Страница 3 из 64
Однажды она позволила прорваться своему сарказму и сказала: — «Зато я удачно воспользовалась своей детской погремушкой», — за что была вознаграждена парой пристальных взглядов и одним невнятным «неблагодарная девчонка».
Все это произошло в присутствии матери Джасинды Леннокс за три недели до того, как Джасинда получила предложение руки и сердца.
Теперь Амелия помалкивала, делая то, что от нее ождали. Но сейчас…
Хорошо, что это был не Лондон, где ее мать наблюдала за ней и держала на привязи, чем она была сыта по горло. Действительно, возможно, она нашла бы себе кого–нибудь и весело провела время. Возможно даже поцеловалась с мужчиной.
О, ну хорошо, этого бы она не сделала. Она не была идиоткой и ценила свою репутацию. Но она могла себе позволить вообразить то, что никогда не приходило ей в голову сделать прежде.
И затем, поскольку Амелия не знала, когда в следующий раз почувствует себя столь безрассудной, она улыбнулась своему будущему мужу и сказала:
— Но вы должны танцевать, если хотите. Я уверена, что многие леди будут просто счастливы стать вашей партнершей.
— Но я хочу танцевать с вами, — выдавил он.
— Возможно в другой раз, — обнадежила она его, подарив свою самую солнечную улыбку, — Спасибо!
И она ушла.
Она ушла.
Ей хотелось прыгать. И она это сделала. Но только когда завернула за угол.
***
Томасу Кэвендишу нравилось думать, что он человек разумный. Тем более, что его положение, как седьмого герцога Уиндхема, позволяло ему любые безрассудства. Он мог быть совершенно безумным, одеться во все розовое и объявить, что мир треугольный, а светское общество будет продолжать кланяться ему, расшаркиваться и ловить каждое его слово.
Его собственный отец, шестой герцог Уиндхем, не был сумасшедшим, не носил все розовое, и не объявлял мир треугольным, но он был безусловно самым неблагоразумным человеком. По этой причине Томас, гордившийся своим ровным характером и нерушимостью своего слова, не хотел выставлять на показ особую сторону своей натуры — умение найти смешное в абсурде.
И это был точно абсурд.
Но когда новость об уходе леди Амелии распространилась по залу, и головы как по команде стали поворачиваться в его сторону, Томас начал понимать, что грань между юмором и бешенством не толще острия ножа.
В два раза тоньше.
Леди Элизабет уставилась на него с порядочной долей ужаса, словно он мог превратиться в людоеда и кого–то разорвать на куски. А Грейс, провались ты, маленькая кокетка, смотрела так, будто в любой момент готова рассмеяться.
— Даже не думайте, — предупредил он ее.
Она взяла себя в руки, и тогда он повернулся к леди Элизабет:
— Я схожу за ней?
Она молча на него уставилась.
— Вашей сестрой, — пояснил он.
Снова молчание. Господи, чему в наши дни учат женщин?
— Леди Амелия, — продолжил он с нажимом, — моя невеста, которая только что так откровенно меня проигнорировала.
— Я не назвала бы это откровенным, — задохнулась Элизабет.
Он уставился на нее чуть дольше положенного, чем привел ее в замешательство, хотя сам неловкости не испытывал, затем повернулся к Грейс, которая, по его мнению, была практически единственным человеком в мире, на которого он мог бы полностью положиться.
— Так я схожу за ней?
— О, да, — ответила Грейс, и ее глаза беснули лукавством, — идите.
Его брови приподнялись на долю дюйма, пока он обдумывал, куда могла пойти проклятая женщина. Она не могла покинуть бал, так как парадные двери выходили прямо на главную улицу Стамфорда, что, конечно, было не самым подходящим местом для женщины без сопровождения. В задней части дома располагался маленький сад. Томасу никогда не представлялся случай осмотреть его лично, но ему говорили, что под сенью его листвы было сделано немало предложений руки и сердца.
Предложений, ставших следствием чьей–то неосторожности. Большинство предложений было сделано в более подобающей случаю обстановке, чем те, что случились в саду за Линкольнширской Ассамблеей.
