Крещение огнем

В его золотистых глазах засверкала злость.

— В этом смысле я тоже могу кое-что сделать.

В зале их поджидал тщедушный молодой человек с красивым лицом. Увидев их, он презрительно усмехнулся и высоко поднял бокал.

— Позвольте мне поднять этот бокал в честь смущенной невесты. — Он говорил с явным американским акцентом.

— Сара вот уже почти семь лет как моя жена, — ответил Рафаэль ледяным голосом, даже не пытаясь скрыть неудовольствие. — Познакомься, Сара, это мой двоюродный брат Эрнандо Сантовена-и-Альварес.

— Bienvenido (Добро пожаловать (исп.), Сара, — насмешливо протянул Эрнавдо. — Рафаэль неправильно меня понял. Я просто хотел сказать, что для нашей семьи вы все еще невеста. О вашем существовании мы узнали только на прошлой неделе. В отношении слабого пола у Рафаэля вообще очень короткая память. Вот хотя бы на прошлой неделе…

— Bastante! — резко оборвал его Рафаэль. — Ты пьян. И переступаешь рамки приличия.

Эрнандо протестующе замахал рукой и осушил свой бокал.

— Ладно, ладно. Успокойся, я не остаюсь. — Театральная насмешка слетела с его лица. Теперь он смотрел на Рафаэля с явным презрением. — У меня нет сил на торжественный ужин, приготовленный Консузло. Чего мне праздновать?

Рафаэль едва не рассмеялся, глядя вслед уда — С одним покончено, осталось еще двое, — колко заметил Рафаэль. Что будешь пить, gatita?

— Джин с горьким лимонадом. — Она нахмурилась. — О чем, собственно, речь?

Он злорадно усмехнулся.

— Все очень просто. Если бы я так нежданно не появился на свет, отец Эрнандо наследовал бы от Фелипе все. Поэтому Эрнандо всю жизнь смотрит на меня как на узурпатора и самозванца. А сообщение о том, что у меня еще есть и сын, то есть прямой наследник, оказалось для него последней каплей, — сообщил он с жестокой иронией. — Теперь ни у Эрнандо, ни у его отца нет ни малейшей надежды заполучить то, что они уже считали своим.

— Своим? — переспросила Сара. — Но ведь ты появился здесь еще ребенком.

Он хмуро усмехнулся.

— Я сын цыганки. Фелипе расценивал само мое существование как оскорбление семейного имени. Он так никогда меня и не признал. Более десяти лет он бился над тем, чтобы доказать, что я незаконнорожденный. И его настойчивые попытки отлучить меня от семьи и лишить наследства дали Эрнандо и его отцу необоснованные надежды.

Сара была поражена.

— Но ведь ты же был ребенком.

Рафаэль передал ей хрустальный бокал.

— Не забывай, что ставки были слишком высоки. Если бы Фелипе удалась его афера, мне бы не пришлось рассчитывать на многое. Семья Сантовена очень богата и очень консервативна. Они чрезвычайно гордятся чистотой своей крови и верят в наследственность. — Он улыбнулся. — Как, ты думаешь, чувствовал себя Фелипе, когда ему на голову свалился такой подарочек, как я?

— Но ведь, несмотря ни на что, ты его внук!

— Он поставил на моем отце крест еще до моего рождения, — сухо сказал Рафаэль. — Мой отец был тем самым уродом в семье, о котором столько говорят. Он любил выпить, был игроком и не пропускал ни одной юбки — не считая других, менее привлекательных черт его характера.

— Какое это имеет значение? Ведь твой отец умер!

Боже, у него было ужасное детство! Сначала он был отвергнут собственной матерью, затем — семьей своего отца, настолько богатой и настолько аристократичной, что найти оправдание их поведению было почти невозможно. На глаза у нее навернулись непрошеные слезы, и она забыла о прелести окружения — в этом роскошном доме Рафаэль когда-то страдал.

Рафаэль нежно стер сверкающую слезинку.

— У тебя такое отзывчивое сердце, amada. Ты меня удивляешь. Где же оно было, когда я тебе отдал свое?

Она судорожно вздохнула, но ничего не сказала, боясь выдать себя.

Он опустил руку.

— Я был таким романтиком. Я влюбился в тебя в ту же секунду, как увидел. Но чтобы забыть тебя, мне понадобилось значительно больше времени. — Он насмешливо смотрел в ее полные боли аметистовые глаза. — Слава Богу, все позади. Сегодня мне нужно свободное сердце. И если ты об этом будешь помнить, то наш брак будет самым цивилизованным в мире. И совершенно бескровным. Я уже больше не тешу себя надеждой присутствовать во всех твоих помыслах. Так, я думаю, тебе будет легче.

Сара побледнела как смерть.

— Уж чего-чего, а легче мне от этого не станет. Это рецепт несчастья.

Я здесь ради детей…

— Не строй из себя мученицу, gatita. На мучеников у меня нет времени, — предупредил Рафаэль. — Я считаю, что осуществились твои самые смелые мечтания и драгоценный камень нашел свою оправу. Я думаю, что теперь даже твои мама с папой позволят себя уговорить, отбросят предрассудки и соизволят посетить нас. Так что не надо о несчастье. Ты ведь приобретаешь все, к чему стремилась, плюс благословение семьи, разве не так? Рафаэль мог быть жестоким, очень жестоким. И в настроении его действительно произошли изменения после их последней встречи. От этих мыслей ее отвлекли голоса, послышавшиеся из-за двери.

— Сара, позволь представить тебе родственников Эрнандо, моих тетю и дядю, — растягивая слова, представил Рафаэль. — Рамон и Люсия.

Люсия была высокой и очень худой блондинкой с холодными и колючими, как блестевшие у нее на шее алмазы, голубыми глазами. Рамон был приземистым и широкоплечим, с грубыми чертами лица и простецкими манерами. Люсия приветствовала Сару с минимумом почтения. Рамон же попытался сгладить неловкость какими-то бессвязными замечаниями. Рафаэль не предпринимал ни малейших попыток наладить беседу. В воздухе повеяло холодом. Когда Консуэло объявила о начале ужина, Сара вздохнула с облегчением.

Стол был накрыт в удивительно пропорциональной комнате, выдержанной в роскошных, пурпурных с золотом, тонах. Длинный стол был накрыт как на банкет. Тяжелые серебряные подсвечники и старинная хрустальная посуда соперничали с непревзойденным обслуживанием.

— Странно, а почему нет Катарины? — неожиданно поинтересовалась Люсия.

— Она по двадцать четыре часа в сутки работает над своей следующей коллекцией, — ровным голосом объяснил Рафаэль. — Карьера модельера — тяжелый хлеб. Abuela ее понимает.

— Я ее мать, но я почему-то этого не понимаю. — Люсия бросила на Рафаэля ядовитый взгляд. — Катарина стала нам совершенно посторонним человеком, и виноват в этом только ты.

— Я не думаю, что… — вмешался Рамон с едва заметной улыбкой, но что именно он не думает, так и осталось загадкой, Люсия просто не дала ему договорить.

— Именно ты разрушил ее брак. Именно ты помог ей разойтись с Джерри, — обвиняла Люсия загробным голосом. — И сейчас у Катарины есть все, что ей заблагорассудится, es verdad?

— Мне кажется, что для нее это действительно в новинку, — язвительно заметил Рафаэль.

— Почему-то эта щедрость не распространяется на моего бедного Эрнандо. — Люсия злилась все больше и больше.

— Я не хочу, чтобы правление обвинило меня в непотизме, — сказал Рафаэль, обращаясь к Рамону и давая тем самым понять, что тема, поднятая Люсией, закрыта.

Но не тут-то было.

— Завтра мы возвращаемся в Нью-Йорк.

— Abuela будет расстроена, — безучастно ответил Рафаэль.

— Что для нее вредно, так это перевозбуждение, а не разочарование. — Люсия холодно улыбнулась Саре. — Ваш приезд едва не убил ее. Как вы думаете, почему?

— Люсия, — тяжело дыша, сказал Рафаэль, — ты можешь оскорблять меня, но не мою жену.

— Рог que? Ты проклянешь меня, если я не подчинюсь? — Люсия рассматривала Сару с нескрываемым злорадством и презрением. — Будьте осторожны. Рафаэль больше цыган, чем Сантовена. До недавнего времени он даже зажигал свечку перед посадкой в самолет. Цыгане очень суеверны, очень темны. Они живут обманом и хитростью. Воспитывать таких людей — как вы видите это на примере сидящего перед вами Рафаэля — все равно что метать бисер перед свиньями.

— На вас, видимо, бисера потратили не меньше, — пробормотала Сара прежде, чем успела прикусить язык.