Мертвая петля

Глава 15

В доме князя царило смятение и горе. Доставлены были два покойника: тело Арсения, принесённое солдатами, и позже труп Зинаиды. Кто–то из прислуги, проходя по фруктовому саду, увидал мёртвую княгиню и поднял на ноги дом. Приехавший навестить князя фон Зааль и врач, перевязывавший Георгия Никитича, всё ещё не приходившего в сознание, отправились на место происшествия и, в присутствии полиции, составили протокол. Но установить удалось лишь, что княгиня задушена и ограблена. Вице–губернатор нашёл недалеко от трупа браслет, а прислуга – кольцо, потерянное, очевидно, грабителями. Других следов преступления открыто не было, и тело перенесено было в будуар, так как из спальни не был ещё убран труп убитого еврея, а ввиду громадной стоимости награбленных с иконы и лежавших в чашке драгоценностей комнату заперли.

Когда очнулся князь, доктор со всевозможными предосторожностями сообщил ему о смерти старшего сына и княгини. Кончина Арсения была страшным ударом для отца. Заливаясь горькими слезами, он пожелал тотчас же видеть тело убитого, против чего восстал доктор; тогда Георгий Никитич просил позвать ему Нину и пришёл в ужас, узнав, что княжна ещё не возвращалась. Князь собирался уже дать знать в ближайший полицейский участок о розыске дочери, но тут явился взволнованный Боявский с докладом, что в городе идёт погром и что «реакционеры», взбунтованные «провокаторами», избивают «несчастных» евреев, грабят их дома и имущество. На просьбу князя отыскать дочь Боявский сообщил, что княжна сегодня обвенчалась с Аронштейном и, разумеется, находится у мужа; но ввиду того, что народ громит, по слухам, дом банкира, он не может ручаться за участь Нины Георгиевны. Конца этой речи князь не дождался.

Услыхав, что Нина вышла за Аронштейна, он вторично потерял сознание; а Боявский очень довольный, что отвязался от него, отправился совещаться с фон Заалем, как лучше всего образумить «подлых патриотов».

В жару, мучимый неизвестностью и отчаянием о судьбе дочери, князь беспокойно ворочался на постели, как вдруг Нина, в сопровождении Алябьева, влетела в комнату и упала на колени у кровати отца.

– Бедное дитя моё, что с тобой сделали? Какими подлыми шашнями удалось связать тебя с жидом, – говорил князь, судорожно прижимая к себе дочь. – Я проклят… я погубил своих детей, – глухо застонал он.

– Успокойтесь, Георгий Никитич. Милосердие Божие разрешило вопрос: Аронштейн умер, казнённый правосудием народным, и Нина Георгиевна свободна. А тот дом банкира необходимо оцепить и обшарить, потому что рядом с трупом я видел целый шкаф, набитый бомбами, которые тот не успел пустить в дело.

– Сейчас же напишите от моего имени полковнику Иванову и прикажите произвести строжайший обыск, а протокол представить мне, – распорядился князь.

Присутствие Нины и известие о её вдовстве вдохнуло в него новую жизнь, но временный подъём энергии быстро миновал и сменился устало–тревожной дремотой. Чтобы не беспокоить отца, Нина захотела видеть брата, и скрывать дольше от неё грустную истину уже было нельзя. Долго молилась она и плакала у тела Арсения, всё прислушиваясь, не дышит ли он, так ей трудно было примириться с мыслью, что он действительно умер. Потеря любимого брата была для неё тяжёлым ударом.

Когда она вдосталь, так сказать, выплакалась, Кирилл Павлович рассказал ей о смерти убитой чернью Зинаиды Моисеевны и о находке в спальне княгини трупа еврея, обдиравшего икону Богородицы.

– По милости Божией, отец освобожден от позорного ярма, давившего его и нас.

Уступая просьбам жениха, Нина пошла к себе прилечь и отдохнуть; а Кирилл Павлович сделал распоряжения, чтобы тело Арсения было омыто и одето. Василиса выразила желание читать псалтирь у праха своего любимца до утра, когда её сменят вызванные из монастыря монахини.

Сделав всё, что мог, в деле помощи семье Пронских при столь грустных обстоятельствах, и убедясь, что князь спит, Алябьев решил вернуться домой.

