Принцесса Миа

Ладно, они не могут запретить мне писать в этой тетради, потому что:

А) Все равно никто не знает, чем я должна заниматься на этом дурацком уроке, если учесть, что я ни талантливая, ни одаренная.

Б) Миссис Хилл даже нет в классе. Наверное, идет какой-то аукцион, в котором она пытается победить, или еще что-нибудь, потому что она сидит в учительской.

В общем, только что произошло нечто очень странное. После ланча я пошла в туалет, и пока я мыла руки, из кабинки вышла Лилли и тоже стала мыть руки.

Меня она полностью игнорировала, как будто я вообще не существую. Только смотрела на себя в зеркало.

Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг поняла, что больше так не могу. Я выключила воду, схватила бумажное полотенце и, вытирая руки, чуть было не сказала: «Знаешь, что, Лилли? Ты можешь игнорировать меня, сколько хочешь» это не изменит того факта, что ты не права. НЕ Я СТАЛА причиной твоего разрыва с Джеем Пи, И я с ним НЕ встречаюсь. Мы с ним просто друзья. Мне просто не верится, что после того, как мы столько лет с тобой дружили, ты вообще можешь думать обо мне ТАКИЕ вещи. Кроме того, ты знаешь, что я люблю твоего брата. Несмотря на то, что мы с ним теперь тоже просто друзья».

Но я этого не сделала.

Я не произнесла ни слова.

Потому что, с какой стати? С какой стати мне делать первый шаг, когда Я не сделала ничего плохого? Ведь это ОНА на меня дуется, не разговаривает со мной, в то время как я переживаю очень тяжелый период в личной жизни. Ей когда-нибудь приходило в голову, что сейчас не лучшее время объявлять мне бойкот?

Но такое впечатление, что каждый раз, когда я переживаю личный кризис – сначала, когда я узнала, что я принцесса, теперь, когда ее брат меня бросил, – Лилли поворачивается ко мне спиной.

Должно быть, Лилли почувствовала, что я подумываю ей что-то сказать, потому что она бросила на меня просто самый что ни на есть уничтожающий взгляд. Потом она вымыла руки, выключила воду, взяла бумажное полотенце, вытерла руки, выбросила полотенце в мусорное ведро – так же, как она, кажется, выбросила нашу дружбу – и вышла, не сказав ни слова,

Я чуть не побежала за ней. Правда. Я чуть не побежала и не сказала, что я прошу прощения, за все, что бы я ни сделала, и что я знаю, что я со странностями, но пытаюсь это исправить. Я чуть было не сказала ей: «Послушай, я прохожу курс психотерапии! Теперь ты довольна? Ты довела меня до психотерапии!»

Но, во-первых, я знала, что это неправда. Я хожу к психологу не из-за Лилли, и не из-за Майкла, и не из-за кого-то еще, а из-за Черной Ямы.

А во-вторых, у меня все еще сохранились какие-то остатки гордости. Я хочу сказать, я не собиралась доставлять ей удовлетворение.

Кроме того, а вдруг она сказала бы Майклу? Тогда он бы подумал, что я так раздавлена нашим разрывом, что нахожусь на грани самоубийства.

А это не так.

Мне просто грустно. Даже доктор Н так сказал.

Мне просто грустно.

Так что, вот. Я дала Лилли уйти. И не сказала ей ни слова.

И вот теперь я сижу на уроке ТО, наблюдая, как она по мобильному болтает в чате с Перин насчет их инициативы с вышкой сотовой связи.

И знаете, что? Я даже не уверена, что все еще хочу быть ее подругой. Я хочу сказать, если честно, то Лана Уайнбергер как подруга гораздо ЛУЧШЕ, чем Лилли вообще когда-нибудь была. По крайней мере с Ланой всегда понятно, какие у вас отношения. Это правда, что Лана мелкая и поглощена только собственной персоной. Но, по крайней мере, она не пытается притворяться другой. Как некоторые, чье имя я называть не буду.

Господи, мне так много нужно обсудить с доктором Н в пятницу!

21 сентября, вторник, 16.00, Шанель

Когда я пришла к директрисе Гупте, чтобы забрать свой дневник, она мне супермногозначительно сказала:

– Миа, давай поговорим.

