Капитан "Старой черепахи"

Шаланда бойко шла наперерез волнам, весело шлепалась тупым носом о гребни, и брызги, соленые и холодные, обдавали лицо. Частенько с ними плава­ла русоголовая озорная Катюша, дочь покойного приятеля отца — комендора Попова.

Катюша устраивалась, бывало, на носу шаланды и болтала голыми ногами. Как смешно в разные сто­роны торчали у нее косички!..

В 1917 году, летом приехав из Севастополя на побывку, Андрей не узнал в стройной сероглазой де­вушке с русой, обернутой вокруг головы косой дев­чонку-сорванца, которая совсем недавно кричала ему: «Андрей, Андрей, ты не воробей!»

Она была еще по-детски восторженная, но во всем ее облике: в потерявшей детскую угловатость фигуре, в незнакомом доселе, волнующем блеске глаз, в низ­ком, грудном и таком мягком голосе — раньше она пела звонким дискантом, — в том, как она, не согла­шаясь с чем-либо, вся вспыхивала и гордо откидывала голову, — словом, во всем чувствовалось: это уже не девочка.

И Андрей, когда-то видевший в Кате лишь млад­шую соратницу в ребячьих забавах, влюбился в нее. На правах друга детства он звал ее на «ты», но стес­нялся смотреть ей в глаза, робел, больше слушал, чем говорил, и краснел от одной мысли, что всего несколь­ко лет назад относился к ней с тем напускным высо­комерием, с каким обычно относятся к девчонкам на­чинающие басить юнцы.

Они подолгу гуляли в Дюковском саду, часами, не произнося ни единого слова, сидели на бульваре и любовались бескрайным синим морем. Так тревож­но-приятно было Андрею держать хрупкую руку Ка­ти в своей руке и робко перебирать ее пальцы.

Сколько раз порывался он сказать: «Катюша, я те­бя люблю» — и не решался. А в последний вечер сен­тября — последний вечер их встреч (наутро Андрей уезжал на флот) — она поднялась на носки, обняла его, поцеловала, едва коснувшись губ, сказала: «Я те­бя буду ждать» — и убежала.

В письмах они объяснились в любви, но война надолго разлучила их. Андрей часто переезжал с места на место, в окопах не было почтовых ящиков, да и некогда ему было писать...

У кого же узнать теперь Катин адрес? Родных у нее нет, подруг ее он не знает. Так ведь просто, без адреса, письмо в Москву не пошлешь... А Катя, ко­нечно, там.

Думая о Кате, Андрей уснул, наконец, а мать дол­го еще сидела возле него.

Теперь, когда сын не видит, можно и поплакать на радостях. Умаялся Андрюша. Сколько у него мор­щин у глаз на лбу, на щеках и седина в висках, а ведь ему нет и тридцати!..

Давно ли она шила для него распашонки, давно ли учила его ходить от дивана к комоду, давно ли, кажется, он впервые ушел с отцом на рыбалку и, сияющий, принес свой первый улов — десяток быч­ков?..

Будто вчера все это было, и вот уж он совсем взрослый. У него теперь свои заботы. И долго ли про­живет дома? Сказал, насовсем приехал, да ведь не­поседа...

Председатель Губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Никитин в эту ночь опять не сомкнул глаз: ночь сменилась рассветом, а он все еще работал. За двое суток даже не прилег на стоявшую за ширмой койку. Обед и завтрак — тут же в кабинете, на скорую руку, без всякого аппетита, по необходимости.

Секретарь Губчека Павел Чумак не мог понять: как способен председатель работать без сна и отды­ха? Сам он приучился спать сидя. Часика три-четыре днем да поспит. По ночам наступала особенно горячая пора: то и дело звонил телефон, приходили с доклада­ми начальники отделов, следователи, уполномочен­ные; поступали донесения из районов города и уездов, телеграммы, шифровки; почти каждый вечер заседала коллегия, надо было вести протоколы, потом оформ­лять документы. С ног можно свалиться, а Никитин какой-то двужильный — держится! И всегда-то он всех подгоняет: «Скорее, скорее!» Все помнит, всех проверяет, а то еще и самолично отправится на опе­рацию по вылавливанию какой-нибудь контры. В комнату вошла девушка из столовой.

— Завтрак председателю! Чумак отмахнулся от нее.

— Прогонит меня председатель с твоей кашей, сердитый он нынче...

Никитин и в самом деле был расстроен, так как прошедшие сутки принесли крупные неудачи.

