Страница 53 из 64
От потери последней частицы себя.
– Я не могу сделать того, что решит все твое будущее, – он заставил себя произнести. Он посмотрел вверх, почти надеясь, что она отвернется, но нет, она была здесь, смотрела на него, ее глаза расширились, ее губы раскрылись. Он мог видеть ее дыхание, потому что ночь была влажной, каждой облачко, проплывавшее по воздуху.
Это было пыткой. Его тело жаждало ее. Его разум…
Его сердце.
Нет.
Он не любил ее. Он не мог любить ее. Ни один Бог не мог быть настолько жестоким, чтобы заставить его испытывать это чувство.
Он заставил себя дышать. Это было непросто, особенно тогда, когда его глаза скользнули от ее лица…ниже…по ее шее…
Крошечная завязка на ее ночном одеянии была наполовину развязана.
Он сглотнул. Он видел больше, чем сейчас, много раз. Ее вечерние платья практически всегда были с низким вырезом. И все же он не мог оторвать взгляд от этих крошечных шнурков, от единственной петельки, которая свисала на возвышении ее груди.
И если бы он потянул за нее…
Если бы он потянулся и взял ее пальцами, раскрылось бы ее одеяние? Соскользнула бы материя?
– Зайди в дом, – резко потребовал он. – Пожалуйста.
– Том…
– Я не могу оставить тебя здесь одну, и я не могу…я не могу… — Он глубоко вздохнул. Это не помогло успокоить ее кровь.
Но она не пошевелилась.
– Зайди в дом, Амелия. Если не ради себя, то хотя бы ради меня. –
Он увидел, как ее рот произносит его имя. Она не понимала.
Он попытался вздохнуть; но это было трудно. Ему было больно от желания, – Мне приходится использовать всю свою силу, чтобы не взять тебя тут же.
Ее глаза расширились, в них загорелось тепло. Это было искушение, такое искушение, но…
– Не заставляй меня стать тем негодяем, который погубит тебя, всего на одну ночь раньше… раньше…
Она облизала губы. Это был нервный жест, но его кровь забурлила.
– Амелия, уходи.
И она могла слышать отчаяние в его голосе, потому что она ушла, оставив его одного на лужайке, твердым, как камень и называющим себя глупцом.
Благородным глупцом, вероятно. Честным глупцом. Но это не изменяло действительности, — он оказался глупцом.
Несколько часов спустя, Томас все еще бродил по залам Кловерхилла. Он ждал почти час, после того, как Амелия ушла, прежде чем зашел внутрь. Он говорил себе, что ему нравится холодный ночной воздух; это было хорошо для легких, пощипывало кожу. Он говорил себе, что он не против, что его ноги замерзли, становясь красными в мокрой траве.
Все это было чепухой , конечно. Он знал, что если он не даст Амелии достаточно времени (а затем еще немного), чтобы она добралась до своей комнаты, — в которой, слава Богу, она была с Грейс, — он пойдет за ней. И если бы он коснулся ее снова, если бы он почувствовал само ее присутствие до утра, он не смог бы на сей раз остановиться.
У мужчины есть предел его сил.
Он поднялся в свою комнату, где он согрел свои замерзшие ноги у огня, и затем, слишком обеспокоенный, чтобы оставаться на одном месте, он надел свои туфли, и тихо спустился вниз, в поисках чего–то, — чего–нибудь, — что могло его отвлечь до утра.
Конечно, дом был спокоен. Не звука от слуг, которые выполняли свою утреннюю работу. Но затем, он подумал, что что–то услышал. Мягкий стук или, возможно царапанье стула по полу. А когда он посмотрел пристальней вниз в холл, он увидел лучик света, который исходил из полуоткрытой двери.
Почувствовав любопытство, он спустился в холл, и посмотрел в комнату. Джек сидел один, его лицо было напряжено и изнурено. Томас подумал, что так же чувствует себя он сам, как выглядит Джек.
