Неоконченный портрет

– Скажите пожалуйста, ему не нравится мой стиль в одежде… Тогда не преследуйте меня, и вам не придется травмировать свой изысканный вкус.

– Милая, пойми меня правильно: в цирке ты была бы неотразима. Но ты мне показывала свои живописные работы, они выполнены в нежных, легких полутонах красивых сочетаний. Ты так тонко чувствуешь цвет! Что же заставляет тебя носить вещи безбожных расцветок? Природа наделила тебя редким сочетанием золотисто-каштановых волос и зеленых глаз…

– Ну, раз уж мы перешли на личности, – перебила его Эшли, то начать бы следовало с тебя. Я тебя первая спросила. Не староват ли ты для игры в ковбоев, да и что за ковбой без стада?

По выражению его лица она увидела, что он понял ее тактику, но на сей раз решил проявить смирение.

– Распространенная игра, ты же знаешь. Особенно среди мужчин в критическом возрасте… Но в моем случае всего лишь безобидная временная слабость. Три месяца в году я ношу потертые джинсы, ковбойские сапоги и эту нелепую шляпу. А потом, отведя душу, уезжаю в Дублин и играю там в биржевого маклера.

– А ты не боишься, что финансовый мир потерпит крах, пока ты тут отводишь душу? – Она озорно приподняла бровь. – С другой стороны, разница в обоих твоих занятиях не велика. Как там сейчас дела на рынке? Цены скачут, как ковбои?

Он расхохотался.

– Ну и ну! Тебе только палец дай… Что ж, теперь твоя очередь. Поделись со мной, что у тебя на уме? Наша чопорная Кэтрин уже реагирует на тебя как бык на красное. Ты и впрямь хочешь довести ее до белого каления?

Глаза у него сузились и стали напоминать осколки темного стекла, он ждал ответа. Ей хотелось сказать «нет», но она промолчала. Значит, он угадал? Очевидно, она и в самом деле ведет какую-то неосознанную игру, стремясь выглядеть как можно более вызывающе, эпатажно. А если конкретно, чем вообще ей не нравится Кэтрин?

– Ты же знаешь, – мягко проговорил Лоренс, не сводя с нее испытующего взгляда, – чем больше бедняжка Кэти выходит из себя и кипятится, тем больше ты стараешься, чтобы у нее от твоей внешности еще и темнело в глазах. Это похоже на вызов, не так ли?

Пусть так, но уж сейчас-то Эшли ощущала в себе одну лишь кротость. Ее состояние словно передалось ему через пожатие рук. Ухватив ее за запястья так, что она потеряла равновесие, он с готовностью поймал и прижал ее к себе.

– Ну хорошо, – сдался он, – раз ты не хочешь, чтобы я говорил об этом, вели мне замолчать.

Ее волосы щекотали ему лицо, отсвечивая на солнце теплыми янтарными бликами. Он ухитрился схватить ее за обе руки так крепко, что вырваться она не могла.

– Эшли, поцелуй меня, – попросил он, и она вдруг увидела, как запульсировала жилка у него на шее.

– Иди к черту, Лоренс.

– Только с тобой. – В его осипшем голосе слышалась нескрываемая страсть, но сейчас она была глубже, как будто шла откуда-то из самого сердца, и это пугало ее куда больше, чем близость мускулистого жаркого тела. – Или лучше поговорим? – усмехнулся он.

Их разделяли считанные дюймы. Хрупкая шея склонилась под тяжестью головы, и ее губы мягко прижались к его рту. Ей больше ничего не надо было. Горячее солнце жгло спину, где-то неподалеку с усыпляющим жужжанием пролетела нагруженная пыльцой пчела. Как все приятно и удивительно естественно: она покоится в забытьи, а Лоренс нежно целует ее в губы и гладит спину сквозь тонкую кофточку.

Но постепенно в теле возник иной, более глубокий трепет, а спокойствие внезапно сменилось обостренным волнением, она содрогнулась, будто бы только-только явилась на свет, пробужденная к жизни нестерпимо жгучим желанием.

Властным движением он уложил ее в высокую траву.

– Эшли, ты такая удивительная, такая чудесная… я хочу тебя прямо здесь, под солнцем, в постели из яблоневых цветов. Сколько их в твоих волосах! А вот один прямо… тут. – Он коснулся языком ее уха, потом лизнул изогнутую раковину.

Когда кончик языка проник внутрь, Эшли затрепетала от наслаждения. Горячая волна крови струилась по телу, журчала, складываясь в песню: «Люби меня, Лоренс, люби меня».

