Трудное примирение

В баре им вручили меню. Кэтрин мучительно углубилась в свое, напечатанные слова представлял? для нее громадную трудность. Она страдала дислексией, но старалась скрывать свой недостаток.

— Бифштекс, пожалуй.

Бифштекс — это спасение. Он встречается в любом меню.

— Вы неизменны в своих привычках, — посетовал Дрю, но — с улыбкой. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые любят, чтобы все всегда оставалось как прежде. — А для начала?

И пошел новый круг мучений, теперь с закусками.

— Я могу заказать для вас, — предложил он.

Ее блуждающий взгляд уткнулся в спину высокого темноволосого человека, который прошел через вестибюль и вышел за дверь. Она снова метнула туда взгляд, но его уже не было. Она ошеломленно заморгала и приказала себе выбросить из головы страх узнавания, от которого у нее заледенело все внутри.

«У Бога дней много», — сказала ей когда-то Харриэт. У Харриэт всегда вертелась на языке какая-нибудь поговорка, и четыре года назад она бы тоже легко могла такое сказать. Но день состоит из двадцати четырех часов, в каждом из которых шестьдесят минут. Сколько же их должно было пройти, чтобы она могла хоть на пять минут избавиться от воспоминаний? И сколько прошло с тех пор, как она лежала ночь напролет без сна, охваченная тем мучительным чувством, которое изо всех сил старалась забыть? В конце концов ей удалось выстроить в своем сознании стену. За этой стеной она жила уже два года. И порой ей казалось, что она жива только наполовину…

— Что случилось?

В ответ на удивленный взгляд Дрю она подчеркнуто небрежно пожала плечами.

— Я увидела привидение, — пошутила она, опуская свои слишком выразительные в этот момент глаза.

— Теперь, когда вы в Лондоне, мы сможем видеться чаще… — взволнованно проговорил Дрю и взял ее за руку. — Я хочу сказать, получается у меня, правда, не слишком складно… мне кажется, я вас люблю.

Рука у нее дрогнула, из рюмки плеснулось шерри. Пробормотав извинения, она стала шарить в сумке в поисках салфетки, но подбежал официант и ловко вытер стол. Кэтрин сидела ошеломленная, мечтая оказаться где угодно, только не здесь, где Дрю выжидательно смотрел на нее.

— Я хотел, чтобы вы знали, как я к вам отношусь, — вздохнул он.

— Я… я не думала. Мне и в голову не приходило… — вот и все, что она сумела пролепетать, чувствуя, что говорит что-то не то.

— Я понимаю, вам надо подумать. — На его спокойном лице промелькнула горькая усмешка. — Очевидно, я выразился не так ясно, как мне казалось. Кэтрин, не смотрите так испуганно. Я ничего от вас не требую. Я проявил нетерпение и бестактность, прошу меня извинить.

— Я чувствую, что встала между вами и Аннет, — виновато прошептала она.

— Ерунда, — нахмурился он. — Только после того, как мы расстались, я понял, насколько хочу быть с вами.

— Но, не окажись меня рядом, вы наверняка вернулись бы к ней, — натянуто ответила она. — | Вы очень хороший друг, но…

Он снова накрыл ее руку своей.

— Я не хочу торопить вас, Кэтрин. У нас еще много времени, — проговорил он спокойно и ловко сменил тему разговора, прекрасно понимая, что дальнейшее обсуждение ничего не даст.

Они все еще сидели в Речном зале, когда она услышала этот голос — низкий, с легким акцентом, — и точно мед потек у нее по позвоночнику. Она тотчас же обернулась, повинуясь инстинкту, укорененному столь глубоко, что не требовалось ни малейшего участия сознания. Она широко раскрыла глаза от изумления, тело напряглось каждой мышцей. Бешено застучало в ушах. Дрожащей рукой она поставила на стол бокал.

Люк.

Боже мой… Люк. Это его она только что видела. Это был он. Его точеный профиль, смуглый, как у цыгана, четко вырисовывался на фоне окна за его спиной. Одной рукой он жестикулировал, поясняя что-то двум своим спутникам. Она не могла оторвать от него глаз, и это было ужасно. Тонкий орлиный нос, резко очерченные скулы, пронзительный взгляд глубоко посаженных темных глаз сливались в единый образ умопомрачительной красоты.

