Прыжок самурая

– Заткнитесь, сволочи! – взорвался Дулепов, запустил в них тяжелое мраморное пресс-папье. Оно ударилось о стену и раскололось пополам. – Мудаки! Все просрали, все! С вами не краснопузых ловить, а баранов. Разгоню всех, к чертовой матери! Я вас…

Дверь в кабинет приоткрылась, и в щель просунулась физиономия насмерть перепуганного дежурного. Заикаясь, он выдавил из себя:

– Г-господин п-полковник…

Что он хотел доложить, так и осталось неизвестно – Дулепов, замахнувшись, рявкнул:

– Пшел вон!

Дежурного сдуло как ветром, а через мгновение в кабинет ввалился Люшков

– Ты?! Да я тебя, комиссарская морда … – взревел Дулепов и осекся.

На него смотрел холодный зрачок пистолетного ствола.

– Ты мне за это заплатишь, мразь, – прохрипел Люшков, наступая на начальника белогвардейской контрразведки.

В кабинете наступила тишина. Вадим Ясновский бочком попятился назад, забился в угол и теперь боялся пошелохнуться. Клещев, оказавшийся в «мертвой зоне», стерег каждое движение перебежчика. Но Люшкову не было дела до мелких сошек, шаг за шагом он надвигался на того, в ком видел своего главного врага.

Все ожидали выстрела, однако Дулепова спасла случайность – споткнувшись о край ковра, Люшков потерял равновесие. Мгновенно пришедший в себя Клещев воспользовался этим. Он коршуном кинулся на перебежчика, повалил на пол и выбил пистолет из его рук. На помощь Клещеву пришел ротмистр, но Люшков не собирался сдаваться. Завязалась драка. По полу катался клубок тел.

Дулепов метнулся к столу и затряс ящик, где лежало оружие. Ящик не открывался. Тогда он рванул посильнее, но это ни к чему не привело – только ручка оторвалась. Тогда Дулепов вспомнил, что пистолет лежит у него в кармане. Выхватив его, он передернул затвор и вскинул руку, пытаясь поймать на мушку Люшкова, но его остановил властный окрик:

– Не стрелять!

На пороге стоял полковник Сасо, из-за его спины выглядывал Ниумура. На лицах японцев читалась брезгливость – они и так были невысокого мнения о русских, но то, что творилось в кабинете, не говоря уже о том, что произошло у аптеки, переходило всякие границы.

Драка прекратилась. Люшков, Ясновский и Клещев поднялись и разошлись по углам.

«Принесла же нелегкая этих уродов…» – подумал Дулепов, испытывая острую неприязнь к своим хозяевам.

– Что, господа, большую победу поделить не можете? – ехидно спросил Сасо. Насладившись молчанием, он продолжил: – Вы как большевики стали, каждое слово клещами надо вытаскивать.

– Мне не о чем говорить с этой комиссарской сволочью, – буркнул Дулепов. – Проку от него, как от козла молока! Столько денег перевели – пил, жрал в свое удовольствие, и вон чем все кончилось!

– Чья бы корова мычала, – прошипел Люшков. – Подставили меня по-глупому. Сначала сами бы определились, кого ловите. Белые, красные – да хоть зеленые, если Бог разума не дал – без разницы, в какие одежды рядиться!

– Ты говори, да не заговаривайся, – взревел Дулепов, – а то сейчас…

– Молчать! – оборвал Сасо. – Товарищ, простите, господин Люшков прав – мозгами надо шевелить, а не другим местом, особенно в разведке.

– Да уж, как вы шевелили, я помню. В «Погребке» по-умному все обстряпали, – не удержался Дулепов.

Сасо промолчал, ему не хотелось опускаться до уровня этих русских. Пытаясь говорить спокойно, он спросил:

– Сколько взяли пленных? Что они говорят?

Дулепов насупился.

– Двоих, – буркнул он.

– И все?!

– Есть еще два трупа.

– Не густо… Но… вы мастера развязывать большевикам языки. Пленных допросить. С пристрастием, – добавил Сасо после небольшой паузы.

Дулепов, не глядя на Ясновского, приказал:

– Ротмистр, зови Заричного!

– Есть, господин полковник! – промямлил тот и выскочил в коридор.

Клещев проводил его тоскливым взглядом. В присутствии японцев он не решался спросить у шефа, что же ему делать дальше. Он так и стоял в углу, переминаясь с ноги на ногу.