Но вот окутавший ее розовый туман стал рассеиваться, уступая место холоду реальности. Нет, это не любовь, это страсть. Он может овладеть ею прямо здесь и сейчас, стоит ей захотеть. Но сладость будет мимолетной и скоро завянет, как хрупкий яблоневый цветок, а плод окажется горьким.

Она отвернулась и постаралась выскользнуть из этих магнетически властных рук. Приподняв голову, он с изумлением воззрился на нее.

– В чем дело, Эшли? Ты боишься, что нас кто-нибудь увидит? Уверяю тебя, что никто…

Собрав все свои защитные силы, она постаралась дать отпор:

– Мне еще надо объяснять, в чем дело? Ты сказал, чтобы я тебя поцеловала. А теперь, если ты не против, я, пожалуй, пойду домой и поглажу платье к сегодняшнему вечеру. Что-нибудь яркое и радующее глаз, возможно алое с золотым. Как на твой взгляд? – Она говорила ровно, но глаза блестели и казались глубже и ярче обычного.

Приподнявшись на локте, Лоренс все смотрел на нее с поразительным спокойствием. Дыхание у него уже почти выровнялось, а у нее грудь вздымалась так, словно она только что взобралась на Бутыль-гору, и это ее злило.

– Ну, черт возьми, хорошенького понемножку. Пусти меня.

– Что тебя останавливает? Дело в твоем…

Эшли не сразу поняла, что он имел в виду, а когда до нее дошло, то она с радостью ухватилась за эту подсказку, хотя уже никак не представляла себе Роберта в этой роли.

– Если ты не понимаешь, что тебе отказали, это твои проблемы. Возможно, просто я чуть-чуть не такая по сравнению с твоими женщинами.

– А ты хитрая малышка, судя по тактике, а?

Она уставилась на него с искренним удивлением.

– Какой такой тактике?

– Да ладно. Не думаешь же ты, что владельцы таких галерей, как твоя, чураются сплетен обо всяких интрижках? Все они одна компания и не прочь посудачить в своем кругу о чужих грешках.

– Что ты хочешь сказать?

– По-моему, ты и сама все прекрасно понимаешь. – Полузакрыв глаза, он следил за тем, как она подбирает шляпу и туфли.

Эшли проглотила колкий ответ и в негодовании вздернула подбородок.

– Я презираю сплетни. Почему бы тебе не оставить меня в покое и не присоединиться к своему кругу?

– Портретистка – и способна на такое поспешные обобщения? Ты меня разочаровала, – покачал он головой. – Объясни-ка, к какому кругу мне должно присоединиться?

– Например, заняться Кэтрин, если ты, конечно, еще этого не сделал. Мне говорили, что некоторые мужчины считают верхом изысканности холодную вареную курицу.

Наступило неловкое молчание. Эшли готова была сквозь землю провалиться, хотя счастье еще, что ей удалось обрести некоторую уверенность, достаточную для того, чтобы повернуться и уйти. Она шла босиком, потому что уверенность эта была весьма шаткой, вряд ли ее хватило бы на то, чтобы надеть туфли и завязать шнурки под его взглядом. Пришлось босым ногам стоически терпеть камешки, колючки и жесткую траву.

В доме, напоминавшем теперь беспокойный улей, шли последние приготовления к званому обеду. Эшли вошла с черного хода. Помогавшие Зиле женщины встретили ее приветливыми улыбками. Эшли прошла мимо, вяло улыбнувшись в ответ.

Господи, да как у нее только язык повернулся сказать такое?! Что с ней происходит? Раньше она никогда не была такой злобной. Конечно, паинькой ее не назовешь, но чтобы опуститься до таких оскорблений!.. Здесь она уже дважды так себя уронила, и оба раза из-за Кэтрин. Что о ней подумает Лоренс?

Как это он сказал: своей невообразимой одеждой она ведет таинственную войну? Какая чушь. Масса людей носит броские наряды. А вот с кем она воюет? Что говорить, в последнее время она наряжается все экстравагантнее, но это же не значит, что… Или значит? Неужто назло Кэтрин?

Эшли с удивлением поймала себя на том, что едва не скрипит зубами. Поправив несуразную веселенькую шляпку, она посмотрелась в зеркало. Кэтрин? Глупости, Кэтрин ей безразлична. Тогда в чем причина? Раньше снобизм ее не раздражал, она позволяла себе посмеяться над ним, но никогда не была так мелочна. Жить в обществе ей иногда помогал талант, а порой – нестандартность. Раньше ей до остального не было дела, а теперь? Что заставляет ее так по-детски реагировать на снисходительность Кэтрин теперь?