спокойно отстояться во время шторма или тайфуна. Недаром капитаны торгового флота предпочитают поскорее миновать эти мрачные скалы. А пограничники плавают тут каждый день — что поделаешь, служба!

Прибрежные утесы отливали то иссиня-черным, то белым, будто по ним пробегала рябь. Казалось, ка­менные громады ожили. Со стороны острова доносил­ся непрерывный гул, напоминающий гул могучих порогов. На утесах шумел «птичий базар»: миллионы кайр и гаг.