Предательство Тристана

Через долю секунды Меткалф оказался на ногах, держа в руке «вальтер» валявшегося на полу немца. Метнувшись направо, под защиту стальных машин, он выстрелил во второго гестаповца.

– Брось оружие, а то пристрелю! – крикнул немец. Его до сих пор флегматичное лицо перекосилось от страха, он выстрелил в Меткалфа, но пуля с громким звоном срикошетила от махины линотипа. Спрятавшись за надежное стальное укрытие, Меткалф выставил отнятый пистолет в щель между машинами и тщательно прицелился. По металлу ударила еще одна пуля. Человек из гестапо бегом бросился к Меткалфу, стреляя на ходу; его пули одна за другой рикошетировали от железа.

Внезапно Меткалф ощутил острую боль в бедре: это пуля, проделав дыру в ткани брюк, вонзилась в тело. Он заскрипел зубами, еще раз выстрелил и на сей раз попал немцу в шею. Мужчина закричал от боли, оседая на пол. Он пытался зажать рану левой рукой, а между пальцами хлестала ярко-алая артериальная кровь. Правой рукой он конвульсивно нажимал на спусковой крючок; оружие смотрело вверх, и последняя пуля вонзилась в беленый потолок, выбив облачко цементной пыли. Агент скорчился на полу, завывая, как животное. Выглянув из-за линотипа, Меткалф сразу понял, что его выстрел оказался смертельным. Немец еще был жив, но полностью выведен из строя и быстро терял сознание. Его крик сменился слабым нечленораздельным бормотанием.

Меткалф повернулся и побежал к черному ходу; его правую ногу сводило от резкой боли. Он услышал какой-то шорох и, обернувшись, увидел, что первый гестаповец, тот, которому он разбил голову, начал приходить в себя: повернувшись на бок, он вытянул вперед правую руку, не понимая, что в ней нет оружия, что оно уже у арестованного.

Меткалф выстрелил, попав мужчине в живот. Немец снова растянулся на полу. На сей раз он был если не мертв, то, по крайней мере, серьезно ранен.

Ну вот я наконец убил человека, мрачно подумал Стивен, вздыхая, впрочем, с облегчением. Но внезапно раздался еще один выстрел. Меткалф бросился ничком на пол около стены, за длинной деревянной наборной кассой, которая, к счастью, выдавалась вперед достаточно далеко для того, чтобы обеспечить укрытие.

На фоне яркого света, падавшего из магазина, черным силуэтом вырисовывалась фигура Дюкруа, сидевшего в своем кресле. Француз стрелял в Меткалфа, стрелял умело и довольно метко. Пуля за пулей расщепляли дерево в каких-то дюймах от головы Меткалфа. Барьер ячейки наборной кассы отвалился, и шрифт с грохотом посыпался на пол.

Меткалф нажал на спусковой крючок. Одна пуля клацнула по металлическому сиденью инвалидного кресла, вторая отлетела от колеса, а третья угодила Дюкруа прямо в лоб.

Зрелище было ужасающим. Пуля отбила от лба Дюкруа кусок кости, выбила целый фонтан крови, и изготовитель фальшивых документов тяжело осел в своем кресле.

Меткалф замер на мгновение, ошеломленный содеянным, но тут же заставил себя очнуться. Кинувшись к телам гестаповцев, он обыскал их карманы, забрав все, что там было: бумаги, значки и удостоверения личности. Все это могло ему пригодиться.

После этого он побежал к черному ходу. Нажал на ручку, дернул, открыл дверь и выскочил в захламленный переулок.

9

Имелось только одно место, куда он мог пойти.

База. Пещера. Ему было необходимо встретиться с Корки и доложить о том, что сейчас произошло: о предательстве Дюкруа, о провале. Коркоран придет в ярость из-за провала Меткалфа, в этом не может быть никаких сомнений, но он обязательно должен узнать о неприятностях. Не исключено, что у него даже найдется объяснение тому, что печатник так неожиданно переметнулся, это очень даже вероятно.

Меткалф должен немедленно связаться с Корки, и единственным путем сделать это была связь через каналы, через его контакты в Пещере; такова была система, изобретенная Коркораном, его метод сохранения тайны.