– Пошел вон, – коротко бросил в его сторону Дулепов, и филер, впервые за сегодняшний день испытав облегчение, немедленно испарился. Вслед за ним вышел Люшков, одарив напоследок Дулепова ненавидящим взглядом.

– Пойдемте, господа, – мрачно сказал Дулепов японцам. – Думаю, допрос с пристрастием предполагает наше участие.

Он запихнул в карман пистолет, который так и держал в руках, вызвал в кабинет дежурного, попросил, чтобы тот навел порядок, и повел «гостей» в подвал.

Мрачный коридор встретил их затхлым запахом. Конца его не было видно. Казалось, что коридор бесконечный. По обе стороны тянулись тяжелые, запертые на замок железные двери. В дверях были узкие прорези-оконца, через которые надзиратели могли присматривать за заключенными – мало ли что. Камеры никогда не пустовали: ведомство Дулепова работало без передыху.

Привезенных недавно подпольщиков поместили в камеру у стола надзирателя. Она ничем не отличалась от других – такая же узкая и сырая. Где-то под потолком находилось затянутое решеткой крохотное оконце, через него в камеру проникал слабый свет.

В царившем полумраке трудно было определить, живы ли арестованные. Взять их удалось только потому, что оба были ранены, да вдобавок ко всему парней здорово отдубасили полицейские.

Дулепов подошел к одному из них и коснулся его носком сапога. Подпольщик зашевелился и открыл глаза. Дулепов поразился его молодости – лет двадцать. Не больше, родился после революции, судя по всему, вырос здесь, в Харбине. И какого рожна он вляпался в это дело?

Из коридора раздалось гулкое эхо шагов, и в камеру в сопровождении ротмистра вошел хорунжий Заричный, негласно имевший кличку Живодер. Его побаивались даже подчиненные Дулепова. Внешность Заричного была под стать кличке – низкий лоб, широкие скулы, маленькие глаза, кривой рот (на одной губе остался шрам от удара красногвардейской сабли), утонувшая в плечах шея, короткое квадратное тело и длиннющие, свисающие почти до колен руки с ладонями-лопатами – как поговаривали, Заричный играючи мог разогнуть подкову.

Хорунжий остановился рядом с Сасо, и тот невольно отодвинулся. Находиться рядом с таким человеком ему было неприятно.

Дулепов мотнул головой в сторону распростертых на полу тел и распорядился:

– Займись, Никола. Надо развязать языки!

– Та куды они денутся, – хмыкнул тот, и его обезьяноподобная физиономия пошла трещинами.

– Только не переборщи, они нам живыми нужны! – предупредил Дулепов и кивнул надзирателю: – Принеси табуретки!

Хорунжий склонился над пленными и покачал головой:

– Эти долго не выдержат. Вон у рыжего дырка в башке!

– А ты поторопись, – встрял Сасо.

– Та вы не переживайте так. Красные, они живучи как кошки.

Заричный схватил ведро с водой, стоявшее в углу камеры, и вылил на арестованных. По полу растеклись бурые ручьи, один из парней, тот, что помоложе, застонал.

– Вот с этого хлопчика и начнем. А ну, вставай. – Ударом сапога хорунжий заставил парня сесть.

Дулепов вздрогнул – так на него никто не смотрел со времен Гражданской войны. «Как же они ненавидят нас…» – подумал полковник, а вслух произнес:

– У… звереныш… – На большее его не хватило.

– Жить хочешь? – спросил парня Сасо, но так и не услышал ответа.

– Не старайтесь, господин Сасо. Эти выродки понимают, только когда с них шкуру сдирают, да и то не все. Да вы садитесь, садитесь, господа, – кивнул он в сторону табуреток. – Спектакль только начинается. Действие первое, начинай Никола.

Хорунжий проверил, туго ли завязана веревка на руках подпольщика, легко приподнял его и вздернул на торчавший из стены металлический крюк. После этого не торопясь достал из ящика примус, разжег огонь и подсунул под босые ноги. Парень закричал, наверху, в комнате дежурного, поспешно закрыли дверь, чтобы не слышать дальнейшего.

Пытки продолжались до глубокой ночи, но добиться ничего не удалось, парни молчали даже тогда, когда ледяная вода из ведра приводила их в чувство. Первыми ушли японцы. Привычные к картине пыток, они все же устали от однообразия обещанного Дулеповым спектакля. Не выдержал и Дулепов. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что… сочувствует подпольщикам, восхищается стойкостью врага. Мысль была явно вредной, поэтому, отдав приказание хорунжему продолжать, он тоже покинул подвал. За ним потянулся Ясновский.