Страница 68 из 101
И. А. Пятницкий (Таршис). Москва, 1931 г. (РГАСПИ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 1582. Л. 1)
Разметая опавшие листья, «форд» проехал по аллее и остановился у парадной лестницы. Не дожидаясь Алика, Плакс выскочил из машины и, перепрыгивая через ступеньки, побежал в дом. Он чувствовал себя мальчишкой, вернувшимся в родную семью.
На втором этаже хлопнула дверь, все ближе и ближе зазвучали громкие голоса. Первыми в холл спустились ребятишки, они с любопытством разглядывали гостя. Самый смелый, карапуз лет пяти, прошел вперед и деловито протянул Плаксу руку. Плакс улыбнулся и пожал ее. Вслед за детьми спустилась дородная молодая женщина, как оказалось, жена Алика. Тетю Мусю он узнал без труда, время лишь добавило седины и сетью густых морщинок рассыпалось у глаз. А вот близняшки, Рита и Суламифь, разительно изменились. Уезжали они девчушками, а теперь это были волоокие красавицы лет тридцати. Когда смятение первых минут исчезло, вся эта галдящая, смеющаяся компания налетела на него и принялась обнимать, трепать за полу плаща. Алику стоило немалых сил вырвать его из женского плена и отвести к дядюшке.
Лейба находился в библиотеке, она была огромной. Плакс невольно испытал восхищение – массивные стеллажи из красного дерева поднимались до самого потолка, за стеклами тускло мерцали тисненые переплеты. Книги лежали повсюду – не только на стеллажах, но и на подоконниках, на столах и на конторке, за которой сидел старик. О его страсти к чтению еще в Одессе ходили легенды. За хорошую книгу Лейба Либерзон, сын портного с Малой Арнаутской и сам первоклассный портной, готов был бесплатно «построить» костюм. Книгами была забита их тесная коморка на Базарной, но здесь их было столько, что голова начинала кружиться – неужели это все можно прочитать?
– Дядя Лейба… – тихо позвал Плакс.
– Изя, мой мальчик, неужели это ты? – В глазах старика показались слезы, но он, истинный одессит, быстро взял себя в руки. – А ты прилично выглядишь, никак на Дерибасовской одеваешься?
– Стараюсь, дядюшка, – отшутился Плакс.
– Алик, а ты накормил гостя? – повернулся он к сыну. – Изя проголодался с дороги, попроси, пусть накроют в беседке.
– Там будет прохладно, отец, – возразил тот. – Может, лучше в мансарде?
– Ты что, наших сорок не знаешь? Они быстро Изю заговорят, а мне с ним о деле перетолковать надо. Я сказал, в беседке! Будет еще один гость, – настоял старик, и они спустились в сад.
Первым делом на столе появился графинчик с водкой, затем вареная фасоль и маринованный чеснок – дядюшка предпочитал простую и скромную пищу.
Зазвучали тосты: за встречу, за родную Одессу, за родных и близких, за отца Израиля.
…В тот теплый июньский вечер ничто не предвещало беды. На рыбном базаре, как всегда, стоял гомон, торговля шла бойко, за пятак спорили до хрипоты, особо умелые выторговывали себе корзину кефали за копейки.
Банда ворвалась в город стремительно. Бабы рыбачки, побросав товар, бросились врассыпную. Но и в домах укрытия не было. Отца Изи вытащили во двор и прямо на глазах застывшей от ужаса жены изрубили шашками. «Так тебе и надо, жид порхатый», – глумились подонки. И кто глумился? Вадька да Сашок, с которыми он, Изя Плакс, вместе запускал голубей с этого самого двора.
В тот же день Плакс добился включения своей боевой группы в состав части особого назначения при губернской ЧК. Они три месяца гонялись за погромщиками по степям. Уже глубокой осенью на хуторе у Любашовки чоновцы зажали остатки банды в балке. Бой был жестокий и короткий. Вадьке с Сашком повезло, их не зарубили в бою, но на этом свете они не задержались. Израиль расправился с ними после боя. Его не смогли остановить ни командир отряда, ни начальник местной ЧК, которые грозили ему революционным трибуналом. Плаксу было все равно. Он стрелял и стрелял из маузера, пока в обойме не кончились патроны. Ненависть не утихла и после расправы, он был беспощаден к врагам.