Он побежал, но затем, чувствуя боль в бедре, снова перешел на целеустремленный широкий шаг. Дело было не только в ране, которая оказалась поверхностной; Дерек Комптон-Джонс, радист из Пещеры, был обучен оказанию экстренной медицинской помощи и сможет обработать ее должным образом. Нет, сейчас очень важно выглядеть спокойным, солидным человеком, не вызывающим никак подозрений, идущим по своим важным делам. Если его кто-нибудь остановит – неважно, по какой причине, – он сможет предъявить бумаги любого из убитых гестаповцев. Ну и что из того, что он ничуть не походил ни на одну из фотографий; с этим он как-нибудь разберется, когда потребуется и если потребуется.

День уже клонился к вечеру, и на улицах Парижа бурлил народ. Меткалф никак не мог оправиться от потрясения, вызванного попыткой ареста и ужасным кровопролитием. Ему никогда еще не приходилось никого лишать жизни, а теперь он убил сразу троих человек. Он чувствовал себя оцепенелым, потрясенным убийством, хотя и отдавал себе точный отчет в том, что если бы он не убил этих людей, то сам лежал бы сейчас мертвым.

К тому времени, когда он добрался до здания из щербатого кирпича, в котором на первом этаже находился «Le Caveau», а этажом ниже базовая станция, боль в бедре стихла и хромота стала менее заметна. Он спустился по ступенькам к двери бара, три раза повернул рукоятку старого дверного звонка и принялся ждать, пока отодвинется в сторону заслонка «глазка», через который Паскаль, бармен, разглядывал посетителей, прежде чем впустить их.

Он ждал целую минуту, а затем повернул звонок еще три раза. Паскаль, обычно впускавший людей, не теряя времени, может быть занят, сказал он себе. Хотя вечер еще не наступил и посетителей должно быть немного – только самые завзятые пьяницы.

Прошла вторая минута, и снова никакого ответа.

Он попробовал еще раз. «Странно – подумал он. – Неужели бар закрыт?» Существовал еще один, более сложный путь проникновения на базу, известный Меткалфу. Нужно было войти в соседний жилой дом, спуститься на лифте в подвал, там открыть завернутую на болты стальную пожарную дверь, за которой начинался подвальный ход в нужное здание. Но этот ход берегли для экстренных случаев как менее безопасный: жильцы дома обязательно увидели бы входящих и у них появились бы подозрения.

Меткалф тронул дверную ручку и был изумлен, когда она повернулась и дверь открылась. Она, как правило, бывала закрытой на засов.

А внутри, что еще удивительнее, оказалось темно и пусто. Там не было ни одной души. И все же дверь отперта – в этом не имелось никакого смысла! Как только его глаза привыкли к темноте и смутные тени обрели форму и превратились в длинную деревянную стойку бара и высокие табуреты, Меткалф увидел еще кое-что, отчего у него похолодела кровь в жилах.

Несколько табуретов валялось на полу. Верх стойки был усыпан стеклом: разбитыми бокалами, опрокинутыми и расколотыми стаканами для коктейлей. Здесь что-то произошло, какой-то акт насилия.

Вступив в полутемный проем за стойкой, он увидел, что ящик древнего кассового аппарата Паскаля открыт и пуст. Ограбление?

Ограбления и кражи все еще случались в Париже, даже после того, как он вошел в полицейское государство немцев. Но этот хаос указал на что-то большее, чем простое ограбление. Он говорил о том, что здесь происходила борьба.

И никого не было! Паскаль, его завсегдатаи – все куда-то подевались.

Что же могло случиться?

Базовая станция!

Меткалф бегом бросился в глубину узкого помещения, огибая поваленные табуреты и стараясь не наступать на разбитые стекла. Сбежав по лестнице в нижний полуэтаж, он ощупью нашел чуланчик с метлами, открыл дверь.

Шагнув внутрь, он схватился за ручку метлы и потянул ее против часовой стрелки. Потайной вход в радиостанцию распахнулся. Прямо перед ним находилась стальная дверь, выкрашенная черной краской. Чувствуя, как сердце лихорадочно колотится в груди, он нажал дверной звонок два раза подряд, а потом еще раз.

«Боже, прошу тебя, – думал он, – сделай так, чтобы они были здесь!»

Он ждал в тишине, которая тоже казалась испуганной. Он уже понял, что случилось. Каким-то образом нацисты – гестапо или СД – прознали их главную тайну: местоположение станции. Кто-то им сказал. Паскаль, бармен? Возможно ли такое?