Страница 44 из 64
Хотя было кое–что, что могло бы все это изменить, если бы тот злополучный корабль не пошел ко дну: он бы держался подальше от боевых действий с Наполеоном, а Джек вообще бы остался дома.
Его мир был сосредоточен в Белгрейве. Он никуда не выезжал за его пределы. И вдруг его жизнь показалась такой ограниченной. Невероятно ограниченной.
Когда он повернулся, Амелия уже сидела одна, заслонив глаза рукой от яркого солнца. Томас огляделся, но Грейс нигде не было видно. И вообще вокруг не было ни души, кроме Амелии и молодого парня, который пытался завязать веревки в тугие узлы на носу корабля.
Он не разговаривал с ней с того дня в Белгрейве. Хотя нет, это немного не так. Он был более чем уверен, что они обменялись несколько раз фразой «Извините» и возможно, раз или два сказали друг другу «Доброе утро».
Но он видел ее, наблюдал за ней издалека. И вблизи, когда она этого не замечала.
Что удивило его, точнее, чего он не ожидал, было то, как мучительно больно просто смотреть на нее. Видеть ее до такой степени несчастной. Знать, что в какой–то степени стал этому причиной.
Но что еще он мог сделать? Встать и сказать: «Э–э вообще–то думаю, я бы хотел жениться на ней, хотя и мое будущее совершенно не определено?» О да, эту его речь восприняли бы с громкими аплодисментами.
Он должен был сделать то, что было лучше на тот момент. Что было правильно.
Амелия поняла бы. Она была умной девушкой. Разве он не потратил всю последнюю неделю, размышляя и приходя к заключению, что она оказалась гораздо более умной и сообразительной, чем он об этом подозревал? Она была к тому же еще и практичной. Способной добиваться своей цели.
Он любил это в ней.
Несомненно, Амелия поняла, что в ее же интересах выйти замуж за герцога Уиндхема, кем бы он ни был. Это уже запланировано. Для нее и особенно для герцогства. Выйти замуж совсем не потому, что она его любила.
Раздался чей–то клич, вероятно капитана, и молодой парень бросил узлы и вскарабкался наверх, оставив Томаса и Амелию совершенно одних на палубе. Он выждал некоторое время, давая ей возможность уйти, если только она не хотела бы быть вовлеченной в разговор с ним. Но она не сдвинулась с места, и он подошел к ней, отвесив почтительный поклон, когда уже был рядом.
— Леди Амелия.
Она подняла к нему свой взгляд, но потом опустила голову.
— Ваша светлость.
— Могу я присоединиться к вам?
— Конечно. — Она отодвинулась так далеко, как только могла, чтобы все же остаться на скамье. – Грейс необходимо было спуститься вниз.
— Вдова позвала ее?
Амелия кивнула.
— Она пожелала, чтоб Грейс развлекла ее.
Томас не мог себе представить, чтобы тяжелый, пропитанный насквозь воздух в каюте мог улучшить самочувствие кого–то простым развлечением, но все же он сомневался в отношении своей бабки. Больше всего на свете она любила жаловаться на кого–то, или с кем–то, но не развлекаться.
— Мне следовало составить ей компанию, — без сожалений проговорила Амелия. – С моей стороны это был бы вежливый поступок, но… — Она вздохнула и покачала головой. – Но я не смогла.
Томас подождал немного, давая ей время добавить еще что–нибудь, но она не сделала этого. И это означало, что он не может больше хранить молчание.
— Я пришел извиниться, — наконец заговорил он. Слова еле скатились с языка. Он не привык извиняться. Он никогда не делал ничего такого, за что, за что пришлось бы потом извиняться.
Она повернулась, нашла своими глазами его глаза и вперила в него свой удивленный взгляд:
— За что?
Какой вопрос! Он не ожидал, что она заставит его выложить все на чистоту.
— За то, что случилось в Белгрейве, — произнес он, надеясь, что больше не понадобиться вдаваться в подробности. Несомненно, бывают воспоминания, которые не хотелось бы оживлять. – В мои намерения не входило причинить вам беспокойство.
Амелия отвернулась и посмотрела на корабль. Томас увидел, как она нервно сглотнула, и было в этом действии нечто грустное, весьма печальное.