В городе стояла зловещая тишина. Ни одна душа не показывалась на площади, а дома и ворота были наглухо заперты; ни огонька не светилось в окнах, и весь город словно вымер.

С револьвером в руке, торопливо шагал Алябьев по тёмным и пустым улицам, как вдруг, проходя вдоль чугунной решётки одного из домов, он остановился. Здесь проживал Итцельзон. Очень может быть и даже наверняка, его вдова не знала о смерти мужа; поэтому следовало бы её предупредить о случившемся, чтобы она успела прибрать ценные бумаги, если таковые существуют, пока ещё еврейская шайка не кинулась за наследством. Несомненно, Лили имела на них полное право, так как Лейзер растратил всё её приданое. Но как дойти до неё? Дом–особняк отделен был от улицы садом и, хотя калитка оказалась не запертой, все окна были темны. Лишь обойдя дом с другой стороны, Алябьев заметил луч света, пробивавшийся из–за занавески в будуаре. Бросив горсть песку в окно, он крикнул вполголоса по–французски:

– Лидия Антоновна, это я, Алябьев. Если вы тут, отворите.

– Это вы? Слава Богу! Я совсем одна и умираю со страху. Я вам сейчас же отворю дверь.

– Где же ваша прислуга? – спросил Кирилл Павлович, когда очутился в будуаре.

– Я совершенно одна. Муж, как ушёл с утра, так и не возвращался до сих пор; а кухарка с горничной заявили, что уходят праздновать «швободу», и тоже не вернулись. Вот я и сижу одна, ни жива, ни мертва от страха, – со слезами сказала Лили.

Алябьев рассказал ей всё случившееся за день, начиная с возмутительной, насильственной свадьбы Нины и кончая смертью Арсения, Зинаиды Моисеевны, Еноха и её мужа. Лили молча слушала его, бледная и ошеломленная рассказом. Услышав о смерти мужа, она перекрестилась.

– Может быть Бог пожалел меня, разлучив с человеком, в сущности, ненавидевшим меня, с которым я связала себя только по глупости.

Алябьев посоветовал заглянуть всё–таки в письменный стол мужа, если у неё имеется ключ.

– Все ценные бумаги и деньги он держал в несгораемом шкапу, который стоит в спальне, а ключ всегда носил при себе. Но сегодня утром, получив записку от Аронштейна, он так поспешно одевался, что второпях забыл ключ на ночном столике, и я его припрятала. Я думаю даже, что сумею открыть секретный замок. После некоторого усилия Лили удалось отворить дверь шкапа, и она при помощи Алябьева осмотрела всё внутри. Но каково же было удивление и радость Лили, когда в потайном отделении она нашла почти все, составлявшие её приданое, процентные бумаги, которые, по словам взявшего их Лейзера, пропали будто при крахе банка Блохера. В особом конверте они нашли ещё крупную сумму и целую переписку, свидетельствовавшую, что деньги эти предназначались на революционную пропаганду.

– Собственно говоря, на эти деньги вы тоже имели бы право. Бундисты делают столько зла, что отобрать у них хоть часть их преступного капитала – всё равно, что у разбойника отнять оружие. Это даже святое дело! – с улыбкой заметил Кирилл Павлович. Но Лили не соглашалась с его доводами,

– Мне отвратительно всё, что касается жидов, – сказала она. – К тому же, исчезновение этих денег может возбудить подозрение; а я возьму только то, что моё.

Заперев шкап, она попросила Алябьева проводить её к дяде, так как боялась оставаться одна в пустом доме.

Кирилл Павлович исполнил её просьбу и довёл до губернаторского дома, а когда за ней захлопнулась дверь подъезда, он зашагал к себе на квартиру.

Для князя с семьей настало тяжёлое время. Контузия головы чувствовалась не сильно, зато рана в ноге приковала его к постели недели на две, на три. Кроме того, не могло способствовать выздоровлению и нервное возбуждение, вызванное рядом неприятностей.

На следующее утро после страшного дня, Георгий Никитич чувствовал себя лучше, зато душа его болела и особенно мучительна была мысль об Арсении. Увы, мать оказалась права, когда говорила, что с этой еврейкой и её золотом в дом вошло несчастье и поразило его детей горше всякой нищеты.