Книга цены

- И производишь ты впечатление человека неглупого, потому и разговор у нас с тобой будет откровенный.

К запаху пыли добавились осторожные розовые ноты, значение которых ускользало от Вальрика.

- Мои казармы, конечно, хороши… и Деннар - город достойный, но… как бы это выразиться, маловат… нет тут для тебя достойных соперников, а значит, максимум еще один сезон и все.

- Что «все»? - Честно говоря, Вальрик рассчитывал продержаться чуть больше одного сезона.

- Ставки упадут. Ставить на фаворита выгодно тем, кто боится проиграть, а отнюдь не тем, кто желает выиграть, - бусины замелькали быстрее. - Не стану скрывать, я давно подумывал подготовить одного-двух выездных бойцов, чтобы поучаствовать в Больших Играх, вот только материал подходящий не попадался… Шакра по-своему хорош был, быстрый, сильный, работать умеет, но вот разговоры его… надеюсь, ты не станешь повторять чужих ошибок?

- Нет.

- Вот и хорошо… замечательно… этот сезон есть смысл отработать здесь, но тренировать тебя Гарро станет отдельно. А на следующий год в Илларе попробуем, да только сразу предупредить хочу, в Илларе свои казармы, и приезжих там не любят. Но ты уж постарайся выстоять, а Суфа в долгу не останется…

В казарму Вальрик возвращался в состоянии непривычной задумчивости. С одной стороны, предложение Суфы подвигало к первоначальной цели, с другой ставило новые препятствия. И новых людей, которых придется убить во имя этой самой цели. Странно, но после сегодняшнего разговора цель казалась еще более далекой и непонятной.

Зачем? Или прав Ским, думать меньше надо, все равно ведь мысли как таковые ничего не изменят. А на Иллар любопытно было бы посмотреть. Как-никак столица…

Рубеус

В сравнении с Орлиным гнездом Хельмсдорф явно проигрывал, чересчур массивный и резкий он казался чуждым элементом, силой вписанным в шелковую акварель Альп. Наверное, Мика была права, предлагая другой проект… и зачем эта стена, если нападать некому? Разрушить? А смысл тогда было строить.

- Привет, - Мика ждала на пороге, зябко кутаясь в длиннополую шубу, темный провал двери, подернутые инеем ступени, серебристо-белый мех, черные волосы, разноцветные искры драгоценных камней… красиво.

- Ну, что случилось? - Она ласково провела тыльной стороной ладони по щеке. - Ты снова мрачен. Не люблю, когда ты хмуришься.

- Я ненадолго.

- А когда ты был «надолго»?

В доме тепло и уютно… а может черт с ним, с перевалом… и с крепостью… и вообще со всеми проблемами сразу, остаться бы в этом тепле хотя бы на день… или два, не думая ни о чем.

- Устал?

- Нет, просто… - просто Рубеус и сам не в состоянии понять, что же изменилось, откуда появилось это безразличие и откровенное желание плюнуть на все, и на Хельмсдорф, и на границу, и на войну эту.

Шубу уносит служанка, тихая, незаметная. Одна из многочисленных людей-теней, обитающих в Хельмсдорфе, он даже имени ее не знает, а туда же, мир спасать, благо человечеству нести. Мысли были злыми, колючими и совершенно чужими.

- Как ее зовут?

- Кого? - Мика поправляет прическу, сегодня она снова в красном, похоже на кровь, а его уже мутит от крови.

- Девушку, которая только что здесь была.

- Горничную? - переспросила Мика. - А зачем тебе ее имя?

- Просто подумал, что я не знаю, как ее зовут.

- Господи, опять… ну зачем тебе это знать? Какая разница, как зовут эту девушку? Сегодня одна, завтра другая, а у тебя есть дела поважнее…например, поцелуй меня, я соскучилась.

- Не сейчас. Пожалуйста, Мика, я серьезно.

- Понятно, все хуже, чем обычно. Обедать будешь или тоже не в настроении? - Мика ничем не выдала своего раздражения, только браслеты нервно звякнули.

Обед прошел в полном молчании, и настроение окончательно испортилось. Когда подали десерт, Мика не выдержала и, пригубив кофе, поинтересовалась:

- Ну что, успокоился? Можешь, наконец, рассказать, что произошло?

- Да в общем-то ничего особенного.

Рассказывать ей об охоте, дожде, беловолосой девушке, удивительно похожей на Коннован, о том как хрустнула в его руках тонкая шея, а в сине-черных глазах застыло выражение тоскливого отчаяния? Охота… какая же это охота.

