Страница 26 из 64
– Чем она занималась? – тихо спросила Амелия.
– Ей нравился сад, – вспоминал Томас. – И когда шёл дождь, она долго смотрела в окно. В действительности у неё было мало друзей. Я не думаю …
Он собирался сказать, что он не мог вспомнить, чтобы она когда–либо улыбалась, но тогда память затрепетала в его голове. Ему было семь, возможно восемь. Он собрал маленький букетик цветов для неё. Его отец был разгневан; цветы были частью тщательно спроектированного сада и не предназначались для среза. Но его мать улыбнулась. Тут же перед его отцом, её лицо расцвело, и она улыбнулась.
Странно, почему он не задумывался об этом в течение очень многих лет.
– Она редко улыбалась, – сказал он мягко, – почти никогда.
Она умерла, когда ему было двадцать, за неделю до своего мужа. Они подхватили то же самое воспаление лёгких. Это был ужасный, жестокий способ смерти, их тела, раздирал кашель, глаза потускнели от истощения и муки. Доктор, и не подумав деликатничать, сказал, что они захлебнулись в собственной жидкости. Томас всегда считал с горечью, иронией, что его родители, которые на протяжении всей жизни избегали друг друга, умерли, по существу, вместе.
И у его отца была одна последняя вещь, в которой он обвинил её. Фактически, его последними словами, были: «Она это сделала».
– Вот поэтому мы сейчас здесь, – внезапно сказал он, предлагая Амелии сухую улыбку. – Вместе.
– Прошу прощения?
Он пожал плечами, как будто ни одно из этого не имело значения.
– Твоя мать, как предполагалось, должна была выйти замуж за Чарльза Кэвендиша, ты знала об этом?
Она кивнула.
– Он умер за четыре месяца до свадьбы, – сказал он тихим, равнодушным голосом, как будто бы пересказывая заметку в газете. – Мой отец всегда считал, что твоя мать должна была быть его женой.
Амелия подскочила от удивления.
– Ваш отец любил мою мать?
Томас горько рассмеялся:
– Мой отец никого не любил. Но семья твоей матери была такой же старой и знатной, как и его собственная.
– Старше, – сказала с улыбкой Амелия, – но не такая знатная.
– Если бы мой отец знал, что он станет герцогом, то он никогда бы не женился на моей матери. – Он посмотрел на неё со странным выражением на лице. — Он женился бы на твоей.
Губы Амелии разошлись, и она начала говорить нечто весьма содержательное и язвительное, что–то вроде: – Ох.
Но он продолжил:
– Во всяком случае, именно поэтому он так быстро устроил нашу помолвку.
– Это должна была быть Элизабет, – тихо сказала Амелия, — но дело в том, что мой отец пожелал, чтобы его старшая дочь вышла замуж за сына его самого близкого друга. Однако он умер, и, таким образом, Элизабет пришлось отправиться искать мужа в Лондоне.
– Мой отец был настроен породниться в следующем поколении. – Затем Томас засмеялся, но было неудобное, сердитое примечание к этому. – Чтобы исправить неудачный мезальянс, вызванный присутствием имени моей матери на генеалогическом древе.
– О, не глупи, – сказала Амелия, даже притом, что у неё было чувство, что он вообще никогда не поступал глупо. Однако она переживала за мальчика, который рос в таком несчастливом семействе.
– О, нет, – заверил он её, – он говорил это весьма часто. Мне предстояло жениться на благородной невесте и проследить, чтобы мои сыновья сделали то же самое. И только через несколько поколений родословные вернулись бы туда, где они должны быть. – Он усмехнулся, но это выглядело весьма ужасно. – Ты, моя дорогая, предназначалась для нашего спасения, даже в почтенном возрасте шести месяцев.
Амелия отвела от него взгляд, пытаясь осмыслить всё это. Неудивительно, что он не стремился назначать дату свадьбы. Кто захотел бы жениться на ней, когда брак являл собой такое?
– Не воспринимай всё так мрачно, – сказал он, и когда она снова взглянула на его лицо, он протянул руку и коснулся её щеки. – Это не твоя вина.
