Страница 23 из 36
— Тут вам и мотыль, и шитик, и горох. У нас на Ладоге червей не богато — песок да камни, да Романыч для вас постарался, навозных накопал, один в одного. Гляди-ка, какой артист, так и пляшет.
Подцепив двумя пальцами длинного перепачканного землей червя, Любаша издали показала его Шурику. Червяк действительно был боевой, — он извивался и забрасывал хвост, словно с досады хотел завязаться узлом.
— Рыбка спасибо скажет… — засмеялась Любаша, бросая червяка в банку.
Все снаряжение снесли в лодку. Это была настоящая ладожская ладья с высоко поднятыми, одинаково заостренными носом и кормой, быстрая на ходу, поворотливая и устойчивая на любой волне. Пока ее отвязывали и усаживались, Любаша давала последние наставления:
— Как проедете мысок, а за ним камыш, потом протока и опять камыш, так в том камыше Романыч палок для жерлиц понатыкал. Щука-то сейчас по заводинкам малька гоняет…
Лодка была уже далеко от берега, а Любаша все еще что-то говорила, глядя в их сторону из-под локтя поднятой руки.
Павел Петрович греб не спеша, плавно занося длинные весла и уверенными рывками отталкиваясь от воды.
— Доставай-ка блесну, попробуй ловить на спиннинг, как на дорожку… Матовую бери, — небо ясное, вода светлая. Это осенью, в дождь, тогда лучше с блеском выбирать, чтобы заметней была.
Позвякивают уключины. Урчит вода под лодкой. Ветер, забравшись под рубаху, раздул ее пузырем. Медленно вращается катушка спиннинга, выпуская тонкую натянувшуюся жилку.
Больше всего боится Шурик, чтобы за блесну не ухватилась такая огромная рыбина, которая вытащит его из лодки вместе со спиннингом. Обеими руками держится он за пробковый конец удилища и со страхом ждет первого рывка.
Все случилось почти так, как он и ожидал. Кто-то ухватился за блесну и со всей силы потянул Шурика к себе. Он подался назад и зажал рукой катушку. Она больно ударила по пальцам и с веселым треском начала разматываться.
— Папа! Щука!
Павел Петрович притормозил лодку, посмотрел на леску и спокойно ответил:
— Зацеп. Я подам назад, а ты наматывай. Лодка шла назад так же хорошо, как и вперед.
Леска укорачивалась, но по-прежнему крепко удерживалась на глубине. Подъехали поближе, и в прозрачной воде Шурик увидел груду камней.
— Рыба так не берет, — объяснял Павел Петрович, освобождая блесну из щели в камнях. — Если намертво схватила, значит, или коряга, или камень… Сматывай, сейчас будем живца ловить.
В камышах солнце припекало сильнее. Остро пахло водорослями.
— Доставай поводки-невидимки, — командовал Павел Петрович. — От поплавка до крючка оставь сантиметров семьдесят… Вот так… Поплюй на червячка…
Шурик следил за каждым движением отца и старательно ему подражал. Но поводки выскальзывали из рук, крошечный крючочек норовил зацепить за штанину, а червяк долго и успешно сопротивлялся, решив, должно быть, что лучше умереть в лодке, чем быть проглоченным рыбой.
Грибком-сыроежкой торчит поплавок. Шурик даже мигнуть боится. Шепчутся камыши. Какой-то жучок-паучок пробежал на длинных лапках-ходульках по воде, остановился, подумал и скрылся. Будто кто-то ткнул пальцем в зеленое зеркальце, и пошли круги, только циркулем такие выведешь, всё больше, больше…
А где же поплавок?! Шурик и не заметил, как он ушел под воду. Чуть-чуть дергается удочка. С остановившимся сердцем тянет Шурик леску… Вздернул… Ура! Маленькая серебристая рыбешка бьется на невидимой жилке, вот-вот улетит в небо.
— С почином! — поздравляет Шурика отец. — Хорошее место, успевай закидывать.
Теперь уже Шурик чувствует себя заправским рыбаком. Снимая с крючка красноперку, он старается сохранять отцовский озабоченно-равнодушный вид.
— Хватит. Давай жерлицы ставить.
Колья, воткнутые Романычем, торчат неподалеку друг от друга. Павел Петрович привязывает к ним рогульки, осторожно поддевает крючочком плавник живца и пускает его в воду. Шурик наклоняется над бортом. Он видит, как рыбешка, обрадовавшись нежданной свободе, скользит вокруг кола, то натягивая, то опуская леску. Так она и будет резвиться, пока не приглянется прожорливой щуке. Шурик не говорит, но ему жаль эту глупую красноперку.