Она выглядела слишком отстраненной, чтобы казаться тоскующей. И он ненавидел себя за то, что поверг ее в такое состояние.
— Я… я прошу прощения, — медленно заговорил он. – Я думаю, вас заставили почувствовать себя нежеланной. Это не ходило в мои намерения. Я бы никогда не позволил вам почувствовать такое.
Она продолжала смотреть вперед, являя ему свой профиль. Он видел ее плотно сжатые губы, и было нечто гипнотическое в том, как она моргнула. Он никогда не обращал внимание на женские ресницы, но ее ресницы были… прекрасны. Она была прекрасна. Вся целиком. Это было именно то слово, которое так хорошо описывало ее. Поначалу, слово казалось бледным и невыразительным, но чем дальше, тем сложнее и запутаннее становилось описать ее. Слово «красивая» было обескураживающим, ослепительным описанием и… и таким одиноким. Но не слово «прекрасна». Это слово было теплым и более желанным, подходящим. Оно мягко светилось, точно подкрадывалось и заполняло сердце.
Амелия была прекрасна, просто восхитительна.
— Быстро темнеет, — заметила она, сменив тему. Так, по его мнению, она приняла его извинения. И он должен был уважать ее решение. Он должен был придержать свой язык и ничего не говорить, ведь, несомненно, она именно этого и хотела.… Но он не мог! Он, который никогда не находил повода, чтобы кому–то что–то объяснять, был охвачен жуткой потребностью рассказать ей, объяснить каждое свое слово. Он обязан знать, должен почувствовать душой, что она поняла его. Он не хотел избавиться от нее, он не говорил ей выйти замуж за Джека Одли только потому, что он сам так хотел. Он поступил так потому…
— Вы принадлежите герцогу Уиндхему, — сказал он. – Это так же верно, как я на протяжении всей своей жизни считал себя герцогом Уиндхемом.
— Вы все еще герцог Уиндхем, — мягко заметила она, все еще глядя вдаль.
— Нет. – Он почти улыбался и понятия не имел, почему. – И мы оба знаем, что это правда.
— Ничего подобного я не знаю, — произнесла она, наконец, повернувшись, чтоб посмотреть на него. Ее глаза пылали в жестком протесте. – Вы собираетесь отказаться от данных вам с рождения прав, основываясь на сходстве с портретом? Да вы можете вытащить пять мужчин из лондонских притонов, которые напоминали бы кого–то из ваших предков, портреты которых висят в галерее в Белгрейве. Это всего лишь совпадение. И ничего более.
— Джек Одли – мой кузен. – Он не так часто произносил эти слова, однако испытал странное облегчение оттого, что сейчас сказал. – Все, что нам осталось выяснить – было ли его рождение узаконено.
— Это все еще трудно выяснить.
— Я уверен, это не такая уж и проблема. Церковные записи, свидетели… Доказательства непременно найдутся.
Он повернул голову и посмотрел на точку на горизонте. И он понял, почему она так зачарованно смотрела вдаль. Солнце достаточно село, чтобы можно было смотреть на него, не щурясь. И небо было окрашено в самые немыслимые оттенки розового и оранжевого. Он мог вечно на это смотреть. Часть его именно этого и желала.
— Я не предполагала, что вы — человек, который так быстро сдастся, — прошептала она.
— О, я не сдаюсь. Я ведь здесь, не так ли? Но я должен решить. Мое будущее оказалось не таким, каким я его представлял. – Краем глаза он заметил, что она хочет возразить, поэтому добавил с улыбкой: — Возможно.
Она сжала челюсть, но потом расслабилась.
— Я люблю море, — призналась она, спустя какое–то время.
И он вдруг понял, что тоже любит море. Не смотря на тошноту.
— Вы страдаете морской болезнью? – спросил Томас.
— Нисколько. А вы?
— Немного, — признался он, что заставило ее улыбнуться. Он завладел ее взглядом. – Вам нравится, когда я выгляжу больным, не так ли?
Она попыталась вытянуть свои губы в тонкую линию. Амелия была смущена. И ему это понравилось.
— Да это так, — честно ответила она. – Но не совсем больным.
— Слабым и беспомощным? – подсказал он.