– И не твоя, – сказала она, пытаясь сопротивляться желанию повернуться и уткнуться носом в его руку.
– Да, – пробормотал он. – Не моя.
А затем он наклонился вперед, и она наклонилась вперед… потому что она не могла не наклониться, и восстановить равновесие когда экипаж затрясся под ними, и Томас слегка коснулся губами её губ.
Она задрожала. Она вздохнула. И она с удовольствием растворилась бы в ещё одном поцелуе, но, как на зло, они попали в весьма глубокую колею на дороге, которая отправила их обоих назад на их места.
Амелия разочарованно фыркнула. В следующий раз она выяснит, как урегулировать свой баланс таким образом, чтобы она приземлилась на его место. Это было бы настолько прекрасно, и даже если бы она, случись такое, оказалась в скандальном положении, то она была бы (почти) полностью не при чём.
За исключением того, что Томас выглядел ужасно. Далеко за пределами зелёного. Бедный человек был красновато–коричневым.
– Вы хорошо себя чувствуеете? – спросила она, очень осторожно переметнувшись на противоположную сторону экипажа, так чтобы сесть прямо напротив него.
Он сказал что–то, но она, должно быть, ослышалась, потому что это походило на «Мне нужна редиска» (прим. перевод. слово radish–рэдиш(редиска) созвучно с Бэддиш).
– Прошу прощения?
– Я бы снова поцеловал тебя, – сказал он, являя собой весьма чудного и в то же самое время возможно немного испытывающего тошноту человека, – за исключением того, я совершенно уверен в этом, что ты не оценила бы это.
Пока она пыталась сформулировать ответ, он добавил:
— Следующий поцелуй…
(Краткое мгновение тишины, сопровождаемое стоном, когда обоих занесло в ещё одну колею).
Он откашлялся:
— Следующий поцелуй, ты оценишь. Это, Амелия, клятва.
Она была совершенно уверена, что он был прав, потому что одно только утверждение вызвало у неё дрожь.
Обняв себя, она посмотрела в окно. Она заметила, что они начали замедляться, и действительно, экипаж завернул в маленький внутренний дворик перед постоялым двором.
«Счастливый Заяц», построенный ещё во времена Тюдоров, с его чёрно–белой внешней отделкой, был ухожен и привлекал внимание; каждое окно было украшено ящиком с цветами всех оттенков красного и золотистого. С выступа второго этажа свисала прямоугольная вывеска с изображением вертикально стоящего кролика в дублете (прим. перевод. верхняя одежда (наподобие современных курток), тесно прилегающая к туго затянутой талии. Спереди вниз от высокого воротника шла застежка, а полы могли быть различной длины: очень короткими или до линии бедер. Рукава были пышно присборенны в пройме, которая отделывалась декоративными полосками ткани, часто серповидными, выступавшими над плечами и известными как «крылышки», или подбитыми валиками.) елизаветинских времён и гофрированном воротничке.
Амелия нашла всё это довольно очаровательным и собиралась высказаться по этому поводу, но Томас уже направился к двери.
– Разве вы не хотите дождаться, пока экипаж полностью не остановится? – мягко спросила она.
Его рука всё же опустилась на ручку двери, и он не вымолвил ни слова, пока они полностью не остановились.
– Я скоро буду, – произнёс он, в упор посмотрев на неё.
– Полагаю, мне стоит проводить вас, – ответила она.
Он замер, затем его голова медленно повернулась к ней.
– Разве ты не предпочла бы остаться в комфортном экипаже?
Если он пытался погасить её любопытство, он выбрал не тот путь.
– Я хотела бы размять ноги, – сказала она, приклеивая на лицо свою излюбленную вежливую улыбку. Она использовала её с ним, по крайней мере, раз сто, но не делала этого с тех пор, как они начали узнавать друг друга. Она больше не была уверена, что улыбка будет срабатывать так же хорошо.
Он внимательно рассматривал Амелию в течение долго тянущейся минуты, явно расстроенный её спокойным поведением.
Как очаровательно, решила она. Она мигнула пару раз – ничего слишком кокетливого или банального, только несколько порханий подряд, как будто она терпеливо ждала его ответа.