Страница 90 из 101
Развязка неумолимо приближалась, и здесь, за тысячи миль от Японии, в теплом и уютном вашингтонском кабинете, Номура каждой клеточкой своего тела ощущал, как там, среди свинцовых волн Тихого океана, зарождается ужасающий военный тайфун, который сметет с лица земли тех, кто его породил.
Ветер снова тревожно загудел в трубе камина. Огонь, тихо потрескивавший поленьями, вдруг взметнулся яркими языками, озарив стены кабинета зловещими всполохами. Посол как завороженный смотрел на пламя, ему казалось, что в нем, словно в дьявольской пляске, извиваются фигуры императора Хирохито, генерала Тодзио и вице-адмирала Нагано. Мудрый и опытный дипломат, до этого не один год отдавший военной службе, Номура прекрасно понимал, к чему приведут Японию развертывающиеся события. Катастрофа была неизбежна, но страшнее этой катастрофы для национального самосознания японцев была потеря лица, что само по себе невозможно для самураев.
Номура еще долго смотрел на огонь, и горечь неизбежности все больше тяготила его.
Стук в дверь заставил Номуру встрепенуться. В кабинет ворвался Курусу, в его подрагивающей руке, подобно пойманной змее, извивалась бумажная лента. По взволнованно лицу можно было без слов догадаться, с чем он пожаловал.
«Значит, война… Война…» – обреченно подумал Номура.
– Китисабуро, это свершилось! Да поможет Небо нашему императору! – радостно воскликнул Курусу и протянул срочную радиограмму из Токио.
В ней за подписью министра иностранных дел Того подтверждалось кодовое сообщение о «Восточном ветре» и предписывалось завтра, 7 декабря, ровно в тринадцать ноль-ноль, вручить госсекретарю Корделлу Хэллу ответную ноту, в которой японская сторона отклоняла все предложения американской стороны и прерывала всякие переговоры де-факто.
Номура потухшим взглядом прошелся по тексту и печально произнес:
– Значит, Большая война? – озвучил он свою мысль.
– А что, прикажешь и дальше бить поклоны перед этими зажравшимися янки? – вспыхнул Курусу.
– Сабуро, но воевать против всего мира – это самоубийство и …
– Какого мира?! – не дослушав до конца, перебил тот. – Против Сталина, Рузвельта и Черчилля?! Да они только и ждут, чтобы вцепиться друг другу в глотку!
– Это заблуждение! Это величайшая наша ошибка! Гитлер пусть на время, но объединил их. И, пока он жив, и ему, и нам как союзникам Германии придется воевать на два фронта, – стоял на своем Номура.
– Гитлер?! Да он их всех переживет и если не сегодня, так завтра повесит Сталина на этом э… мавзолее.
– Повесит? А как же наступление русских под Москвой?
– Это последняя агония большевиков, – отмахнулся Курусу.
– Нет и еще раз нет! Мы очень плохо знаем русских, они еще себя покажут! Нам не хватит ресурсов выиграть затяжную войну. Мы уже сегодня задыхаемся от нехватки бензина, солярки и стали.
– Вот потому войну надо было начинать еще вчера! Когда нефть с промыслов Борнео и Малайи будет в баках наших самолетов и танков, они сразу станут шелковыми и сами приползут к нам на коленях!
– Это иллюзия! Продолжение переговоров давало нам шанс без больших потерь закрепиться на достигнутых позициях в Китае и дальше, не торопясь, протаптывать дорогу в Индокитай. Теперь у нас такой возможности уже не будет.
Курусу, и без того измотанный нервотрепкой последних дней, решил больше не спорить. Обхватив за плечи несговорчивого посла, он примирительно сказал:
– Китисабуро, я тебя прекрасно понимаю, ты отдал много сил, чтобы сблизить наши позиции с Америкой, и император ценит это, но…
– Это мой долг! Но сейчас какое это имеет значение, когда все полностью разрушено! – с горечью произнес Номура.
– Именно – долг! – ухватился Курусу. – Сегодня император требует от нас большего! Завтра мы должны сказать в глаза врагу, что объявляем ему войну. Это тяжелая ноша, и она легла на твои и мои плечи. Нам понадобится железная выдержка, враги не должны прочесть на наших лицах и тени сомнения. Они должны увидеть в нас непоколебимую уверенность в будущей победе нашего императора и устрашиться японской военной мощи!