И вот мне пришлось сесть и слушать, как она распинается про то, какая я умненькая девочка, и как много они мне могут предложить, и какая жалость, что я бросила работать в студенческом совете, и что в этом году я не принимаю участия во внеклассной работе. «Ты же знаешь, – сказала она, – колледжи обращают внимание не только на оценки и рекомендации учителей. Им нужны студенты, которые будут интересоваться не только учебой». Права была Лана насчет «Ола».

– Я работаю в школьной газете, – вяло возразила я.

– Миа, – сказала директриса, – в этом семестре ты не была ни на одном собрании редакции.

Я-то надеялась, что она этого не заметила.

– Ну, – сказала я, – этот семестр пока складывался не очень удачно.

– Я знаю, – сказала директриса. Глаза за стеклами очков были добрыми. В кои-то веки. – Я понимаю, в последнее время тебе пришлось многое пережить. Но, Миа, ты не можешь закрыться от мира из-за мальчика.

Я посмотрела на нее в ужасе. Я хочу сказать, даже если это и было правдой, мне не верилось, что она сказала это вслух,

– Я… я не прячусь, – пролепетала я. – Майкл тут ни при чем. То есть, конечно, это грустно, что мы с ним расстались, но… просто… в общем, дело не только в нем, тут много всего.

– Что меня действительно беспокоит, – сказала директриса, – так это то, что ты, как мне кажется, отказалась и от своих старых друзей. Я заметила, что за ланчем ты больше не садишься с Лилли Московитц.

– Это она со мной не садится, – возмутилась я. – Не я первая…

– И я заметила, что в последнее время ты много общаешься с Ланой Уайнбергер. – Рот у директрисы Гупты стал маленьким-маленьким, как бывает у моей мамы, когда она очень сердится. – Должна сказать, я рада, что вы с Ланой больше не вцепляетесь друг другу в гордо, но я не могу не задавать себе вопрос, тот ли она человек, с которым у тебя действительно есть много общего.

Теперь, когда у меня появилась грудь, тот, Лана ВСЕ знает о том, как прикрывать соски.

И как выставлять их напоказ, когда это уместно делать.

– Доктор Гупта, я очень ценю вашу заботу обо мне, – сказала я. – Но мне хотелось вам кое-что напомнить.

Она посмотрела на меня так, будто чего-то ждала.

– Что?

– Я – принцесса. Меня примут в любой колледж, в какой я только подам заявку, потому что им будет приятно похвастаться, что девушка, которой предстоит управлять страной, учится у них на первом курсе. Поэтому на самом деле неважно, буду ли я заниматься в кружке испанского языка, или еще где-нибудь. Но все равно… – я помахала ей дневником, – спасибо за заботу.

Не успела я выйти из кабинета директрисы, как у меня зазвонил мобильный. Я посмотрела на экран и увидела, что звонит бабушка.

Здорово. Видно, от сегодняшнего дня ничего хорошего ждать не стоит.

– Амелия, – пропела она, когда я ответила на звонок, – Где ты задерживаешься? Я тебя ЖДУ.

– Бабушка, что ты имеешь в виду? Ты помнишь, что на этой неделе у нас нет уроков принцессы?

– Я помню. Я жду в лимузине возле школы. Мы поедем к Шанель, чтобы подобрать тебе что-нибудь для вечера в пятницу. Помнишь?

Нет, я не помнила. Но разве у меня был выбор? Никакого.

И вот я у Шанель.

Персонал в экстазе из-за моих новых размеров. В основном потому, что им теперь не нужно вставлять косточки в корсаж любого платья, которое для меня выбирает бабушка, чтобы оно на мне держалось.

Костюм, который она для меня выбрала, смотрится очень мило. И наконец-то она разрешила мне носить черное.

– Твой первый костюм от Шанель, – то и дело бормотала она со вздохом. – Как летит время! Кажется, только вчера ты была четырнадцатилетней девчонкой со ссадинами на коленках, которая даже не знала, как пользоваться рыбным ножом! А теперь взгляни на себя! У тебя ГРУДЬ!

Как хотите. У меня никогда не было ссадин на коленках.

Потом бабушка вручила мне речь, которую сама написала. Для благотворительного вечера. Наверное, она отказалась от мысли позволить мне написать мою собственную речь. Она взяла и пригласила бывшего спичрайтера, который писал речи президенту, и он сочинил мне двадцатиминутный монолог о канализации Дженовии. Видно, это был очень известный спичрайтер, который, точнее, которая – это женщина – написала тысячу речей по самым разным вопросам.