– Не могли заснуть? – спросил Томас.
Джек посмотрел вверх. Его лицо было странно лишенным выражения.
– Да.
– Я тоже, – ответил Томас, заходя.
Джек поднял бутылку бренди. Она была полна на три четверти, и указывала на потребность в утешении, а не в забвении. – Хорошо, я полагаю, что мой дядя сохранил ее, — сказал он. Посмотрел на бутылку и моргнул. – Но не для этого, я так полагаю.
Возле окна было несколько бокалов, так что Томас подошел туда и взял один. Как–то совсем не было странно то, что он был тут сейчас, выпивая бренди с человеком, который скоро украдет у него все, кроме души.
Он сел напротив Джека и поставил бокал на маленький низкий столик, который стоял между двумя креслами с широкими спинками. Джек наклонился вперед и налил ему щедрую порцию.
Томас принял ее и выпил. Бренди было отличное. Теплое и сладкое, то, что надо было ему, к чему стремилась его душа. Он сделал еще глоток и наклонился вперед, положив руки на бедра, и посмотрел в окно, которое, он воздал благодарную молитву, не выходило на лужайку, где он целовал Амелию. – Скоро рассвет, заметил он.
Джек повернулся туда же, и посмотрел в окно. – Кто–то еще проснулся? – спросил он.
– Я никого не слышал.
Они посидели в молчании несколько мгновений. Томас медленно покачивал свой бокал бренди. Он пил слишком много в последнее время. Ему казалось, что его повод так же хорош, как и у других – даже лучше, на самом деле, Но ему не нравилось то, кем он стал. Грейс… Он бы никогда не поцеловал ее, если бы не был пьян.
Он уже терял свое имя, свой титул, все свое состояние. Ему не требовалось рушить свое достоинство и здравый смысл.
Он сел обратно, довольный тишиной, и наблюдал за Джеком. Он начал понимать, что его новообретенный кузен был более мужественным, чем он полагал сначала. Джек принял бы всерьез свои обязанности. Он станет делать ошибки, но он и сам их делал. Вероятно, герцогство не будет процветать и расти под управлением Джека, но оно также не разрушиться до основания.
Этого будет достаточно. Этого должно быть достаточно.
Томас смотрел, как Джек взял бутылку бренди и стал наливать себе еще. Но когда первые капли полились, он остановился, внезапно подняв бутылку. Он посмотрел на Томаса, встретился с ним взглядом, который был невероятно ясным. – Вы когда–нибудь ощущали себя на виду у всех?
Томас захотел рассмеяться. Но он не пошевелил ни одним мускулом. – Все время.
– Как Вы это выдерживаете?
Он минутку подумал. – Я другого не знал.
Джек закрыл глаза и почесал лоб. Томас подумал, что, похоже, он старается уничтожить воспоминание.
– День обещает быть мерзким, – сказал Джек.
Томас медленно кивнул. Это было подходящее описание.
– Это будет проклятый цирк.
– Верно.
Они сидели здесь, ничего не делали, и потом они оба подняли взгляды одновременно. Их глаза встретились, а потом Томас посмотрел в сторону окна.
Наружу.
– Давайте? – спросил Джек.
– Прежде чем кто–либо…
– Прямо сейчас.
Томас поставил свой наполовину полный бокал бренди и встал. Он посмотрел на Джека и впервые ощутил их родство.
– Показывайте дорогу.
И это было странно, но когда они сели на лошадей и ускакали, Томас, наконец, ощутил легкость в груди.
Это была свобода.
Он не хотел отдавать Уиндхэм. Это было…
Он. Уиндхэм. Это был он. Это было то, кем он являлся.
Но это было прекрасным. Ускользнуть, ехать сквозь восход, пока он поднимался над дорогой…
Он обнаружил, что, возможно, для него это было больше в нем, чем просто имя. И, возможно, когда все будет сказано и сделано, он все еще будет целым.