Два сфинкса

Несколько дней спустя разговор снова зашел о Нуите и о тайне, окружавшей ее смерть. Рамери предполагал, что горе, причиненное его исчезновением, подточило здоровье царевны, но каким образом молния могла убить ее у самой гробницы Осириса – это оставалось необъясненным. Тут Валерия заметила, что на теле царевны должны были сохраниться следы этого таинственного происшествия, стоит лишь развернуть мумию.

Тайное желание убедиться в сходстве своем с покойной Нуитой руководило этим советом; она давно бы и осмотрела мумию, если бы не боязнь огорчить скульптора, оскорбив его религиозные верования.

В первую минуту Рамери испугался даже мысли коснуться тела, приготовленного уже для вечности религиозными церемониями. Как истинный египтянин, он боялся, кроме того, повредить ка (астральное тело) Нуиты, сняв повязки и предоставив тело разложению.

Но в глубине души он и сам страстно жаждал снова увидеть черты дорогого для него лица и разгадать причину таинственной смерти Нуиты, а потому дал легко убедить себя; тем более, что Валерия указала ему на имеющихся в Александрии бальзамировщиков, которые снова приведут в порядок повязки, а Пентаур или какой–нибудь другой жрец не откажутся, конечно, повторить погребальные церемонии. К тому же, по мнению Валерии, телу подобает быть погребенным на городском кладбище, а не валяться, как ненужная вещь.

Побежденный этими доводами, отвечавшими и его затаенному желанию, Рамери, наконец, согласился и было решено на следующее же утро приступить к вскрытию саркофага мумии.

День выпал удачный. Галл отозван был на пир проконсула. Эриксо, в сопровождении одной дамы, с которой подружилась, должна была отправиться на праздник в цирк, а Валерия, не любившая гладиаторских боев, решила остаться дома. Таким образом, они могли быть уверены, что никто им мешать не будет.

Итак, когда Галл и Эриксо уехали, Валерия и скульптор отправились в отдаленное помещение, куда легат изгнал мумию из открытой залы, после того, как узнал, какие отношения существовали между покойной и скульптором. Что же касается обоих сфинксов, они торжественно были водворены на свое прежнее место.

Не без суеверного страха взял Рамери инструменты и приступил к вскрытию ящика. Инкрустированная крышка без труда подалась и открыла тело, завернутое в повязки и издававшее сильный смолистый запах. Потрясенный, Рамери беспомощно прислонился к стене и закрыл глаза рукой; в это мгновение протекшие века снова исчезли и вся горечь утраты горячо любимой женщины с новой силой охватила его.

Быстро подавив свою слабость, он выпрямился и лихорадочно–нетерпеливой рукой стал развертывать повязки, в чем ему помогала и Валерия. Она тоже страшно была взволнована; дрожь пробегала по телу, а сердце тоскливо сжималось.

Скоро бюст был освобожден и показалась красивая голова женщины, обрамленная длинными прядями черных волос. Весь труп прекрасно сохранился. Только кожа чуть–чуть почернела от времени. Благодаря искусству бальзамировщиков, умевших сохранить трупу выражение последних минут, на лице Нуиты застыло выражение невыразимых страданий и ужаса. Полуоткрытые губы ее открывали крепко сжатые зубы; на щеке, плече и руке виднелись странные длинные и глубокие ожоги; а когда Рамери освободил правую руку трупа, то оказалось, что ладонь и пальцы были даже обуглены.

Горестный крик вырвался из груди его. Возможно ли чтобы молния так страшно обезобразила Нуиту? Не пала ли она жертвой какого–нибудь неслыханного преступления?

Заливаясь слезами, он прижал к губам эту маленькую ручку, горячее и любящее пожатие которой он казалось, еще чувствовал. В эту минуту он забыл и Валерию, и свою новую жизнь – одно лишь прошлое стояло перед ним, как живое.

Валерия тихо вышла, оставив его одного.

– Счастливая Нуита! Как тебя любят! – прошептала она и чувство ревности и грусти сжало ей сердце.

Наплакавшись, Рамери сел около мумии и, не спуская глаз с обожаемого лица, весь ушел в горькие думы.

Он решил остаться до зари при трупе, а потом, утром, пойти в храм Исиды за бальзамировщиками. Но открытие странных ожогов дало новый оборот его мыслям и пробудило в нем к Эриксо чувство, близкое к ненависти.