Но однажды старый большевик – начальник уездной ЧК из Раздольной вдруг потребовал сдать оружие. Он забрал даже любимый браунинг, с которым Плакс не расставался, даже будучи засланным на несколько месяцев в белую армию под именем поручика Михаила Розенкранца. Он просто выставил его за порог, сказав напоследок что-то о душе и высшей справедливости. То же мне, проповедник нашелся, кипел Плакс. Больше в боях он не участвовал, его посадили на писарскую работу.
Израиль Плакс. 1920-е гг.
Шло время, раны – душевные раны – постепенно стали зарубцовываться. Но по ночам он по-прежнему стрелял в Вадьку и Сашка, которые убили его отца. Мягкость друзей часто казалась ему трусостью, высказанные вслух сомнения и колебания воспринимались как предательство. Он горячился, доказывая свою правоту, не замечая, что друзей становится все меньше и меньше, а врагов – больше.
Трудно сказать, как бы сложилась дальше его судьба, но однажды на его имя пришел перевод в Москву, подписанный самим Дзержинским. В Москве началась другая жизнь. Плакс почувствовал, что выздоравливает. Вадька с Сашком больше не являлись ему в страшных снах, боль утраты притупилась, а работа в спецотделах Коминтерна окончательно привела его в чувство.
Ф. Э. Дзержинский в группе чекистов. Первый ряд, слева направо: В. А. Герсон, В. Н. Манцев, Ф. Э. Дзержинский, В. А. Балицкий, Г. С. Мороз. 1920 г. (РГАСПИ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 65)
Первая командировка в Германию неожиданно открыла смысл слов старого чекиста. Тех самых – о душе и высшей справедливости. В Берлине влачили жалкое существование те, с кем он рубился в годы Гражданской войны. Душа этих людей тосковала по Родине, а высшая справедливость… Свершилась ли она, Плакс теперь не знал.
– Мой милый мальчик, – словно прочитав его мысли, сказал Лейба. – В этой жизни у каждого из нас бывают невосполнимые утраты. Одних они ломают, а других закаляют, но настоящий мужчина, пока есть силы, идет вперед. Даже если сил нет, все равно надо идти вперед…
– Спасибо, дядя. – Плакс с теплотой пожал ему руку и продолжил: – Ну вот, до Вашингтона я добрался, а дальше надеюсь идти с вашей помощью.
– Поможем, разве старый Лейба хоть раз отказывал хорошему человеку!
– И про меня не забудьте! – шутливо вставил Алик. Старик хитровато покосился на сына и перешел на мову:
– Шось у горли дэрэенчить, трэба его промочить.
– Папа, может, подождем еще одного гостя, – нахмурился Алик.
– Он на нас не обидится, наливай!
Они выпили, и разговор перешел на войну. Плакс с жадным вниманием слушал отца и сына. Из их рассказов перед ним вырастала иная Америка, Америка готовая сражаться, совсем не похожая на ту, что он знал несколько лет назад.
На центральной аллее показалась машина. Плакс подался вперед, ожидая увидеть Сана. Он уже давно догадался, кто тот таинственный гость, о котором говорили и Алик, и старый Лейба.
С Саном не было связи долгих пять лет. За это время многое изменилось. Мог измениться и Сан, вероятно, знавший о том, что происходит в России.
Гулко хлопнула дверца, и Сан стремительной походкой направился к беседке. Плакс встал и поспешил ему навстречу. Они сошлись на лужайке, широко раскрыли руки и крепко обнялись, а потом долго разглядывали друг друга.
Годы почти не изменили Сана, выглядел он моложе своих сорока восьми лет. Здоровый румянец по-прежнему играл на щеках, прибавилось только седины на висках да вокруг глаз залучились морщинки.
– И долго вы там собираетесь стоять? Присоединяйтесь к нам, – окликнул их Лейба.
Плакс понял, что Сан в этом доме бывает часто. Говорили о каких-то общих делах, поясняя Плаксу непонятное, вспоминали прошлое. Потом Лейба встал и сказал: