Страж зари

— Это еще как посмотреть, — парировал Перегуда.

— Что? Может, ты еще скажешь, будто это я его к тебе подослал?

— Именно к этому я и веду.

Горнин уперся в коллегу тяжелым взглядом. То, что он услышал, просто не укладывалось в голове. Спорить больше не было смысла. Да и вообще разговаривать.

— Думаю, без комиссионного разбирательства теперь не обойтись, — зло сказал он, вставая. — Кстати, заодно тебе придется объяснить, зачем ты создал эту лабораторию.

— А тебе — зачем ты обучил Мамонтова делать фантомы. И еще кое-что.

По подземному туннелю он бежал уже давно, пытаясь оторваться от преследователей, выбивался из сил, но оторваться так и не удавалось. Они не дышали в затылок, не хватали за одежду, но все еще были неподалеку, и, как казалось, силы их не убывали, во всяком случае — не так быстро, как у него самого. Он их не видел, лишь едва слышал, но от этого было еще страшнее. Они были как цунами, от которого, как ни убегай, все равно не убежишь, все равно тебя накроет тяжелая волна, все сметающая на своем пути.

В туннеле было темно, но не беспросветно. Какой-то источник света, хотя и бесконечно слабый, все же имелся, даже не источник, а словно сами стены слегка светились красным, так что хоть и с трудом, но на несколько метров вперед видеть было можно. Неровные земляные стены, в которых порой попадались ниши — он заглянул в одну и увидел там жабу с вытаращенными глазами, — такой же неровный пол, сводчатый потолок со свисающими с него черными соплями, даже мысль о прикосновении к которым вызывала жуть и отвращение. Все это пространство то сужалось, давя на психику, то внезапно расширялось, не поддаваясь никакой логике или правилам. И еще воздух. Он был сухим и неподвижным, при глубоких вдохах, которые приходилось делать при беге, обжигал горло и легкие, хотя было тут не жарко и не холодно.

При попадании в очередное расширение он двинулся не как прежде, прямо, а почему-то вдоль стены, что пусть не так уж и на много, но все же несколько удлиняло путь. Наверное, оттого, что рядом со стеной было хоть чуточку светлее. Или, может быть, это просто так казалось, а на самом деле он старался держаться ближе к стене потому, что боялся упасть, а от стены все же можно оттолкнуться. На бегу он косился на эту стену и видел какие-то потеки на ней — даже страшно представить себе, откуда они здесь, — углубления и выступы, отчетливые следы каких-то орудий, которыми прокапывали этот бесконечный, все время плавно уходящий влево туннель. Все здесь было небрежно, неаккуратно, грубо. Высота и ширина произвольные и всегда непостоянные, неровности встречались порой такие, что в них мог поместиться человек.

Так вот, двинувшись вдоль стены, которая несколько уходила вправо, он вдруг увидел почти у самого пола дыру, в которую, кажется, можно без больших проблем залезть. Есть шанс, что преследователи не заметят ее, хотя если увидел он, то отчего бы не увидеть и другим? Никакой логики, только желание закончить этот бесконечный марафон, этот ужас погони за своей спиной, которая тебя настигает. Но даже если и заметят, то, может, не догадаются, что он там. А если догадаются, то все равно пролезть смогут только по одному, а драться один на один — это совсем не то что одному против многих. К тому же можно будет, немного углубившись в эту дыру, обрушить потолок, и погоня прекратится.

С облегчением рухнув на колени, он встал на четвереньки и двинулся внутрь, слыша шум уже очень близкой погони.

Здесь было еще темнее. Пройдя метров десять, увидел: дыра стала куда теснее, чем вначале. Он еще не протискивался, но локтями уже чувствовал стенки норы. И кажется, впереди она сужалась еще больше. Шум все нарастал, и он решил двигаться дальше. Вскоре ему пришлось лечь и ползти по-пластунски, затылком задевая потолок, отчего за шиворот сыпалась земля. Вскоре стало ясно, что через несколько метров он уже не сможет продвигаться вперед, просто-напросто застрянет здесь, что нужно возвращаться, но он все полз, вслушиваясь в звуки погони, доносящиеся сзади. Они то усиливались, то стихали, но вовсе не пропадали. Он даже не понимал, ползет ли кто следом или нет. Просто из последних сил полз вперед.

Остановился только тогда, когда плечи уже мешали продвигаться, но шея и руки все еще тянулись туда, в неизвестность, словно желая самостоятельно, отдельно от остального тела, продолжить движение.

И вдруг он увидел прямо перед глазами что-то продолговатое, черное, по форме напоминающее отрезанный палец руки.

Взяв это, поднес его поближе к глазам. Лучше видно не стало, но зато он понял, что оно живое. Повертел головой, прикидывая, куда бы это убрать, ну не ползти же по нему в самом деле. Ничего не нашел и вместо этого подул на него, сдувая соринки, сунул в рот и принялся жевать, ощущая, как из-под зубов в полость рта брызжет теплым и соленым.

Пути и дороги

Внутри монастырь оказался не намного более ухоженным, чем выглядел снаружи. Если не считать подметенной центральной дороги и внушительного штабеля кирпичей рядом с двухэтажной постройкой, прикрытого полотнищами рубероида, то здесь царило запустение.

— Представляешь, до чего додумались? — объяснял Чекалин, возложивший на себя функции экскурсовода. — Колхоз здесь устроил скотный двор. Куры, коровы, свиньи. Я расспрашивал, но люди только плечами пожимали. А чего, говорят, территория огорожена, стена-то вон какая, ни живность не убежит, ни лиса не заберется, ни лихой человек какой. Один сторож сразу все охраняет. Ты не представляешь, сколько мы отсюда дерьма вывезли! Мог бы за хорошие деньги продать, кстати, желающие находились, но все на поля высыпал.

— На свои? — уточнил Павел, хотя в общем-то в уточнении не нуждался, и так ясно.

— Конечно! — легко признался Чекалин, но, пройдя несколько шагов, добавил: — Это сейчас они мои, потом станут монастырскими.

Теперь они были вдвоем; Ирина, едва они вошли на территорию монастыря, извинившись, ушла куда-то в сторону. При всей ее легкости и гостеприимной открытости говорить в ее отсутствие Павлу было как-то проще. Очевидно, будь она рядом, он не задал бы следующего вопроса:

— А у тебя детей нет, что ли?

— Как видишь. Что-то у нас не получается.

— Ко врачам ходил?

— Ты знаешь, неудобно как-то, что ли. Словом, не ходил. Пока. Наверное, надо. Хотя, думаю, это, так сказать, грехи молодости. — Чекалин говорил об этом спокойно, не выказывая и тени смущения. Но тему, однако, сменил. — Вот тут, в странноприимных покоях, коровник был, а там, в кельях, свинарник. Эдакий своеобразный юмор. В храме склад фуража устроили.

Монастырь был не из крупных, по периметру его можно было обойти минут за пятнадцать, и потому мог бы казаться вполне уютным, если бы не был так запущен и разрушен.

Из дверей церкви вышли два бородатых мужика, впрочем, по виду городских, с носилками в руках, на которых горкой был насыпан мусор, и куда-то понесли. Из оставшейся открытой двери раздавался стук молотка. Что-то там делалось.

— А что ты вчера говорил про охранную зону? — спросил Павел. — Или я что-то не понял?

— Пошли, покажу.

Чекалин, рассказывая на ходу, повернул вправо, на дорожку, огибающую здание, где еще недавно содержались свиньи.

— Я как-то узнал, что в этих краях еще в семнадцатом веке жил и творил всякие чудеса старец Мефодий. Не очень известный, скорее местного значения. Впрочем, говорят, к нему и из Москвы, и из Питера ездили.

Особенно, говорят, он в интимной сфере помогал. Бесплодие, мужское бессилие. Обитал в пещере, из которой бил чистый ключ, чуть ли не с живой водой. Ну жил и жил, мало ли их было. А потом, много позже, тоже случайно, попался мне на глаза такой факт. Настоятель монастыря, причем не один, а якобы вся братия, каждое утро и каждый вечер ходил молиться не в основную церковь, а в маленькую часовенку на территории монастыря. Якобы из-за этого монастырь хирел, потому что владыки — все, как один, — крайне неохотно и редко выбирались в столицу и так же неохотно принимали гостей. То есть попросту денег не хватало, а монастырские земли доход приносили небольшой. Тоже вроде бы ничего примечательного, а?