— Теперь поехали вон к той гряде, — показал Павел Петрович на выступавшие из воды мокрые лбы валунов. — Готовь крючки на окуней.
Покружив у камней, Павел Петрович спустил якорь, и лодка остановилась. Вслед за якорем нырнул и привязанный к длинной бечеве марлевый мешочек, вкусно пахнувший гречневой кашей и подсолнечным маслом.
— На кашу они и сбегутся, — подмигнул Павел Петрович, — а мы им скажем: "Не все сразу, господа, по очереди, пожалуйста". Поплавок подними повыше. Здесь глубина около четырех метров, а окунь — рыба серьезная, ближе ко дну держится, вот ты и рассчитай.
Только когда клюнул первый окунь, Шурик понял, что значит "рыба серьезная". Поплавок качнулся, наполовину погрузился, потом всплыл, стремительно понесся в сторону и пропал. Шурик сильно дернул согнувшуюся удочку, и тяжелая горбатая рыбина с размаху стукнулась о высокий борт лодки, сделала полное сальто и скрылась в озере. Эта схватка была такой короткой, что Шурик даже рот не успел закрыть.
Павел Петрович весело засмеялся:
— Догоняй! И крючок на память унес. Вот бродяга! Поводка как не бывало. Пришлось доставать новый. Ушел под воду и поплавок второй удочки. Павел
Петрович не спеша стал подтягивать до предела натянутую леску. Левой рукой он подхватил сачок и быстрым, точным движением вытащил из воды большущего желто-зеленого окуня с блестящими темными полосами на широких боках. Очутившись в бачке с водой, окунь поднял такой шум, как будто попал в кастрюлю с кипятком.
Шурик вошел в азарт. Он суетился, часто менял червей, забрасывал крючок то в одну сторону, то в другую.
— А ты не суетись, — успокаивал его отец. — Времени у нас много. А у тебя целое лето. Снимем комнатенку, маму привезем, будешь рыбачить, окуней на обед таскать. А потом еще уток стрелять поучишься.
Шурик вдруг увидел длинную череду беззаботных летних дней и почувствовал такую радость, как будто ему подарили и это озеро, и небо, и всех рыб, и камыши… Все твое! На всю жизнь!
Окуни пошли. Не так бойко, как красноперки, но пошли. Уже и на Шурикииом счету было четыре штуки, и одного из них даже отец отметил.
Павел Петрович взглянул на часы и прислушался. Издалека доносился похожий на стрекотание кузнечика шум моторной лодки. Он быстро нарастал, становился громче и торопливей.
Небольшой катер с нарядной ярко-желтой каюткой обогнул каменную гряду и двинулся к берегу. Нос его был приподнят и висел над белыми усами вспененной воды.
Шурик заметил, что рулевой в полосатой майке нарочно подвернул, чтобы подойти поближе к рыбакам.
Катер поравнялся с ними, и рулевой странным, сиплым голосом крикнул:
— Война, братцы!
Он бросил эти слова, даже не повернув головы, как будто выплеснул в пустоту снедавшую его тоску. Уже отъехав и выправив курс лодки, он повторил:
— Война!
— А-а-а! — докатилось до лодки.
Шурику показались очень смешными и голос рулевого и его манера разговаривать. Он хотел рассмеяться, но взглянул на отца и испугался. Лицо Павла Петровича стало серым и морщинистым, совсем не похожим на то радостное лицо, которое было у него лишь минуту назад. Он смотрел вслед катеру, и руки его бестолково перебирали мокрые лески двух удочек.
— Что он сказал, папа?
— Что?.. Да, сказал… Нет, пошутить он не мог, так шутить нельзя… Давай, сынок, скорее…
Они заторопились, кое-как укладывая снасти. Павел Петрович сердитыми ударами весел, далеко откидываясь назад, погнал лодку к берегу.
Шурик сидел на корме, смотрел на окуней, плещущихся в бачке, и думал.
Война… Он не видел в этом слове ничего страшного. В войну играли на улице. О гражданской войне пели самые лучшие песни. Вспомнились картинки из учебника истории: Полтавский бой… Бородинское сражение… Летят ядра. Скачут кони. Красиво… Русские всегда побеждали всех врагов, чего ж тут бояться? Даже интересно… Почему так расстроился отец?