Неудача постигла даже одного из самых опытных уполномоченных Губчека Макара Репьева. По данным из Раздельной, там сел на киевский поезд Яшка Ли­мончик, а Репьев упустил его да вдобавок к тому повредил себе ногу.

С пограничного поста из Люстдорфа только что со­общили, что туда приплывала под утро шхуна конт­рабандиста грека Антоса Одноглазого. Антос кого-то высадил на берег, убил пограничника Самсонова и безнаказанно ушел. В районе Одессы он появляется второй раз на неделе. Конечно, пограничников мало, а Одноглазый не уведомляет их о своем приходе ви­зитной карточкой... Но все же, если не смогли изло­вить Антоса, так хотя бы задержали его пассажи­ров и груз!..

Да тут еще эта история с АРА — с американской администрацией помощи голодающим. Детям дают ложку маисовой каши, а в потайном убежище одной из разгромленных контрреволюционных банд чекисты обнаружили сотни пудов масла, муки, сахара и кон­сервов — все американское. Полно американских продуктов и на черном рынке. Сотрудники АРА, безус­ловно, снабжают врагов советской власти и спекули­руют, но как это доказать? Мистер Уайт, уполномо­ченный АРА по Одессе и Николаеву, в ответ на заяв­ление губисполкома о необходимости пресечь спекуляцию сообщил, что он-де не подотчетен Сове­там и не желает говорить на эту тему.

Пойди проверь склады и отчетность этой АРА!..

Город наводнен фальшивыми деньгами. Миллиар­ды фальшивых кредиток расползаются из Одессы по всей Украине. Губчека раскрыла потайную типогра­фию, печатающую деньги, но фальшивые кредитки по-прежнему продолжают откуда-то поступать. Сегодня опять нашли в подвале одного из домов на Пушкин­ской три ящика новеньких стотысячных билетов.

Дзержинский потребовал во что бы то ни стало ликвидировать фальшивомонетчиков.

Не причастны ли к этому делу эсеры?

Нахмурившись, Никитин посмотрел в прищурен­ные глаза сидящего напротив эсера Чирикова. Вот уже третий час этот наглец упорствует и не отвечает толком ни на один вопрос. А как он говорит! Высоко­мерно, с нескрываемой издевкой:

— Вся моя жизнь принадлежит народу.

— Народу?! — Никитин едва удержался, чтобы не повысить голос.

Нет, криком только унизишь себя. И перед кем!.. Никитин хорошо знал эсеров еще до революции. Мно­го раз ему приходилось сталкиваться с ними на ра­бочих собраниях. Если раньше, прикрываясь револю­ционными фразами, они фактически были ярыми за­щитниками кулачества, то теперь превратились в явных агентов иностранной буржуазии.

— Значит, вы утверждаете, что никогда не слу­жили буржуазии? — внешне спокойно спросил Ники­тин. — Отрицаете, что Борис Савинков командировал вас в Россию для организации в Одессе отделения своей контрреволюционной шайки, именуемой «Народ­ным союзом защиты родины и свободы»? Тогда зачем же он снабдил вас сим мандатом? — Никитин, не то­ропясь, выдвинул ящик стола и вынул оттуда лоску­ток полотна. — Зачем вам понадобилось вшивать этот мандат в подкладку пиджака? Тут же ясно сказано,— продолжал комиссар, — что вы, член партии социали­стов-революционеров, Петр Чириков, командируетесь в Россию для организации повстанческих и террори­стических отрядов, то есть для выполнения преступ­ных замыслов буржуазии...

— Я не преступник, а военнопленный, — перебил Чириков. — Я воюю с большевиками во имя народа.

— Ах, вот как! Следовательно, вы тайно перешли советскую границу и организовали свою банду из любви к народу? Из любви к народу ваша шайка подло из-за угла убила на Пересыпи восемь рабочих-комму­нистов и вырезала у них на груди звезды? В Тирасполе вы сожгли элеватор с зерном, обрекая людей на голод. Это все из любви к народу? Может быть, из любви к народу вы и шпионите в пользу Антанты и подготав­ливаете почву для новой интервенции? Вы могли рас­сказывать эти басни в лондонских и парижских кафе, под крылышком у господ Черчиллей и Пуанкаре. Они тоже рядятся в спасителей русского народа, а сами мечтают о бакинской нефти да донецком угле. Скажи­те, зачем же тогда ваш главарь Савинков взял с вас присягу вредить, убивать, шпионить, действовать тай­но, хитростью и лукавством?