- Врешь, - мурлыкнула Мика, лениво потягиваясь.

- Скажи… тебе ведь приходилось участвовать в Дат-Каор?

- Конечно. Все… а ты что, раньше не… кажется, я понимаю. Переживаешь? Брось, это же весело.

- Весело?

Вот чего Рубеус не ждал, так это подобного ответа. Что может быть веселого в убийстве?

- И тебе не было жаль тех, кого ты убивала?

- Жалеть? Людей? - Микино личико исказила гримаса отвращения. - Запомни, я никогда никого жалеть не буду. Не умею. А знаешь почему? Потому что не научили.

- Этому нельзя научить.

- Ага, конечно, - фыркнула она, отбрасывая назад пряди волос. - Считай тогда, что я родилась такой… нежалостливой. А если что и было, то повыветрилось. Моя мать была шлюхой и умудрилась забеременеть. К счастью беременность она заметила слишком поздно, чтобы избавиться от ребенка. Она меня ненавидела, а я отвечала тем же. Ненависть много надежнее любви. Мать часто рассказывала мне о том, как желала избавиться, к примеру, свиньям бросить… или в лесу оставить, или удушить, только боялась. Детоубийц сжигают. Поэтому убивала она не наяву, а в мечтах, заставляя меня мечтать вместе с ней. Сначала было страшно, потом смешно, а чуть позже все равно. От частого повторения ее мечты выцвели, она уже и сама не помнила, зачем ей убивать меня. Тебя когда-нибудь запирали в кладовой? Не на час-два, а на сутки? День и ночь. Темно, пыльно, скребутся крысы и все кажется, что сейчас они нападут, однажды крыса укусила меня за шею. Больно. После этого я стала брать с собой нож. Я его украла, не дома, в таверне. Я вообще быстро научилась воровать, потому что жить хотела. А ты говоришь пожалеть…

- Не все же такие.

- Все, - отрезала Мика. - Когда мне исполнилось семь… ну я так предполагаю, что семь, сам понимаешь, годы не считали, один из постоянных ее клиентов предложил за меня хорошую сумму. Мать согласилась. И потом соглашалась, она вообще перестала работать сама, сказала, что устала от меня и что я ей обязана. Ты не представляешь, как я ненавидела… ее, и других тоже. Одного я попыталась зарезать, а он избил и сломал руку. Я не очень хорошо помню, как оказалась в Хельмсдорфе. Помню, что сбежала, шла куда-то, помню, что в одной деревне меня чуть не забросали камнями, в другой натравили собак… я подыхала от голода, и никто из людей, которые тебе так дороги, не снизошел до того, чтобы помочь. Айша, конечно, тоже порядочной сукой была, но благодаря ей я увидела, как можно жить.

Мика небрежным жестом отбросила волосы назад.

- Я не человек и ничего им не должна. А если и должна была, то со всеми долгами сполна рассчиталась. И тебе советую поступить так же. Жалость - вредное чувство. Жалеть нельзя никого и никогда.

- А если случиться так, что… ты бы пожалела меня?

- Тебя? - Мика усмехнулась. - Лучше не рассчитывай.

Коннован

- Останься, пожалуйста, - Тора сидела, обнимая колени, на правом лиловое пятнышко синяка, на левом - царапина. Один носок съехал, а бант развязался. Обычный ребенок… ну почти обычный, и совсем не ребенок.

- Зачем тебе возвращаться? Там будет больно. Там тебя не ждут.

- Ждут.

- Нет, не ждут, - Тора подвигает поближе мяч. - Я знаю, я слышала, как ты звала, звала, а тебе не отвечали.

- Может, просто не слышали.

- Слышали. Я помогала. Останься, Коннован, здесь тебе никогда не будет больно, я обещаю.

- Лучше ты со мной.

- Не могу, туда мне нельзя, там по-другому все. Там больно, - она вздыхает и трет ладошкой расцарапанную коленку. - И барьер.

- Какой?

Про барьер я слышу впервые, хотя нахожусь на базе довольно давно, впрочем, понятие времени здесь весьма условно. База - место на редкость постоянное, все те же плюс двадцать один по Цельсию, без десяти двенадцать по Гринвичу и горячий чай с земляничным вареньем. Правда варенье иногда клубничное, иногда вишневое и совсем редко черничное. Наверное, на самом деле варенья не существует, как и чая, и булочек с хрустящей корочкой с темными пятнами жженого сахара, и сервиза из белого фарфора… да и меня самой.