– В этом, Сабуро, ты можешь не сомневаться! – заверил посол.
– А я и не сомневался! – сказал Курусу и поторопил: – Времени у нас осталось мало. Надо немедленно уничтожить все документы, касающиеся операции и нашей агентуры в США.
В ту ночь свет в окнах посольства Японии не гас до утра. Первой в огонь полетела шифровка Того, вслед за ней – секретные архивы разведки и донесения агентов. В углу обширного посольского двора полыхал громадный костер, в пламени которого догорали последние мирные надежды посла Китисабуро Номуры.
В это же время дешифровальщики ВМС США с помощью «Магии» приступили к раскодированию перехваченной депеши Того. Но уже ни они, ни сам президент Рузвельт, ни даже Господь Бог были не в силах остановить роковой прыжок «самурая». «Восточный ветер» вовсю раздувал паруса эскадры Нагумо.
…Густая чернильная мгла надежно укрыла японские военные корабли от воздушных разведчиков. Металлический корпус авианосца заскрипел и крупной дрожью отозвался на работу мощных машин. Маховики турбин набирали обороты, гребные винты вспенили воду за кормой, стрелки магнитных компасов заметались в своих медных котелках и застыли на курсе «Пёрл-Харбор». Эскадра на всех парах летела к американской военно-морской базе.
Тупой нос глубоко зарывался в волну и поднимал по бокам седые буруны. Мелкая изморозь оседала на крыльях и фюзеляжах самолетов, хищно нацеленных в небо жерлах орудий, поручнях капитанского мостика, фуражке и лице самого капитана. Вахтенные команды ни на минуту не покидали своих постов, так как никто не знал, когда с флагмана поступит боевой сигнал, но сердце подсказывало морякам, что бой может начаться в ближайшие часы.
Тревожно было и в кают-компании. Ужин давно закончился, но офицеры не расходились. Спонтанные разговоры возникали то в одном, то в другом месте и так же резко затихали. Говорили о каких-то второстепенных и несущественных вещах, вспоминали старые, полузабытые истории, но о том, что с ними будет завтра, старались не упоминать. Каждый понимал – этого завтра может у них просто не быть.
Внизу, в матросских кубриках, тоже чувствовали себя не лучше. Липкий и холодный страх остаться один на один с мыслями о близкой смерти заставлял моряков сбиваться в кучки. Молодые, полные сил и энергии, они не хотели умирать, все их существо противилось самой этой мысли. Необстрелянные новобранцы жались по углам и пугливо поглядывали на «стариков», те бодрились и нарочито громко рассказывали о боевых походах, об удачных стычках с противником.
Ближе к полуночи экипажи эскадры забылись в коротком и тревожном сне, лишь вахтенные и подвахтенные команды продолжали бодрствовать и вели корабли вперед, на встречу со своей и чужой смертью.
Океан тяжело ворочался и вздыхал, волна вскоре спала, и эскадра пошла на предельной скорости. Вода со змеиным шипением струилась вдоль бортов, укутанных сгустившимся туманом. Удача явно была на стороне вице-адмирала Нагумо и его экипажей: на пути к Пёрл-Харбору им не встретился ни один сторожевик, ни один воздушный разведчик американцев или британцев.
Перед рассветом подул порывистый ветер, туман поредел, и проглянули звезды. Вспыхнув трепетным светом, они быстро поблекли. Океан потемнел, и на какое-то время слился с небом воедино. Ветер утих, все живое замерло в ожидании нового дня.
Но затишье продолжалось недолго, океан ожил, где-то в его глубине зародилось движение, еле заметная рябь сморщила поверхность, и утренний полумрак на востоке разорвала яркая вспышка – над горизонтом показалась кромка багрово-красного диска. Новый день уверенно вступал в свои права, сизовато-молочная дымка быстро рассеялась, и перед взглядами вахтенных открылась пустынная гладь.
Океан словно вымер, не было видно даже слабых дымков рыбацких суденышек, нередко промышлявших в этих водах. Над бирюзовым полотнищем парили только чайки. Злой рок благоволил японцам – воздушная разведка противника в этот воскресный день отдыхала.