Он слегка повернул голову. И посмотрел прямо на нее. Никакого удивления. Никаких эмоций. Золотые, как пламя костра, глаза. У нее остановилось дыхание. Даже перестали тикать часы. Она вынуждена была сидеть неподвижно, в то время как все ее чувства приказывали ей вскочить и бежать, бежать до тех пор, пока опасность не останется далеко позади. На миг она забыла, что он, скорее всего, даже не узнает ее. На миг ее начисто парализовал ужас, идущий откуда-то из самого живота.

Люк первый нарушил это противостояние. Он сделал знак одному из своих спутников, тот немедленно, словно вышколенный лакей, вскочил со своего места и склонил голову, чтобы не пропустить ни слова хозяина.

— Я расстроил вас, — сказал Дрю. — Я не должен был начинать разговор.

Она захлопнула веки так резко, будто щелкнул затвор фотоаппарата. На нее снова нахлынул звон ножей и вилок, невнятица голосов. Ничего не изменилось, в оцепенении думала она. Когда она смотрит на Люка, никто и ничто на свете не может отвлечь ее внимания. Над губой у нее выступила испарина. Говорят, в критические мгновения перед тобой проходит вся жизнь. О да, самые глубины жизни.

— Кэтрин…

С запозданием она вспомнила о человеке, с которым завтракала.

— У меня разболелась голова, — пробормотала она. — Извините, я выйду на минутку.

Она встала, ноги у нее подгибались, она благодарила небо за то, что ей не надо идти мимо столика, где сидит Люк. Но просто выйти из зала было для нее все равно, что прогуляться по доске над кишащим акулами водоемом. Она подсознательно ожидала, что вот-вот на ее плечо опустится чья-то рука. Чувствуя себя по-настоящему плохо, она укрылась в ближайшем туалете и сунула руки под холодную воду.

А вытирая, задела золотое колечко на безымянном пальце. Подарок Харриэт, ее выдумка. Все, кроме Пэгги, считали ее вдовой. Эту ложь выдумала Харриэт и успела распространить еще до того, как Кэтрин вышла из больницы. Она не стала изобличать Харриэт во лжи. Но ее коробило, что приходится выступать под чужой личиной, хотя она прекрасно понимала, что без благопристойной выдумки Харриэт деревенское общество не приняло бы ее так радушно.

Ее по-прежнему тошнило. «Сделай вдох, успокойся. Зачем паниковать? Но как не паниковать, когда Люк рядом», — лихорадочно соображала она. Люк совершенно непредсказуем. Он может выкинуть любой номер. Но ведь и торчать здесь целую вечность тоже невозможно.

— Кажется, надвигается гроза, — сказала она Дрю по возвращении, стараясь не отклоняться взглядом ни вправо, ни влево. — У меня часто болит голова к перемене погоды.

За главным блюдом она болтала без умолку. Ее разговорчивость несколько ошеломила Дрю, но по крайней мере он не заметил, что аппетит у нее пропал. Люк наблюдал за ней. Она это чувствовала. Она ощущала на себе гипнотический взгляд его карих глаз. И ничего не могла с этим поделать. Это напоминало китайскую пытку водой. Бесконечную, безжалостную. Нервное напряжение нарастало.

А Люку все нипочем. Его спокойствие возмутительно — в свете всех причиненных ей страданий. Нет в мире справедливости, если Люк цветет самым пышным цветом, точно особо жизнестойкое тропическое растение. Сруби его, оно вырастет вновь, да еще вдвое выше и гораздо опаснее.

И все же когда-нибудь… каким-нибудь образом… какая-нибудь женщина проникнет сквозь все его доспехи. Это обязательно случится. Он должен узнать, что такое боль, которую он причиняет другим. Эта мысль спасла Кэтрин от вспышки негодования. Она представила себе Люка, стоящего на коленях, Люка, очеловеченного страданием, но тут же снова вернулась к действительности. Удержать мечту невозможно.

Углубившись в себя, она помешивала кофе. По часовой стрелке, против, снова по часовой, с запозданием насыпала сахар. Все перепуталось у нее в голове, разум застрял где-то между прошлым и настоящим. Она была просто одной из длинного списка тяжело раненных Люком Сантини. Сознание этой горькой правды ее уязвило.

— Он меня не узнал! — перебил вдруг Дрю бесконечной поток ее болтовни.