Она одна была причиной таинственной смерти Нуиты и его личного несчастья! Если бы даже план Аменхотепа и не осуществился почему–либо, то все–таки проснулись бы он и царевна; будь они вместе, какое им дело до протекших веков? Можно наслаждаться жизнью и быть счастливыми так же хорошо под скипетром Гапиена и Валериана, как и Яхмоса II. И вдруг эта чужеземка, которую он никогда и не видел прежде, осмелилась вмешаться в его судьбу и дать ей другое направление! Неблагодарная раба, сковавшая гиганта, его покровителя!

Сквозь этот гнев и злобу настойчиво пробивалось, однако, желание проникнуть в тайну смерти Нуиты.

Вдруг у него блеснула счастливая мысль. Разве нет человека, для которого ни прошлое, ни будущее не имеет тайн? Разве предсказание судеб Египта не исполнилось в точности? Если, по несчастной случайности, Аменхотеп не погиб, то он продолжает спать в своем подземелье. Надо лишь найти его и разбудить, а он уж скажет, что произошло у гробницы Осириса. Он отправится в Мемфис, как только похоронит Нуиту, или даже раньше, чтобы маг мог видеть ее тело. Это Рамери решил бесповоротно; в своем нетерпении он решил даже ехать завтра.

Возвратясь из цирка, Эриксо пообедала вдвоем с Валерией; сильно удивленная отсутствием Рамери, она не решилась, однако, ее расспрашивать, настолько патрицианка казалась задумчивой, озабоченной и малообщительной. После обеда они разошлись по своим комнатам.

Комната Эриксо была роскошно отделана и в изобилии уставлена изящными безделушками, которые так любили римлянки. Галл с женой осыпали ее подарками и наряжали как куколку это очаровательное создание – полуженщину, полуребенка, наивная радость и шумная благодарность которой их очень забавляла.

В эту минуту, однако, Эриксо даже не взглянула ни на изящную обстановку, ни на великолепный шелковый шарф, расшитый золотом, который лежал на столе, и на который маленькая негритянка указала, как на подарок патриция. Она молчаливо кивнула головой, продолжая ходить по комнате. В глубине души Эриксо ревновала Рамери к Валерии, и ей очень не нравились их беседы и то, что скульптор лепит бюст хозяйки дома; ей хотелось бы постоянно наблюдать за ними, и лишь наслаждение свободой и весельем, которых она так долго была лишена, превозмогали ревность и увлекали на празднества и зрелища.

Сегодня молчаливость и озабоченность Валерии показались ей подозрительными. Они весь день были дома одни; что такое произошло между ними, что Рамери не пришел обедать? После зрелого размышления, она позвала негритянку и спросила, где скульптор? Та тотчас же исчезла и скоро вернулась с известием, что благородный Рамери с самого утра в комнате, где стоит найденная мумия, и что его раб не знает, когда он вернется.

Ревность Эриксо быстро перешла на другой предмет. Итак, он оплакивает Нуиту! Ей тотчас же захотелось узнать, что он делает у этого старого трупа.

Поспешно оправив свой туалет, она надела на шею скарабея на золотой цепочке. Эту драгоценность она похитила у Аменхотепа, думая, что она возбуждает любовь. Она надела ее теперь на шею, несмотря на сильный и очень неприятный запах, который она издавала.

Самодовольно взглянув в зеркало, она на цыпочках прошла в указанную комнату и сквозь щелку портьеры увидела Рамери, сидящего у открытого саркофага мумии, в ногах которого лежали развернутые повязки. Бронзовая лампа на высокой подставке освещала мрачное и суровое лицо скульптора. Эриксо, как тень, скользнула за его спину и через его плечо взглянула на труп. Она тотчас же узнала Нуиту, и дикая ревность овладела ею.

В эту минуту Рамери быстро обернулся: как ни легки были ее шаги, тонкий слух скульптора уловил их. Увидев Эриксо, он нахмурил брови и, схватив ее за руку, сурово сказал:

– Смотри! – он указал на мумию. – Это дело твоих рук. Если бы ты не вмешалась в мою жизнь, то теперь Нуита была бы жива, и я не был бы так одинок!