Томаса не сильно волновало то, что его могут застать наедине с леди Амелией Уиллоуби. Он ведь уже был помолвлен с девчонкой, не так ли? И больше он не может откладывать свадьбу. Он сообщил ее родителям, чтобы они ждали, пока ей не исполнится двадцать один год, а это произойдет в ближайшее время.
Если уже не произошло.
— У меня только один выход, — бормотал он. — Я должен сходить за моей прекрасной суженой, притащить ее назад и станцевать с ней, продемонстрировав собравшейся толпе, что я могу прижать ее к ногтю.
Грейс уставилась на него с изумлением, а Элизабет слегка позеленела.
— Но тогда это будет выглядеть так, словно я озабочен, — продолжил он.
— А это не так? — спросила Грейс.
Он задумался над этим. Его гордость была уязвлена, это правда, но большего всего он был удивлен.
— Не очень, — ответил он, а затем, поскольку Элизабет была ее сестрой, добавил, — Прошу прощения.
Она слабо кивнула.
— С другой стороны, — сказал он, — я могу просто остаться здесь. Это не стоит того, чтобы устраивать сцену.
— О, думаю, сцена уже состоялась, — прошептала Грейс, бросая на него лукавый взгляд, который он незамедлительно вернул ей.
— Вам повезло, что вы единственная, которая делает мою бабушку терпимой.
Грейс повернулась к Элизабет.
— Очевидно, мне стоит уволиться.
— Заманчивая идея, — добавил Томас.
Но они оба знали, что это не так. Что Томас смиренно падет к ее ногам, только чтобы убедить ее остаться на службе у его бабушки. К счастью для него Грейс не высказывала желания уйти.
Хотя он мог бы сделать это. И одновременно утроить ей зарплату. Каждая минута Грейс, проведенная в компании его бабушки, позволяла ему избегать ее общества, и действительно, одно это стоило того, чтобы поднять ей жалованье.
Но в этот момент вопрос не стоял так остро. Его бабушка была благополучно устроена в другой комнате в компании ее близких друзей, и он намеревался провести весь вечер, не перемолвившись с нею ни словом.
А вот его fiancée (невеста — фр.) - это совершенно другая история.
— Полагаю, что я позволю ей мгновение триумфа, — заключил он, приходя к этому решению, пока слова срывались с его губ. Он не чувствовал потребности демонстрировать свою власть, — в самом деле, можно ли в этом сомневаться? — и ему не доставляла радости мысль, что лучшие люди Линкольншира могут предположить, что он увлечен своей fiancée.
Томас не был страстно влюблен.
— Должна сказать, что это очень великодушно с вашей стороны, — заметила Грейс, улыбаясь самой возмутительной из своих улыбок.
Томас пожал плечами. И только.
— Я человек великодушный.
Глаза Элизабет расширились, и он подумал, что слышит, как она дышит, но кроме этого она не издала ни звука.
Немногословная женщина. Возможно, он должен жениться на ней.
— Итак, когда вы покидаете вечер? — спросила Грейс.
— Вы пытаетесь от меня избавиться?
— Нисколько. Вы же знаете, я всегда наслаждаюсь вашим присутствием.
Прежде чем он смог ответить на ее сарказм, он заметил голову, или, точнее, часть головы, выглядывающей из–за занавеси, отделяющей бальный зал от коридора.
Леди Амелия. В конце концов, недалеко же она ушла.
— Я приехал танцевать, — объявил он.
— Вы ненавидите танцы.
— Неправда. Я ненавижу обязательные танцы. Они требуют совершенно особых усилий.
— Я могу найти свою сестру, — быстро предложила Элизабет.
— Не глупите. Она, очевидно, также ненавидит обязательные танцы. Моей партнершей будет Грейс.
— Я? — Грейс выглядела удивленной.
Томас подал сигнал небольшой группе музыкантов в передней части зала. Они немедленно подняли свои инструменты.
— Вы, — сказал он. — Вы полагаете, что я могу танцевать здесь с кем–то еще?
— Есть Элизабет, — произнесла она в то время, как он вел ее в центр танцевального круга.
— Вы шутите, конечно, — прошептал он. На лицо леди Элизабет Уиллоуби так и не вернулась краска, которая покинула его, когда ее сестра развернулась и вышла из комнаты. Предложение потанцевать, вероятно, вызвало бы у нее обморок.